Габриель ничего не ответил. Они отвязали своих коней, вскочили в седла и поспешили назад, к ожидавшему их кораблю.

Весь обратный путь до «Золотой Фортуны» Ле Корбье проскакал бок о бок с Габриелем.

– Сегодня я удержал Мэрфи, – обронил он по дороге. – Но ты же знаешь, как только остальные узнают, они все равно убьют ее.

Габриель понимающе кивнул.

– Само собой, – согласился он. – И я прекрасно их понимаю. Я же помню, как жаждал крови Шайны, когда думал, что это по ее вине оказался в вильямсбургской тюрьме! Что же касается Ребекки, то предоставляю решить ее судьбу тебе, дружище. Разумеется, если матросы захотят расправиться с ней, ты их не удержишь. Да и не стоит. Уж мы-то с тобой хорошо знаем кодекс пиратской чести, не так ли? И как надлежит поступать с предателями тоже знаем, верно?

– Черная Борода посадит ее на кол, – подал голос молчавший до этого Мэрфи.

– Это уж самое малое, – согласился Габриель. Откашлялся и продолжил: – Когда мы прибудем в это чертово место, где вы бросили Шайну, я заберу ее – сделай, господи, чтобы она была еще жива! – и уеду с ней в Фокс-Медоу. И навсегда завяжу с морем и пиратством. С меня довольно. Все, чего я хочу, это зажить спокойно в Фокс-Медоу… – «С Шайной», – добавил он про себя, но не стал произносить ее имя вслух, чтобы не спугнуть удачу. – А что вы сделаете с Ребеккой, меня не интересует. Это ваше дело.

Наконец они поднялись на борт бригантины. «Золотая Фортуна» подняла якорь и на всех парусах поспешила через Чесапикский залив, чтобы выйти в открытое море и взять курс на Багамы.

Всю дорогу Габриель простоял возле бушприта, на носу бригантины. Свежий ветер трепал ему волосы, набежавшая волна то и дело обдавала солеными брызгами. Но он не уходил со своего поста и не сводил напряженных, полных надежды глаз с далекого горизонта.

А тем временем для Шайны, медленно умирающей на выжженном солнцем клочке земли, наступил тот момент, когда стремление умереть пересиливает желание выжить. Какого огромного труда стало стоить Шайне каждое движение! От истощения она едва могла пошевелить рукой. Но ужаснее голода была жажда. Те несколько коротких штормовых дождей, что пронеслись над островком, лишь продлили мучения Шайны, отодвинули на несколько дней ее смерть – неизбежную и страшную. Сейчас эти дожди казались Шайне дьявольской усмешкой судьбы, решившей под конец поиздеваться над обреченной пленницей океана.

Итак, Шайна лежала на лохмотьях грязного шелка, которые когда-то, в иной, нереальной теперь жизни, были ее платьем. Ее била лихорадка, сознание мутилось, и крошечный мирок, окружавший ее, виделся Шайне нечетко и размыто. Ей уже давно было нечем прикрыть тело, и оно пылало жаром, обожженное беспощадным тропическим солнцем.

В те редкие минуты, когда к Шайне возвращалась способность трезво мыслить, она невольно тянулась к ножу, оставленному ей милосердным Ле Корбье. Одно, только одно движение сверкающей стали – и она освободится от нескончаемой муки.

Но она никак не могла заставить себя сделать это решительное, роковое движение. Где-то в глубине подсознания у нее оставалась надежда на спасение, на чудо.

Воистину, надежда умирает последней!

Счет дням Шайна потеряла уже давно. Они тянулись однообразной чередой – палящие долгие дни и освежающие, но такие короткие ночи. То раскаленный шар, обжигающий глаза даже сквозь прикрытые веки, то черная бездна над головой, усыпанная серебряными гвоздиками бесконечно далеких равнодушных звезд.

Жаркий день – десятый? сотый? – близился к вечеру. Ненавистное багровое солнце медленно опускалось к горизонту, окрашивая океан в кроваво-красный цвет. Скоро настанет ночь, и можно будет хоть ненадолго забыть про дневного убийцу.

Шайна с трудом приподняла голову, чтобы окинуть взглядом бесконечную пустыню океана. Все как всегда… Изумрудная зелень волн, дрожащее в воздухе прозрачное марево. Пустота…

Воспаленные глаза Шайны выхватили на горизонте темную точку. Что это? Корабль?

Да, вон как четко обрисовался силуэт мачт на багровом фоне заходящего солнца!

Корабль…

Шайна застонала и равнодушно отвела взгляд.

Корабль!

Она прекрасно понимала, что это очередной мираж – и не более того. Сколько она уже перевидала миражей за последние дни!

То ей мерещился корабль, то Фокс-Медоу, то Габриель… Поначалу миражи доводили ее до сумасшествия, заставляли рыдать, чувствовать себя беспомощной и обманутой.

Но потом она привыкла к этому и стала относиться равнодушно.

Вот почему Шайна так мало уделила внимания появившемуся на горизонте силуэту судна. Миражом больше, миражом меньше… Лучше вообще не смотреть в ту сторону, чтобы не расстраиваться лишний раз.

А Габриель, не отрываясь, всматривался в приближающийся клочок суши сквозь подзорную трубу, которой любезно снабдил его Ле Корбье.

– Ничего, – сказал Габриель стоявшему рядом с ним смуглому пирату. – Ничего…

И тут в быстро сгущающихся сумерках ему удалось рассмотреть белое пятнышко – самодельный тент, который Шайна соорудила из разорванной на полосы нижней юбки.

– Постой! – воскликнул Габриель. – Есть! Готовьте шлюпку – как только мы подойдем поближе, я сразу отправлюсь на берег!

Ле Корбье поспешил исполнять приказ Габриеля. Он боялся даже подумать о том, что именно может увидеть Габриель на острове. Два чувства переполняли душу Ле Корбье: надежда и вина.

Шайна слышала шелест ветра в парусах, всплеск спущенной на воду шлюпки, далекие крики, которыми пираты помогали Габриелю отыскать самый короткий и безопасный путь к берегу среди подводных камней, окружавших остров.

Шайна решила не оборачиваться. То, что слуховые галлюцинации добавились к зрительным, ее не удивляло и не пугало. Еще одна гримаса судьбы на прощание!

– Налегай! – бешено рычал на гребцов в шлюпке Габриель. – Налегай! Шевелись, черти!

Он соскочил на берег раньше, чем нос шлюпки ткнулся в прибрежные камни. В руке его была зажата фляжка с водой, и он размахивал ею на бегу, словно знаменем надежды.

Габриель подбежал к лежащей на камнях Шайне, успев на бегу с одного взгляда увидеть и заметить почти все – и крошечную ямку для сбора воды – пустую, высохшую, и тент из лохмотьев некогда белого шелка.

Шайна безучастно лежала на горячих камнях – обожженная до черноты солнцем, исхудавшая настолько, что сквозь красно-коричневую кожу проступала каждая косточка. Она не шевелилась, казалось даже – не дышала.

Габриель на секунду замешкался, боясь наклониться и почувствовать под ладонью мертвую остывшую плоть. Он боялся перевернуть тело Шайны и увидеть на ее лице застывшую навеки маску предсмертной муки.

Затем он набрался мужества, наклонился и перевернул ее лицом вверх.

Она была жива. Еще жива – слабый хрип вырвался из ее горла. Чуть заметно дрогнули воспаленные веки.

– Габриель… – чуть слышно шепнули запекшиеся губы. Слабо шевельнулась рука, но тут же бессильно упала на землю.

На глазах Габриеля показались слезы – впервые за много, много лет.

– Я пришел за тобой, – прошептал он. – Я боялся… Я так боялся… что опоздаю. Я увезу тебя домой, Шайна. Домой. И все снова будет хорошо, и мы…

– Нет… – веки Шайны плотно сомкнулись. – Все… Хватит…

Она какое-то время молчала, едва слышно вдыхая горячий воздух. Затем зашептала снова:

– Хватит… У меня нет больше сил убеждать тебя. Лучше умереть… – Она шевельнула рукой в направлении ножа. – Пора. Помоги мне, Габриель. Такая боль… Я не могу больше…

Габриель поднял нож и зашвырнул далеко в море. Сверкнула сталь, послышался негромкий всплеск, и страшный подарок Ле Корбье нашел вечный покой на песчаном дне.

– Ты не можешь, ты не должна умереть! – взмолился Габриель. – Черт побери, Шайна, ты не смеешь!

Он сорвал крышку с фляги с водой и поднес ее к губам Шайны. Приподнял, придержал ей голову. Она сделала несколько глотков и приоткрыла глаза.

– Я должен поднять тебя, Шайна, – сказал Габриель и, зная, как мучительно больно будет это для нее, добавил: – Прости меня.