К десятку черных строк на белом мониторе прилагалась фотография. На ней была новая Евлампия – постаревшая (или повзрослевшая?) на пятнадцать лет. Яркая помада на губах, пушистая прическа (словно у Любови Орловой в старых фильмах), маленькая, но очень замысловатая шляпка, напоминающая цветочную клумбу, и платье с отложным воротничком – смешное, чудесно-старомодное! Теперь на Багрянцеву смотрела взрослая женщина, умудренная жизнью, обзаведшаяся своей тайной и не спешившая ее раскрывать. Рогожин располнел и, как ни странно, сделался красивей. Он выглядел импозантным, вальяжным, довольным! А еще на снимке помещались трое мальчиков. Багрянцевой внезапно показалось, что они были немножко и ее детьми. Ведь Люба мысленно сопровождала Рогожиных во всех испытаниях. А теперь перед ней был результат многомесячных поисков.

Через три недели Люба явилась в школу в новом платье: отличная ткань, необычный рисунок, длинные свободные рукава, фигурный вырез и изящный шарфик. Девчонки все раскрыли рты. Даже поборница строгого стиля Ирина Валерьевна не смогла скрыть восхищения.

– Откуда у тебя это, Люб?

– От четвероюродной сестры, из Франции, – ответила Багрянцева. – Ее зовут Жоржетта, и мы переписываемся по Сети.

А потом добавила на всякий случай:

– Это «Жирофле».

– Здравствуйте. Садитесь. Тарасюк, я, кажется, не говорила открывать рот!

Наступила середина мая. Учиться не было уже никаких сил, думалось только о том, как бы вырваться скорей из школы. Даже голос Ирины Валерьевны плохо стал действовать.

– Та-а-ак. Запишите тему урока.

Люба послушно вывела в тетради то, что было велено, но мысли витали далеко от физики. Они упрямо крутились вокруг последнего царя, заговорщиков, социалистов, длинных юбок, шляп, Саши Яблокова, а еще того, где найти такой русско-французский словарь, чтоб беспрепятственно описывать Жоржетте все события.

– Ну что ж, – продолжала Ирина Валерьевна. – У доски сегодня мне хотелось бы увидеть…

Тут скрипнула дверь, и перед удивленными ребятами сначала появился накачанный тип в костюме, затем парнишка с телекамерой, потом еще один – с осветительным прибором и, наконец, важный пузатый дяденька, надушенный так, что заблагоухало аж на шестых партах.

Физичка обернулась, недовольно глянув на пришельцев. Она хотела было возмутиться, но, взглянув на толстого, тихонько ойкнула и промолчала.

Перед ней стоял не кто иной, как губернатор области.

– Здравствуйте, ребята! – сказал он.

Все встали, в том числе учительница.

– Извините, что мы отрываем вас от… – Окинул взглядом кабинет: портрет Ньютона, схема атома, барометры, термометры, резисторы, – от занятий физикой. Но, думаю, вы наверстаете.

Потом обернулся к оператору:

– Снимаешь?

– Да-да.

– Хорошо, – продолжил губернатор. – Как жизнь, молодые люди?

– Нормально, – проблеял 8-й «В».

– Что ж. Все вы, уважаемые ребята, наверняка слышали про проводимый руководством области конкурс краеведческих исследований среди молодежи и студентов!

– Не-а, – сказали ребята.

– Вырежешь это, – бросил губернатор телевизионщику. – Что ж, я думаю, по крайней мере один человек из вашего класса все же знал об этом. Багрянцева Любовь! Есть тут такая?

Люба едва в обморок не хлопнулась. Она вышла вперед, понятия не имея, о чем речь. Конкурс? Но она ведь не участвовала ни в каких конкурсах! Всего-навсего написала маленькую повесть о своем расследовании… потом мама взяла её и унесла куда-то, говорила – на работу, распечатать…

– Перед вами, дорогие друзья, самый юный участник нашего конкурса и одновременно его победитель! – сказал глава области, обняв Любу за плечи.

Класс радостно завопил, не дав ему договорить заготовленных слов.

– Позвольте поздравить вас, Любовь Дмитриевна! Вот это диплом, а тут – сертификат на годовую стипендию, для поддержки дальнейших открытий.

– Обалдеть! – сказала с задней парты Женя.

Физичка тут же цыкнула.

А Любе, как всегда, казалось, что все происходит не с ней, а с кем-то другим.

– Скажите, что было трудней всего в ходе исследования? – спросил губернатор. – Наверно, спуститься под землю?

Багрянцева растерянно кивнула. Уши раскраснелись от волнения и яркого света. Камера снимала ее крупным планом. И весь класс, затаив дыхание, смотрел на Любу словно на героя…

А потом, когда начальство удалилось, начались расспросы:

– Почему ты раньше нам не говорила?

– Мы бы тоже поучаствовали!

– Вот класс!

– Ну, молодчина, Любка!

– А что ты открыла?

И вместо физики вышел урок краеведения.

– В общем, я узнала, что сестра моей прабабушки сбежала с женихом как раз сюда, в Елизаветинск… – начала Люба.

Никогда в жизни никто не слушал ее так внимательно.

И на перемене, и на следующей продолжалось обсуждение события. Обступив Любу со всех сторон, ребята вновь и вновь желали услышать подробности, зачем-то спрашивали о творческих планах, восхищались, звали друзей из других классов. Тут только Люба вспомнила, что было трудней всего в ходе исследования: как-то справляться с непониманием окружающих.

– Послушай, а та женщина… ну, с родословным древом! Где она живет? – спросила Аня.

Люба назвал адрес.

– С ума сойти! – воскликнула Пархоменко. – Это ж моя тетка, сестра матери!

Девчонки рассмеялись, обнялись. Просидев почти год за одной партой, они и так успели породниться, хоть и не сходились в плане увлечений.

– Все! Становлюсь диггером! – объявила Аня.

В общем, это был триумф.

Класс почти в полном составе провожал Любу до ворот школы. Попрощавшись со всеми, она бегом кинулась домой – рассказать родителям.

И вдруг услышала за спиной:

– Люба! Подожди!

За ней, прямо через газон, по радостной весенней травке бежал Саша.

– Слушай… Люб… То есть, это… Тьфу… Я что хотел сказать… – забормотал он, отдышавшись. – В общем, прости нас с Пашкой. Мы тогда решили помешать тебе проникнуть в люк. И сами ведь хотели посмотреть, что там, да духу не хватило. Обидно было, что девчонка нас обставит. Думали, ты такая же, как все. А ты… особенная… Извини, что сразу не разглядел. Ты… такая… ты… в общем, давай дружить!

Она поглядела на себя в зеркало.

На вздыбленные красные волосы. На вычурные огненные пряди у висков. На новые джинсы цвета бешеной морковки.

И заревела.

Громко.

Неудержимо.

Как из ведра.

Брякнулась прямо на пол и взвыла от накатившего отчаяния. Хлынули слезы. Она вытирала их ладонями, но слезы продолжали литься. Пожалуй, ими можно было оросить небольшую пустыню.

Потом слезы кончились. Пустыня жадно впитала влагу, слезы ушли в песок, испарились, исчезли. И ни одного зеленого ростка не пробилось на поверхность. Наверно, потому, что слезы были солеными. Даже хуже. Они были горькими.

Запиликал мобильник. Нюта привстала, мельком отразившись в зеркале. Вычурные пряди, изрядно намокшие от слез, обрамляли теперь помятое красное, словно помидор, лицо, на котором выделялся распухший нос, а глазки-щелочки совсем пропали. Она сердито хлюпнула носом – не найдется ли еще запоздалой слезинки? – но слезы кончились. Ангел, плача, вооружившись ржавым разводным ключом (или чем там вооружаются ангелы?), перекрыл невидимый кран.

Рука сама собой цапнула телефон, а в голове между тем вертелось: не запустить ли его в стену со всей дури? А еще лучше – прямо в равнодушное зеркало. Жизнь рушится, чего уж тут мелочиться?