Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Кухня работает?

— Э… да.

— Я бы съела что-нибудь легкое, какой-нибудь салат. И еще — проследите, пожалуйста, чтобы красное вино, которое мне пришлют, не содержало добавок.

— Добавок?

— Воды, уксуса, и так далее.

Следующая купюра была такого достоинства, что привратник понял — следует выполнять, чего велят, и делать это быстро.

— Да, вот еще что, — веско сказала Амалия Акопян. — Снимите-ка пиджак. Снимайте, снимайте, ничего страшного.

— Как? — переспросил привратник.

— Пиджак снимите.

Он снял пиджак. Амалия Акопян оценивающе на него посмотрела.

— Вы занимаетесь бодибилдингом? — спросила она, разглядывая его.

Привратник чуть приосанился и напряг мускулы груди.

— Немножко, — сказал он со смущенной, и в тоже время тщеславной, улыбкой.

— Какая гадость, — Амалия покривилась. — Все, можете идти.

Не входя в лифт (мобильник в лифте работать отказывался) он позвонил креатуре по имени Баба Света, и сказал, чтобы та срочно собирала салаты по орлеанскому рецепту, и как только соберет, пусть внук Федька бежит опрометью с салатами в «Русский Простор». Баба Света сообщила, что Федька спит.

— Буди, — велел привратник. — Прямо сейчас, немедленно, срочно. Только бы Малкин не нагрянул.

Спустившись в вестибюль, он на мгновение остановился, пораженный. К нинкиной стойке выстроилась очередь только что, очевидно, прибывших постояльцев.

Возглавлял очередь большого роста дородный священник в орнаментальной рясе, с седой бородой. За священником расположилась странная пара — долговязый вертлявый негр в белом костюме и не очень примечательная, тусклая, белесая женщина лет тридцати пяти, возможно проститутка. Негр что-то ей такое втолковывал по-английски. За странной парой стоял в непринужденной позе элегантно одетый, крепкого сложения блондин средних лет с дипломатом в левой руке. За блондином толклась забавная троица — двое парней и одна девушка. Один из парней, шатен, одет был в костюм, похожий на костюм блондина. Второй парень, блондин с рыжиной, одет был неряшливо в грязные джинсы, рваную куртку, и держал под мышкой старой формации жим-за-жим. Парни переругивались вполголоса. Девушка, вроде бы чуть старше их обоих, эффектная и стройная, в дорогих тряпках, думала о чем-то своем — возможно, тоже проститутка. Вообще проститутки составляли значительную часть посетителей «Русского Простора», и неизвестно еще, оправдывала бы себя гостиница, построенная совсем недавно, на пике корпорационной гигантомании, в центре Белых Холмов, города, знаменитого лишь тем, что здесь когда-то родился и провел часть отрочества какой-то не то физик, не то художник, города, у которого не было даже своего аэропорта. Если бы пригороды Новгорода росли бы в этом направлении чуть быстрее, давно бы Новгород поглотил Белые Холмы. В самые лучшие дни, конференционные, гостиница заполнялась едва ли на треть.

Нинка, напуганная ранее знаменитостью, так и не пришла окончательно в себя, а неожиданный наплыв посетителей и вовсе выбил ее из колеи. Выражение лица у нее сделалось плаксивое.

Привратник кинулся к дверям — грузить на тележку три чемодана. Священник, расплатившись, обернулся и крикнул басом:

— Эй, добрый человек! Ты там не урони! Не урони!

— Не ураньи! — вторил ему восторженно вертлявый негр, и расхохотался. Белесая спутница его смущенно улыбнулась.

Рыжеватый неопрятный блондин побежал было помогать привратнику, но хорошо одетый шатен его удержал.

— Стенька, веди себя прилично, — сказал он.

— Надо помочь человеку.

— Если ему нужна будет помощь, ему наймут помощника, за деньги, причем твою кандидатуру на эту должность будут рассматривать в последнюю очередь. Ну и манеры у тебя. Ты, небось, официантам в кафе тоже помогаешь?

— Я не хожу в кафе. Мне это ни к чему. Я православный, — возразил Стенька.

— Я тоже православный, — наставительно сказал ему шатен. — Православие хороших манер не исключает.

— Не прав ты, сын мой, — обернулся к ним священник. — Порыв, оказание помощи — первейшее дело. Молодой человек на верном пути.

— В рабы, — заметил шатен. — Рабская ментальность. Услужливость. Чего изволите-с.

— Я не раб, — возмутился Стенька. — Вам этого не понять. Оказывание помощи ближнему — где ж тут рабство?

— Раб и есть.

— Не прав ты, не прав, — повторил священник, с сожалением качая головой. И снова стал смотреть, волнуясь, на то, как привратник ворочает чемоданы, грузя их на тележку.

— Господин Чехов, немедленно прекратите этот цирк, — сказал, повернувшись к компании, хорошо одетый блондин.

— Слушаюсь, — неохотно откликнулся Чехов.

— Никакой не раб, — кипятился Стенька.

— Заткнись.

— Мальчики, не нужно этого, — попросила проститутка, или кто она такая была.

Привратник покатил тележку к стойке.

— Вон тот сверху, это мой, осторожно, — проскандировал ему священник.

— Я осторожно. А это чьи же?

— Это вот его, — сообщила белесая-тусклая, указывая пальцем на вертлявого негра. — То есть наши.

— Нащи, — подтвердил негр. — Нащи как?

— Че-мо-да-ны, — по складам, громко, как глухому, объяснила белесая.

— Ше-моу-да-ни, — радостно повторил негр. — Я тэбиа лублу. Русски дьевушка самийе лучши! Я гарний хлопетс из анекдоута! Йобани хохлы! — и засмеялся раскатисто.

Священник неодобрительно посмотрел больше на белесую, чем на негра.

В этот момент верхний чемодан, принадлежавший священнику, свалился с тележки на ковер, и в нем что-то хрустнуло.

— Что ты делаешь! — возмутился священник и поспешил к чемодану. — Вот ведь доверился тебе, негодяй безрукий.

* * *

Дождь прекратился внезапно. Электронные футурологические часы в вестибюле показывали два часа пополуночи. Ольшевский застегнул пиджак и вышел в город.

Городом, правда, Белые Холмы можно было назвать лишь в ироническом смысле. «Русский Простор» являлся единственным в городе многоэтажным зданием. Остальные дома и домишки — неопределенного стиля, хотя кое-где новгородский неоклассицизм давал себя знать — состояли в основном из одного или двух этажей. Улиц было несколько, а мост имелся только один — через Текучку. У южной оконечности города Текучка сливалась с Вихрой, образуя стрелку. По северной границе города проходила дорога — от Вихры до Текучки — она-то и оканчивалась мостом. За дорогой, к северу, располагался хилый лес. Воды Вихры устремлялись на юг, по идее впадая либо в Волхов, либо в Ильмень — никто из местных толком не знал, во что именно. Народ вообще мало интересуется географией. Политикой гораздо больше. Политика — это сплетни, а в сплетнях больше приятной таинственности и подозрительности, чем в голых непререкаемых географических фактах. Народ любит таинственность.

Так рассуждал Ольшевский, направляясь спокойным шагом к стрелке. Три фонаря тускло освещали квартал, двери домов стояли запертые наглухо. Стражи порядка, как всегда, пережидали ночь, закрывшись в участке на севере города. Смотрят, небось, какой-нибудь пиратский диск.

Неприятная компания справа по ходу — человек пять устрашающего вида парней, ждущих жертву. Обычное дело в провинции. Ольшевский не удостоил их даже внимательным взглядом, даже издалека. И они почувствовали. Шпана всегда знает, куда можно соваться, а куда — себе дороже. Дойдя до стрелки, Ольшевский остановился у поручня смотровой площадки и некоторое время вглядывался в водную гладь, совершенно черную, без отблесков. Взгляд, погруженный во тьму.

— Противное место, — услышал он голос позади себя. — Глазом не за что зацепиться.

— Да, — ответил Ольшевский, не оборачиваясь. — Хоть бы прожектор поставили.

— Или пьесу.

— Как?

— Прожектор или пьесу. Пьесы тоже ставят. Как прожекторы.

Ольшевский вздохнул.

— Ничего не меняется, а, Милн? Ты так же глупо шутишь, как раньше, меня это так же раздражает. Зачем ты вырядился под клоуна?

— Под новоорлеанского джазиста.

— Ты, Милн, и в Новом Орлеане-то никогда не был.

7
{"b":"97241","o":1}