Вечером Перес устраивает ужин в гостинице «Ла Ромм». Поют местные «грузины».
После ужина Козырев дает команду отменить завтрашний обед с министром торговли и промышленности М.Харишем. Пытаюсь объяснить, что Хариш разослал приглашения верхушке израильского бизнеса, что… Министр непреклонен и суров. Отменяются также завтрак с мэром Иерусалима Э. Ольмертом и обед с «восьмеркой», которую собрал И. Бейлин. Израильтяне в недоумении.
Так прошел день второй.
День третий начинается с Яд Вашема. В книге почетных гостей Козырев пишет: «Я глубоко потрясен увиденным. Память еврейского народа о своих соплеменниках, уничтоженных машиной гитлеризма, поистине бесконечна». Далее путь лежит к президенту Израиля. Политический, но легкий, почти светский разговор.
Вместо обеда с Харишем прогулка с Еленой Владимировной.
Визит к Рабину. Игра в одни ворота. Премьер в основном говорил, министр в основном слушал.
Так прошел день третий.
День четвертый и последний начался со встречи с Пересом. Козырев нажимал на присоединение. Агитировал за то, чтобы Израиль присоединился к этому «универсальному соглашению» после заключения мира с Сирией и Ливаном. Предполагалась российско-американская инспекция и переговоры под эгидой коспонсоров о создании зоны, свободной от оружия массового уничтожения. Перес ответил так: сначала нужен «универсальный мир», а потом уже — «универсальное соглашение». Смысл простой: пока Иран угрожает Израилю, Израиль не может присоединиться к неприсоединению.
Во время беседы с Пересом передал Карасину записку: «Журналисты атакуют — почему отменен обед с Харишем? Почему не состоялись встречи с Ольмертом и Бейлиным?» Получил ответ: «Меня это тоже интересует. Давайте думать вместе». Придумали: большие нагрузки (Каир, Дамаск, Бейрут, Иерусалим), переутомление, врачи рекомендуют снизить активность.
Успели переговорить с Б. Нетаньяху.
Андрей Владимирович и Елена Владимировна посетили «Беню Фишермана».
В 18.00 министр отбыл.
Еще до отбытия Посувалюк успел сказать Носенко, что «визит плохо организован». Я бы иначе сказал; «Визитер вел себя плохо». В моей рабочей тетради 3 апреля запись:
«А. В. — европейский вид. Но внутри — хам, самодержец. Его челядь его боится, не хочет идти поперек. Почему «переносы»? — так хочет министр! И все!!» Что же касается посольства, то Виктор Юрьевич Смирнов, который отвечал за организацию визита, даже в той суматохе, которую породили капризы министра, сумел обеспечить максимальный порядок.
В 20.00 собрались в посольстве. С женами. Обмен мнениями и танцы до упаду.
Столь необычный визит Козырева заставил меня более пристально всмотреться в этого человека — первого министра иностранных дел демократической России. Точнее, России, которая, — если смотреть из года 1999-го, — хотела стать демократической, но пока не преуспела.
Поначалу мне нравился Козырев. Нравилась его молодость. Его внешность — министр с человеческим лицом, мы тогда еще не привыкли к этому. Его нормальная, грамотная речь.
Мне нравились его демократические убеждения, «демократический задор», как он сам однажды выразился. А если говорить о внешней политике — его установка на то, чтобы ввести Россию в «клуб» — он так говорил — в «клуб» демократических, динамично развивающихся государств. Отсюда, если угодно, и «западничество» Козырева. Ведь те ценности, те правила игры, которые надо было усвоить для вхождения в указанный «клуб», — «западные»: они возникли и стали фундаментом международного права, международного порядка не на Востоке или на Юге, а на Западе. Они, эти «западные» ценности и правила положены в основу Устава ООН. И тут никакой российской «специфики» нет и быть не может.
Когда я перешел в МИД, угол зрения у меня неизбежно изменился. Нельзя сказать, что я лучше узнал Козырева. Лично я с министром практически не общался. Был за все время один разговор минут на двадцать. Но разговоры с. коллегами, погружение в атмосферу МИДа, которая чувствуется и в «загранучреждениях», регулярное чтение мидовских бумаг постепенно дополняли личные впечатления, создавали новый образ Козырева.
Получалось, что он не дорос до министра. Не вообще, а до министра иностранных дел России. Мундир Горчакова и даже Громыко был ему велик, болтался на нем. Он не был готов к той тяжести, которая оказалась на его плечах. Он не чувствовал спиной, что за ним — Россия, огромная махина со своей величественной историей и несчастной судьбой. Россия была у него в голове, но не в сердце. А этого мало.
Не в «американизме» тут дело. Американизм — следствие западничества, либерально-демократического настроя. И, соответственно, ощущался перекос, крен в политике. Но такой крен был в какой-то степени неизбежен и нужен. Время выправило бы его. Беда была, как я думаю, в другом. Интеллектуальный ресурс Козырева не позволял ему одновременно схватывать общую картину. Он находился внутри лабиринта, а должность требовала иногда оказываться над ним, чтобы сразу схватить все ходы и выходы. Кстати, все это в еще большей степени относится к Иванову. Козырев все-таки был политик, мелкий, но политик. Иванов — чиновник, крупный, опытный, но чиновник…
Козырев служил не России, а Ельцину. Ельцин же его и «сбросил». Не только под давлением «красно-коричневых», хотя такое давление имело место. Президент понял (почувствовал, скорее), что Козырев все больше отстает от России.
Министр — это не только политик, но и организатор, руководитель большого коллектива людей. Тут, мне кажется Козырев просто не тянул. Фраза «МИД — это я, две стенографистки и самолет» как нельзя лучше иллюстрирует мою мысль. Был узкий круг приближенных (и по мгимовскому «Лицею», и по советскому МИДу). Была свита, все плотнее и безропотнее смыкавшаяся вокруг «короля». И были остальные — все на одно лицо.
Находясь в Израиле, Козырев не то, что не заехал ни разу в посольство, он ни разу не спросил даже — как идут дела? где жмет? как и чем помочь? Не потому, что не было времени. Потому что было неинтересно. Возможно, другим послам и другим посольствам везло. Но я пишу о гвозде, который в моем ботинке…
Или еще «гвоздь». Звонят как-то из МИДа, — кажется, Посувалюк, — и сообщают, что Козырев просит меня позаботиться об отдыхе его жены и дочери. Ради Бога, — отвечаю, — в Савьоне место есть, прокормим, покажем и расскажем. Но удивился. Дело вроде бы частное, личное, и — как меня учила бабушка — муж и отец должен был сам позвонить. Ну, ладно, подумал, в МГИМО, наверное, этому не; учат. Приехали две милые особы. С гостеприимством у нас полный порядок. Довольные уехали. И опять же, если следовать бабушкиному этикету, следует сказать «Спасибо!». Произошла заминка. Телефон молчал. Через какое-то время я оказался в Москве и в коридоре МИДа наткнулся на министра. Деваться было некуда — «спасибо» последовало.
«И жизнь, как тишина осенняя, подробна…» Мелкие детали, подробности часто говорят о человеке больше, чем его деяния исторического масштаба.
Понимаю, что мои оценки Козырева, наверное грешат субъективизмом. Как и вся эта книга вообще. Таков уж жанр. Но так думаю и поэтому так пишу.
Козырев становился этаким барином со склонностью к самодурству. Если уж и доказал что-нибудь его визит в Израиль, так именно это.
И последний штрих к портрету. Козырев перестал быть министром. Но стал членом Государственной Думы. И как в воду канул. Исчез из политики. Возможно, это — характер. Но скорее всего — отсутствие его.
17 апреля познакомился с новым начальником Генерального штаба Амноном Шахаком-Липкиным. Генерал произвел приятное впечатление: спокойный, рассудительный, контактный. Не декларирует, а аргументирует. Подчеркивает свою роль профессионала-военного, служаки, исполнителя… «Я — не реформатор» (подтекст — легкая антитеза Бараку)…
Размышляя о соотношении армии и политики, Шахак сказал, что каждый военнослужащий имеет, естественно, свои политические пристрастия. Но армия как институт — вне политики. При всей огромной стратегической значимости Голан для обороноспособности Израиля армия без колебаний покинет Голаны, если будет принято такое политическое решение.
