Обстановка была тревожной. На всякий случай в посольстве учредили круглосуточное дежурство и не рекомендовали любителям свежего воздуха и зеленых лужаек проводить week-end вдали от Тель-Авива.

Трагедия в Хевроне, сообщало посольство в Москву, относится к числу непредсказуемых, случайных событий. Ее могло и не быть. Но за этой случайностью просматриваются те объективные процессы, которые сделали трагедию в Хевроне не только возможной, но практически неизбежной, во всяком случае — весьма вероятной.

Речь идет об атмосфере нервозности, возбужденности, взвинченности, которая господствует во многих слоях израильского общества и особенно — среди поселенцев. Многих людей страшит будущее. Они привыкли, приучены ненавидеть палестинцев. И поэтому ожидаемое появление палестинской администрации, палестинских полицейских, палестинских флагов воспринимается как катастрофа, как подрыв фундамента, на котором держится Израиль.

Такие настроения подогреваются затяжкой — по вине обеих сторон — переговоров, которая сопровождается продолжением террора. Террористические акты трактуются как отражение «истинных» намерений палестинцев, как еще одно доказательство невозможности мирного сосуществования с ними.

Свою лепту в нагнетание социальной истерии вносит и оппозиция, которая каждый день бросает правительству упреки в предательстве национальных интересов, подрыве безопасности Израиля, измене идеалам сионизма.

К сожалению, пропагандистская поддержка политической линии правительства уступает по размаху и аргументированности антиправительственной кампании оппозиционных кругов. К тому же, делая под давлением оппозиции всякого рода переговорные или околопереговорные зигзаги, правительство как бы признавало справедливость критики в свой адрес. Что усиливало недоверие к политике компромиссов и договоренностей.

Такова та питательная среда, которая вызвала оживление экстремистских настроений, еврейских экстремистских групп и заметно усилила вероятность эксцессов. Аналогичные процессы (но под влиянием иных причин) давно уже протекают на другом, палестинском, полюсе — особенно среди молодежи. Трагедия в Хевроне и реакция на нее целиком укладываются в такую систему причинно-следственных координат.

В контактах и с израильтянами, и с палестинцами наши дипломаты подчеркивают, что при всей важности «выявления и наказания» еще важнее — прицельная критика экстремизма, который может привести только в кровавый тупик. Подчеркивается также необходимость перестать играть в поддавки с поселенцами, более строго относиться к их провокационным выходкам. И еще — сделать более яркой, доходчивой, аргументированной защиту правительственного курса.

Разумеется, — писали мы, — посольство учитывает, что правительство движется по тонкому льду. И поэтому слишком резкие движения могут привести к неприятностям. Но тут пространство для наших советов кончается.

В общем, февраль завершился на очень тревожной ноте.

Через некоторое время главные раввины Израиля обратились в правительство с предложением разделить помещение между евреями и арабами. Арабы протестовали и настаивали на сохранении статус-кво: мечеть, а не синагога. Правительство не уважило раввинов.

Визиты Иванова и Козырева — «Россия сосредоточивается…» — Дипломаты и «соседи» — «Капитан Рябинкин»: крупные проекты уходят в песок

2 марта прибыл свежеиспеченный первый заместитель министра иностранных дел России Игорь Сергеевич Иванов. С корабля на бал! «Корабль» — это Мадрид, где он до самого недавнего времени был послом, а «бал» — это, значит, у нас, в Израиле. О коем у Иванова, естественно, до сих пор было весьма смутное представление. Экспертом к нему приставили Гогитидзе, действительно знатока ближневосточной проблематики (позже — наш посол в Сирии).

Были у Переса. Он увлеченно говорил о «многосторонке» и крайне сдержанно отнесся к идее «Мадрид-2». Меня удивила некоторая суетливость эксперта, который тут же на ушко давал Иванову, видимо, квалифицированные советы. Что выглядело со стороны странно и не очень тактично. После беседы с Пересом и перед беседой с Рабином я был вынужден сказать Иванову, чтобы он малость придержал Гогитидзе. Во всяком случае, во время беседы с Рабином «подсказок» не наблюдалось. Да они, в общем-то и не были нужны, так как Иванов моментально ухватывал суть дела. По-моему, премьер не очень представлял, зачем приехал Иванов. И, видимо, впрок толковал о том, как важно России не портить отношения с Америкой, согласовывать с нею свои коспонсорские шаги.

Иванов оставил хорошее впечатление. Собран. Деловит. Немногословен. После проводов гостя — «разбор операции» в посольстве. И опять пришлось говорить о том, что чрезмерная нервозность и стояние на ушах не помогают делу, но портят нервы.

10 марта, вернувшись в посольство после официального и одновременно чрезвычайно дружественного визита в дегустационный зал винного завода «Кармиэль», я узнал, что завтра на один день прилетает министр, Козырев. Я был удивлен. Еще больше были удивлены израильтяне. Стали срочно, впопыхах верстать программу. Чтобы и Рабин был и Перес. Опускаю разные выразительные слова, которые при этом использовались обеими сторонами.

Сразу из аэропорта Козырева повезли в Тель-Авив, где в отеле «Хилтон» он отобедал с Пересом. Потом — встреча с Рабином в Министерстве обороны (по традиции премьеры имеют там официальные апартаменты). Козырев больше молчал. Говорил Рабин. Складывалось такое впечатление, что он никак не мог взять в толк — зачем же прилетел Козырев? В конце встречи Рабин и Козырев остались один на один. Израильтяне (не Козырев!) сказали мне, что министр передал премьеру приглашение посетить Москву.

С Козыревым хотели встретиться Вейцман (если инициатива будет исходить от Козырева), Нетаньяху и Фейсал Хусейни. Но Козыреву было некогда.

Я и мои товарищи все ждали, когда же министр поинтересуется работой посольства или просто спросит «Как дела?», но так и не дождались.

Так прошел первый визит в Израиль министра иностранных дел России.

На следующий день — шум в газетах. Хор обиженных голосов. За кого нас принимают? Что тут делал Иванов? Почему Козырев явился без предупреждения? Россия опять собирается «вмешиваться»?

Через несколько дней на обеде в честь президента Эстонии я разговаривал с Вейцманом и Пересом. Видимо, они сами были смущены недоброжелательной реакцией прессы и просили не обращать внимания на «крайности» журналистских оценок. В свою очередь мне пришлось извиниться за скоропалительность визита.

Неприятный осадок после визита Козырева был настолько силен; что Вейцман вернулся к этой теме 24 марта, когда я приехал к нему совсем по другим делам. Президент выделил три основные причины негативной реакции на визит Козырева.

Первая. В результате длительной конфронтации с СССР в Израиле сохраняется недоверие к России. При обычном, нормальном течении дел о нем забывают. Но в обстановке кризисной, сложившейся после хевронской трагедии, когда мы сталкиваемся с резкими движениями России (а к ним в Иерусалиме отнесли «внезапную» активизацию России на Ближнем Востоке), прежние чувства как бы выносятся на поверхность политического сознания. Попросту говоря, боятся, что Россия вновь станет на сторону арабов и начнет совать палки в колеса израильской политики.

Вторая. Эти страхи усугубляются итогами декабрьских выборов в России, появлением в российском парламенте сильных группировок националистической, проимперской ориентации. «Один Жириновский чего стоит, — заметил президент. — Но ведь он не один!» Всех волнует вопрос: не приведет ли давление этих сил к сближению России со своими старыми друзьями, арабами, в ущерб Израилю?

Третья. Неожиданность визита. Как-то необычно, чтобы министр иностранных дел «сваливался на голову» без предупреждения. О визитах Кристофера, например, мы знаем как минимум за несколько дней. Президент подчеркнул, что даже несмотря на внезапность появления Козырева, он был принят «по высшему разряду». Но если бы было можно заранее подготовиться, «психологически адаптироваться» к визиту, со всех точек зрения было бы лучше.