«Ну и боров! Спит, как ребенок и пульс как у десантника».

Крышка была закрыта, замки защелкнуты. Павел Свиридов с улыбкой на губах вернулся в тот отсек, где сидели Бородин и Чурбаков.

– Ну что скажешь, Паша? – спросил Бородин.

– Что я могу сказать – спит наш француз.

– Это хорошо, – сказал Бородин, – небось, целую ночь волновался, не спал. Прилетим на место, он выдрыхнется, будет свеженький, как огурчик.

– Сразу, как прилетим, попытаемся договориться, – бросил короткую фразу Чурбаков.

– Да, Вадим Семенович, как скажете. Думаю, мы его обломаем в первые дни, – хохотнул Свиридов, вытряхивая из пачки сигарету.

– Не курил бы ты, – одернул своего подчиненного Чурбаков, – и так тошно от этих перелетов. Вообще мне кажется, что моя жизнь проходит в самолете, а не на земле. Болтаемся чуть ли не по два раза в неделю в дурацких грузовых самолетах. Я скоро подхвачу какую-нибудь воздушную болезнь.

Бородин со Свиридовым расхохотались.

– Чего ржете, – прикрикнул на них Чурбаков, – не видите, мне худо!

– Вы бы, Вадим Семенович, коньяка глотнули, – в руках Павла Свиридова появилась плоская блестящая фляга с золоченым двуглавым орлом.

– Ну давай свой коньяк. Небось, паршивый?

– Да нет, вы же знаете, Вадим Семенович, паршивых не употребляем.

– Знаю. Пьете всякую мерзость.

Тем не менее, толстыми пальцами, которые не хотели слушаться, он открутил плотно пригнанную пробку и сделал два глотка. Прополоскал коньяком рот и откинулся на спинку кресла, прикрыв шляпой глаза.

– Через сколько будем? – спросил Чурбаков, морщась и отдавая флягу, вернее, он не отдавал, а просто протянул руку.

И Бородин тут же принял флягу и абсолютно не брезгуя, не обтирая горлышка, сделал несколько глотков.

– Думаю, как всегда, через час двадцать, если с погодой все будет в порядке.

– Вроде бы ничего идем, – сказал Свиридов.

– Не идем, а летим, – уточнил Чурбаков. – Если я усну, то минут через тридцать-сорок сходи глянь как там Жак Бабек. Слышишь, Свиридов, или нет?

Отвечай!

– Слышу, слышу, Вадим Семенович, схожу обязательно, гляну, – но затем Свиридов толкнул в плечо Бородина. – Слышишь, Серега, твоя очередь, так что ты пойдешь.

– Ладно, схожу я, – согласился Бородин и мужчины подмигнули друг другу, бросив взгляд на своего шефа. – Так что, допьем коньяк? – предложил Бородин.

– Можно, конечно. Давай.

Они, передавая друг другу плоскую флягу, принялись пить коньяк. Когда он был выпит, им захотелось закурить.

– Нет, не будем, – сказал Бородин и кивнул в сторону Чурбакова, проснется, шуметь начнет.

– Скоро прилетим, тогда и покурим.

– Ладно, хорошо, – ответил приятель.

Самолет подрагивал, наверное, вошел в тучу. Вздрогнул и Чурбаков, но глаз не открыл, лишь его одутловатые щеки затряслись, как холодец.

– Противно летать на этих турбовинтовых самолетах, – сказал Свиридов.

– Противно, Паша, зато безопасно. А самое главное, никто не контролирует. Летим себе и летим. И никто не знает, что мы загрузились, никто не знает куда самолет держит курс и самое главное, никто не спрашивает что мы там везем. Кстати, посмотри как там толстяк.

– Сейчас схожу.

Бородин и сам хотел встать и пройтись, ноги затекли. Он несколько раз присел, держась за подлокотник кресла, хрустнул суставами.

– Иди, иди, а то разбудишь, – прошептал Свиридов.

– Да не шуми ты, а то от твоего шума проснется.

Бородин сходил в грузовой отсек, с шумом откинул крышку. Веки француза дернулись, но не открылись.

– А что с ним сделается? – пробормотал Бородин. – Что его щупать, как женщину? Пошел он к черту!

Крышку, тем не менее, он захлопнул тщательно – так тщательно, словно бы от этого движения зависела его жизнь и безопасность Чурбакова.

Все у Вадима Семеновича Чурбакова было отлажено, продумано и схвачено. Счета в зарубежных банках ежемесячно пополнялись крупными суммами, состоящими из денег его узников подземной тюрьмы. Получал он и наличные. И суммы были значительные. С каждым новым заключенным Вадим Семенович Чурбаков лишь входил во вкус, лишь еще больше раззадоривался. Время от времени Бородин со Свиридовым, глядя на шефа, инициатора всех операций с «новыми русскими», покачивали головами.

– Добром это, Паша, не кончится. Слишком уж много крови, слишком уж много жертв.

– Да, доберутся, доберутся до нас.

– Не ссы в муку, не делай пыли, – отвечал Свиридов. – Пока до нас доберутся, думаю, мы с Чурбаковым будем где-нибудь очень далеко в теплых странах на берегу синего-синего моря.

– А как ты думаешь, много у него денег?

– Думаю, много. Но тем не менее, денег на ветер он не бросает.

Но такие разговоры случались не часто. В общем-то ни у Бородина, ни у Свиридова на них почти не оставалось времени.

А Вадим Семенович вел четкий учет каждому заключенному, каждой жертве. Он записывал в специальный блокнотик суммы, числа, фамилии – в общем, как заправский бухгалтер вел свое страшное, жестокое, бесчеловечное дело. Но занятие, которому он посвятил последние годы, приносило ему удовольствие, держа его в возбуждении, давая вкус к жизни. Опасность подстерегала на каждом шагу, несмотря на то, что еще в тюрьме Вадим Семенович, казалось, все продумал. Быть может, кое-какие детали не совпадали, но кто обращает внимание на мелочи, кто в этом мире может предугадать все до мельчайших поворотов? Никто! Человеку такое не подвластно. И Вадим Семенович прекрасно это понимал.

– Все течет, все изменяется, – любил он повторять сам себе, – неизменна лишь жажда власти.

"А власть дает деньги. И если высшим силам будет угодно, то я вновь доберусь и до власти. Они будут от меня зависеть, они будут мне подчинены. Сам я никогда не пойду ни в депутаты, ни в министры. Слава богу, ими я уже был. Лучше оставаться в тени и дергать за невидимые ниточки, убирать людей и ставить, возносить на престол и сталкивать, обрекать на бедность, на жуткое существование ".

И, возможно, если бы Вадим Семенович не вспомнил камеру-одиночку и жесткие нары, серый потолок, похожий на крышку гроба изнутри, он спал бы до самого приземления.

– Ну, где мы?

– Уже подлетаем, Вадим Семенович, заходим на посадку, – ответил Бородин.

– Это хорошо. Коньяк есть?

– Нет, Вадим Семенович, мы все выпили, – ответил Бородин.

– Выпили так выпили. Черт с вами. Мне даже не оставили.

– Извините, Вадим Семенович, мы думали…

– Ладно, то что вы думали меня не интересует. Как наш лягушатник?

– Жив-здоров, – ответил Бородка, – минут тридцать назад я проверял.

– Сходи еще проверь, может коньки откинул, может быть, мы труп везем, тогда его лучше в полете выкинуть.

– Да нет, что вы! – Бородин поднялся, направился в грузовой отсек, через пару минут вернулся.

– Спит, как сурок. Холера его не возьмет.

– Это хорошо, – кивнул Чурбаков. – Когда приземлимся все сделаем быстро. С машиной договорено?

– Так точно, – ответил Свиридов, – будет ждать нас на аэродроме.

– Тот же автобус?

– Да, тот же, который всегда.

– Ну и ладненько.

– Заходим на посадку! – послышался резкий, искаженный динамиком голос пилота. – Пристегните ремни!

– Да пошел ты со своими ремнями… – пробурчал Бородин.

Свиридов улыбнулся. А вот Чурбаков пристегнул ремень.

Самолет остановился и буквально через минуту к нему подкатил микроавтобус.

– Ну что, пошли, Серега, – сказал Бородин, – вынесем нашего друга, перегрузим и отправим к последнему месту.

– Пошли.

Вдвоем они выволокли тяжеленный ящик из самолета.

– Ну и весит! Килограммов двести, наверное, – вытирая вспотевший лоб, сказал Бородин.

– Да, как мешок с дерьмом. Не люблю я толстяков, возни с ними и тяжеленные, как гири! И удары они не так ощущают, как худые, кости сломать им тяжело.

– Зато богатые, – уточнил Свиридов.

– Посмотрим, что из него вытрясем. Может, у него и гроша за душой нет.