– Но есть только один экземпляр.

– А нам больше не надо! Там ведь четыре тома? И нас четверо! Мы и по одному-то тому едва ли осилим. А сочинение как писать? Ну, как-нибудь сгруппируемся.

Алла Николаевна дала им по тому и снова пошла искать книги Рогожина. Дело это было непростое, но, как узнала Люба, к счастью, в библиотеке имелся специальный служебный каталог раритетов, где все труды значились не по темам, а по тому, откуда они поступили. Так что перебирать все подряд в поисках рогожинских экслибрисов библиотекарше не пришлось. Еще через десять минут она вышла с тремя книгами: одна как новая.

– Руки чистые? Садись здесь, прямо передо мной. Да не вздумай выносить их!

Первым делом Люба обратилась к самой тонкой книге, она же самая потрепанная. «Значит, интересная», – логически решила наша героиня. Впрочем, ошиблась. Творение некоего господина Евстигнеева называлось «Дюжина сердитых свах и сударь в дамской шляпке». После краткого ознакомления стало ясно, что оно, наверно, было бы интересным Алине и двум ее подругам… родись они на сто лет раньше.

Вторая книга, попавшая в Любины руки, оказалась – и весьма закономерно – тем самым романом Чернышевского, который товарищ Деревященко назвал бессмертным. Пару раз Люба эту фамилию слышала, но о чем книга – понятия не имела. Если верить все тому же Деревященко, про то, как надо ставить у себя швейное производство. Неужели и Евлампия читала эту книгу? Та самая девушка с фото! И ей было интересно?

Перелистав страницы, Люба не нашла ни пометок бывших хозяев, ни ответа на вопрос «Что делать?». Багрянцева сумела уловить лишь бесконечно повторяющееся словечко «миленький», странно-слащавый тон героев да их постоянное стремление к чему-то непонятному.

Везде тот же экслибрис, везде те же инициалы… Человек с двумя отчествами. Может, ответ в третьей книге?

Она, совсем нечитанная, называлась «Феноменология духа». Неудивительно, что за век пребывания этой вещи в школьной библиотеке никто не пожелал прочесть ее. Люба подозревала, что и сам Рогожин вряд ли смог осилить сей кирпич. Автора звали Г.В.Ф. Гегель. Его Люба тоже не знала. Может, родственник Гоголя? Сама фамилия уже чем-то подсказывала, что подступиться к опусам этого товарища – непросто. Краткий осмотр подтвердил это предположение: книга написана жутко заумным языком (много хуже, чем у Деревященко) и, видимо, понятна только автору.

Страницы чистые, хоть и желтые, но все, как одна, плотные, не истрепанные, не измятые. Первые две сотни, судя по всему, все же читали, хотя бы просматривали. Остальные же страницы были даже не разрезаны. Чтобы разделить их и прочесть, требовался специальный нож для бумаг – это Люба уже знала.

«Попросить нож у библиотекаря? – подумала она. – Хотя зачем, если даже Рогожин туда не добрался?.. Все равно на страницах нет его пометок. Не читать же мне действительно всю эту белиберду!»

Люба лениво поглядела на последние листы. Вспомнила, что не обедала сегодня. Пролистнула несколько неразрезанных страниц.

И чуть не подпрыгнула, найдя там сложенный листок бумаги!

Сердце учащенно застучало. А что, если именно здесь ответ на все вопросы?!

Дрожа от волнения, Люба вытащила лист.

Прочитав эту старинную записку, она поняла, что впереди еще одна загадка.

«Федоръ, сынъ мой!

Обстоятельства принуждаютъ меня избрать сей ненадежный способъ сообщенiя. Делаю такъ, ибо уверенъ въ том, что Прошка, с коимъ посылаю этотъ томъ, ничуть не любопытенъ. Ты же, безъ сомненiя, догадаешься, отчего «благонамlренный купецъ» вздумалъ такъ скоро вернуть «учителю словесности» его книгу.

Нынче за завтракомъ г-нъ Iорданский сообщилъ мне, что имъ былъ полученъ доносъ на тебя, Федор. Я постарался не выказать ему своей сильнейшей озабоченности симъ фактомъ, но тотчас по его уходу сел писать это письмо. Молю Господа, чтобъ ты былъ предупрежденъ раньше. Надеюсь, ты сумеешь воспользоваться темъ средствомъ, о коемъ мы с тобою побеспокоились загодя.

Твой отецъ».

Что мы имеем? Доносчика, директора гимназии, социалиста с двумя отчествами… А теперь еще и неизвестно откуда взявшегося папу! Но если речь здесь идет о том Рогожине, с чьей родственницей Люба не так давно общалась, то этого никак не может быть, поскольку у того отец скончался до рождения сына! А муж Евлампии – Ф.П., а не Ф.А. Кто тогда был Ф.А., почти что в точности повторявший его биографию?

С такими мыслями уставшая, голодная, запутавшаяся Багрянцева шла к выходу из библиотеки.

Она уже тянулась к ручке двери, когда та сама собою с силой распахнулась. Из коридора с шумом ворвались Иза и Женя.

– Уф! Ну, оторвались! – сказала первая.

– Здесь нас искать никто не будет, точно, – выдохнула вторая.

Их взгляды встретились с Любиным. Она подумала было спросить, в чем дело. Девчонки тоже, кажется, хотели что-то сказать Любе.

Но тут из коридора зазвучал сердитый голос физички, Ирины Валерьевны.

– Тигрина! – возбужденно зашептала Женя.

– Вареньевна! – подтвердила Иза, тоже раскрасневшаяся от волнения. – Быстро! Берем книгу побольше – и за последний стол!

Хулиганки бросились сейчас же исполнять свое намерение, а Люба, поглядев на них немного и недоумевая, что могло случиться, вышла в коридор.

По коридору шла возмущенная физичка с белой прокладкой в руках.

– Докатились! Школа называется! Куда их родители только смотрят?! – шумела она.

Потом открыла дверь учительской, вошла туда… и на всю школу разнеслось:

– Нет, вы представьте, вы представьте! Забежали в кабинет, пока меня не было, и повесили вот эту гадость прямо перед доской! На ниточке!!! Тюрьма, тюрьма по ним плачет! Да я такого в жизни… Что? Урок, урок у меня был в 11-м «А»!..

– Кто там?

– Это я… Люба!.. Мы сегодня договаривались…

– Ах, да, да.

Багрянцева снова увидела женщину лет сорока с простым, скучным лицом, которая в недавнем прошлом разочаровала ее и родителей и у которой Люба хотела получить новые сведения.

– Сейчас поставлю чайник… А родители где?

– Я одна в этот раз.

– А-а. Ну, вешай пальто.

Люба разделась и прошла на кухню. В тот раз их принимали в большой комнате. Сейчас было проще и интимней. Располагающий к беседе антураж: традиционный радиоприемник над столом, хотя его никто не слушает, выцветшая клеенка, свисающая с потолка косичка луковиц, голубая подставка для ложки около плиты.

– Что ж, слушаю, – сказала женщина, когда на стол было накрыто.

Люба кратко изложила ей противоречия своих новых открытий.

– Видите ли, тот «Ф.П.», которого мы искали, обнаружился под новым отчеством – «Ф.А.». То есть, возможно, это и Федор Аркадьевич. Ведь маловероятно, чтоб в одном городе в одно время жили два социалиста-учителя с одной фамилией и одним доносом на двоих!

– Так, значит, вы искали именно моего двоюродного деда?

– И тут неясность! Мне в четверг ужасно повезло, нашла записку. – Тут Люба вытащила из кармана улику, тайно унесенную из библиотеки: – Посмотрите.

Хозяйка изучила документ.

– Отец? Но у него ведь не было отца!

– В том-то и дело.

– Значит, это другой человек.

– Какой – другой? Вы сами посудите! Сколько в маленьком городишке может быть людей с одинаковыми фамилией и инициалами?!

Женщина задумалась.

– А знают твои родители, что ты здесь? – спросила она в конце концов, вместо того чтобы выдать нечто путное.

– Знают.

Это не было обманом, так как вопрос прозвучал в обтекаемой форме. Люба сказал родителям, что она будет в гостях у Алисы. Делать там, конечно, было нечего, но местожительство поклонницы журнала «Вог» являлось максимально близким к местожительству г-жи Рогожиной. Так что обман был минимальным. «Здесь», – «Где – здесь?» – «На улице Агрономов». – «Да, они знают, что я здесь». Все честно. А зачем Багрянцева скрывала от родителей невиннейший поход за информацией? Просто в последнее время они не разделяли ее увлечения поисками родственников. Думали, что это дело бесполезное и мешает учебе. Хотя с учебой-то у Любы было все в порядке.