В начале марта получил указание передать израильтянам ноту с просьбой дать агреман Богданову. И вопрос: когда думаете возвращаться?
Ноту отвез Бенцуру. Относительно сроков написал, что после операции мне нужно шесть месяцев находиться под наблюдением оперировавших врачей (то есть до 20 мая). Этим определяются мои планы. С другой стороны, вполне понимаю, что здоровье, тем более, собственное — не аргумент. И, если это необходимо, готов освободить место в любой указанный начальством день.
Как видно, не смог совладать с эмоциями.
В Москве 12 марта во время визита Нетаньяху говорил с Примаковым. Он кряхтел, указ, говорил, президент уже подписал, но все же назвал 12 мая. Из-за недели не стал спорить.
Вернувшись в Израиль, стал составлять программу «Прощай, Израиль!» В нее вошли 43 прощальных визита. Общего гала-приема решил не делать. Договорились с Петровной провести в Савьоне встречи по интересам (дипломаты, бизнесмены, журналисты, художники и артисты, хорошие знакомые и т. д.). Всего набралось 9 таких групп общей, сложностью, человек на триста. Начали готовиться…
8 марта улетел в Москву в связи с визитом Нетаньяху.
Подготовка к, визиту включала в себя составление различных бумаг для лучшей ориентации начальства (о Нетаньяху и его политике). Посольство отмечало, что Нетаньяху пробился в лидеры благодаря собственной энергии, напористости, телегеничности и молодости, а также благодаря бурной деятельности Либермана и, возможно, деньгам клана Миликовских.
По своим убеждениям — искренний приверженец ортодоксального ревизионизма. Но не раб идеологии, а скорее ортодокс с допусками. Под воздействием груза ответственности сдвигается в сторону политического реализма. Хотя сдвиги эти имеют весьма дозированный характер. Умело использует в тактических целях давление справа и слева. Левым говорит, что вынужден считаться с правыми, а правым — что с левыми. В результате получается линия, напоминающая синусоиду.
В ходе переговоров Нетаньяху жестко отстаивает свою позицию. Но умеет делать это изящно, модулируя искренность, откровенность, расположение. Говорит ясно, четко. Умеет слушать аргументы и аргументирование отвечать на них. Старается с каждым собеседником говорить в привычной для него (собеседника) системе политических координат, подчеркивая то, что ближе и понятнее этому самому собеседнику. Способен как бы завораживать, гипнотизировать партнера своей логикой и убежденностью.
В тактическом плане Нетаньяху может совершать колебательные движения. Но их амплитуда задана не прагматизмом, а идеологией (принципами).
Визит прошел по всем правилам протокольного и политического искусства. В протокольном плане был один крупный прокол — Нетаньяху на 35 минут опоздал на обед, который давал Черномырдин. Мне пришлось крутиться ужом и заговаривать зубы начальству.
В речах и тостах стороны рассыпали комплименты друг другу. Но по существу сближения позиций не произошло.
Нетаньяху был в синагоге, встречался с еврейской общиной. В Колонном зале, где происходила эта встреча, премьер, представил собравшимся Либермана: «Этот человек научил меня понимать вкус водки, вкус черного хлеба и вкус настоящей дружбы». До конца «дружбы» оставалось меньше года…
21 марта погремел очередной взрыв в одном из кафе Тель-Авива. Ответ на Хар-Хому. Четверо убитых, 43 ранено. Накануне самого веселого, любимого детьми праздника Пурим, когда на улицах появляются стайки празднично разодетых ребятишек.
Но решили не позволить террористам сорвать праздник. Территории были блокированы. На дорогах выставлены заслоны. Армия окружила арабские города.
Кризис в отношениях с палестинцами продолжал углубляться.
31 марта в Савьоне состоялся первый прощальный прием — для журналистов. Пели, плясали, веселились…
Журналистской тематике была посвящена и запись моего разговора с журналистами, сделанная Михаилом Хейфецом, одним, кстати, из веселившихся в Савьоне.
«По просьбе Ларисы Володимеровой из Литературно-журналистского колледжа посол России в Израиле Александр Бовин — а в прошлой инкарнации журналист-международник — согласился встретиться со слушателями, желающими проникнуть в тайны журналистского мастерства. Собственно, как выяснилось, тайн особых нет, а есть работа, желание и умение оставаться самим собой и честно говорить с людьми.
Но — по порядку.
По-моему, Бовин несколько растерялся, увидев почтенный, мягко говоря, возраст собравшихся. И тем не менее…
Я как-то не очень верю, что можно научить журналистике. Грамоте можно научить, да и то, как убеждает чтение газет, — с трудом. Эрудицией можно загрузить. Но журналист хороший, нужный людям журналист — появляется тогда, когда жизнь протащит его через свои университеты.
Тут Бовин сделал оговорку: имею в виду не журналиста-репортера (собака укусила человека), не журналиста-ловца сенсаций (человек укусил собаку), не журналиста-очеркиста (текут мутные воды Сены, Темзы, Рейна и т. д.), а журналиста-аналитика. Сам я не воспринимаю себя как журналиста. Скорее как партийного работника, которого «бросили» на журналистику. Или как ученого, для которого журналистика — нечто вроде прикладной социологии, прикладной политологии.
А как вы стали журналистом?
Совершенно случайно. Или — по усмотрению начальства. Утром (это было в апреле 1972 года) пришел на работу. Я тогда в аппарате ЦК КПСС работал. Входит фельдъегерь с пакетом. Дело обычное. Получаю, расписываюсь, вскрываю. Читаю: «О тов. Бовине А.Е.» Означенного товарища освободить от работы в ЦК и назначить политическим обозревателем газеты «Известия». За грехи, значит, как потом выяснилось. О ком-то где-то отозвался не так, как следовало бы… Звоню главному редактору «Известий», знал его давно и хорошо. «Знаешь, что у тебя новый обозреватель?» — «Вчера поздно вечером узнал, не стал тебя беспокоить, чтобы спал спокойно».
Вот так я стал журналистом. И почти 20 лет проработал в «Известиях».
Далее пошел разговор по существу, но именно не лекция, не поучения мэтра, а разговор, может быть, не совсем логичный, но живой, стирающий черту, которая обычно бывает между «кафедрой» и аудиторией. Из того, что мне удалось записать, выделю три момента, три «аксиомы Бовина».
Первая. Надо знать то, о чем пишешь. Знать не приблизительно, а досконально. Есть журналисты, которые работают с «натурой». Приехал, скажем, в Израиль или во Францию, поездил по стране, поговорил с политиками, с «улицей» — и соорудил статью. У меня другой метод. Я работаю с «бумагой» — изучаю документы, читаю книги, научные журналы. И затем, сидя у себя в кабинете, пишу. Пишу о политике Франции до поездки во Францию. И далее — Париж, встречи с министром иностранных дел, с коллегами… Тут — критический момент. Если я в кабинете не попал в точку, что-то недоучел, ошибся, вношу, конечно, коррективы. Но, как правило, «домашние заготовки» не подводили. А «натура» — материал для разукрашивания («как сказал мне министр иностранных дел…») загодя сделанного анализа. Что так ценится редакторами и читателями. А для меня все эти «как сказал» — лишь виньетки, бантики к тексту, который был результатом работы над бумагами.
Как вы относитесь к журналистским прогнозам?
Не надо бояться, не угадать, ошибиться — вот главное для «прогнозиста». Знания плюс опыт (интуиция) — и можно попробовать заглянуть за горизонт. Бывало, ошибался. Но чаще угадывал. Везло.
Вторая аксиома. Необходимо точно знать, что вы хотите сказать читателям. То есть, под каким соусом, в каком ракурсе, пропустив через какую призму, вы считаете нужным изобразить реальное, действительное, хорошо вам известное (см. аксиому № 1) положение дел. Грубо, цинично говоря, вы должны всегда контролировать степень и характер искажения действительности. Иногда эта степень стремится к нулю, иногда достигает «точности наоборот».
В данном случае я абстрагируюсь от нравственной оценки указанной аксиомы. Ибо сама эта оценка зависит от системы координат, в которой идет работа. Я лишь настаиваю на том, что в любом случае убеждения, взгляды, мировоззрение журналиста отражаются на его творчестве. И лучше понимать, знать это и отдавать себе отчет в содеянном.
Итак, надо, во-первых, знать, что происходит на самом деле, знать истину (при всей ее относительности), и, во-вторых, что из происходящего вы хотите донести до читателя.
Думаю, тут есть о чем поспорить. Но это — в другой раз. Когда (и, — если) посол вновь станет журналистом.
И, наконец, аксиома третья. То, что вы хотите сказать людям, надо сказать так, чтобы вам поверили. Если аксиома № 1 сближает работу журналиста-аналитика с работой ученого, если аксиома № 2 показывает его идеологическую ипостась, то аксиома № 3 — это область собственно журналистского мастерства, профессиональной пригодности журналиста. Вы можете служить истине (или думать, что служителей), что бывает редко, вы можете служить интересам (страны, группы, своим), что бывает гораздо чаще, но как, бы то ни было, вы должны убедить людей, заставить их поверить вам. Как минимум — заставить читателей отнестись к вам серьезно, задуматься над вашими аргументами
Аудитория пыталась выпытать у Бовина, как соотносятся его аксиомы с израильской журналистикой. Но нынешний посол оказался сильнее бывшего журналиста. И любопытство присутствовавших осталось неудовлетворенным.
От аксиом Бовин перешел к теореме. Она звучала так (и касалась не только журналистов):
Не следует слишком серьезно относиться ни к своей работе, ни к самому себе. Доказательства? «Вся наша жизнь — игра!» И еще: если ко всему, и — главное! — к самому себе относиться серьезно, можно сойти с ума. Сказанное вовсе не означает, что можно работать кое-как, спустя рукава. «Коекакерство» недопустимо! Но можно уметь видеть себя и свою деятельность как бы со стороны, с определенной дистанции и с хорошей дозой иронии.
Когда меня спрашивают, какова ваша специальность, отвечаю: я дилетант высокой квалификации. Из двух установок: знать все о чем-либо или знать что-либо обо всем — я выбираю последнюю. Так мне интереснее, веселее, если угодно, жить и работать. И тут начинается игра. Я симулирую узкий профессионализм. Если пишу о Китае, то стремлюсь написать так, чтобы китаист видел во мне коллегу. Если об Антарктиде, то должно создаться впечатление, что я — за неимением там министра иностранных дел — беседовал с пингвинами. И так далее. Бывали иногда проколы. Чем-то, помню, специалист по Кот д'Ивуар был недоволен.
Кстати, здесь за пять с лишним лет я, как журналист, существенно дисквалифицировался. Сузился мой горизонт: дальше Израиля и его окружения вижу с трудом. Придется наверстывать, хотя время становится все дефицитнее…
И последнее, самое-самое главное. Не помню уж где, но прочитал я про ребе Зусю из Анаполя. Перед смертью он сказал: когда я предстану перед Высшим судом, меня не спросят, почему я не был Авраамом, Яаковом или Моше… Меня спросят: почему я не был Зусей. Вот в этом вся штука Главное — быть, оставаться самим собой. Иначе невозможно сохраниться как личность, сохранить самоуважение и уважение людей. Это трудно. Особенно журналисту. Иногда приходится — мне, во всяком случае, приходилось — кривить душой, наступать на горло собственной песне. Допуски неизбежны. Но тактика не должна превращаться в стратегию. Без этого стержня — оставаться самим собой — не может быть журналиста. Настоящего, разумеется.
Как вы работаете?
По старинке. Мою руки, кладу перед собою чистый лист бумаги, беру ручку и пишу. Медленно. Зато потом почти не правлю. Но попробую освоить компьютер. Чем черт не шутит![61]
Ваше хобби?
Я коллекционирую ощущения. Места не занимают, и пыль с них стирать не надо.
Как вы, будучи журналистом, чувствуете себя в роли объекта журналистского внимания? Например, давая интервью.
Предпочитаю, будучи все-таки послом, отвечать на письменные вопросы. А иногда сам пишу и вопросы, и ответы. Но так (аксиома № 3), чтобы никто об этом не догадался. Иногда вопросы в дрожь бросают. Вот недавно «Московский комсомолец» интересовался: правда ли, что Мосад активно вербует агентов среди евреев в России? Ну что тут ответить? Конечно, правда, сказал. Даже вашего главного редактора Пашу Гусева уже завербовали…
Что вы будете делать в России?
Жить. А в деталях разберусь чуть позже. В МИДе или в «Известиях» меня вряд ли жаждут видеть — буду портить показатели среднего возраста. Может быть, пробьюсь на телевидение. Хочу предложить программу «В бой идут одни старики». Хотя боюсь, молодежь не захочет конкуренции. В общем, начнется новый виток жизни.
Что ж, любой журналист-аналитик подтвердит: все, сказанное Бовиным составляет азбуку нашей профессии. Только до него никто не брался сформулировать «аз» и «буки». Может, потому, что слишком опасно звучит для журналистского самолюбия?».
