– Совсем на нее не похоже. Нарядили, как куклу. – Джини снова почувствовала, как по ней пополз медленный, изучающий взгляд Фрике. – Такие вот дела. Как, говоришь, зовут девчонку, которая пропала на этот раз, Майна, что ли? У тебя есть с собой ее фотография?
– Сейчас нет.
– А волосы у нее случаем не темные? Она не брюнетка?
– Нет, рыжая. А что?
– Потому что ему нравятся темненькие. Аннека мне говорила. Даже сама в черный перекрасилась ради него. Ради Стара своего. А ты не знала?
– Нет.
– Ну вот, теперь знаешь. Он обкорнал ее почти наголо. Прическа получилась совсем короткая, под корень, примерно как у тебя. А потом она покрасилась в черный – лишь бы ему угодить. Ей, в общем-то, и самой понравилось. Классный видок получился. Она сама мне говорила.
– Ясно. – Джини ответила ей таким же оценивающим взглядом. – Значит, это ты и хотела мне сказать? Что вы с Аннекой общались уже после того, как она ушла? А родители, получается, ни сном ни духом об этом не ведали?
– Никто не ведал. – Фрике зло посмотрела на Джини и откинула назад длинные волосы. – Можешь им сказать, если хочешь. Мне на это насрать.
– Я не сорока, чужих слов на хвосте не ношу. – Джини на секунду замолкла, пытаясь найти верный тон. – Но почему ты рассказала об этом именно мне?
– Так ведь ты из самой Англии к нам притащилась. – Выпустив густое облако дыма, Фрике неопределенно пожала плечами. – Кто знает, может быть, меня это тронуло. А может, мне кажется, что мозгов у тебя в голове побольше, чем у всей этой сраной швали, которая наперебой лезла к матери за интервью. Я наблюдала за тобой и видела, что ты кое-что просекаешь. Хотя, с другой стороны… Может, мне просто захотелось поговорить с тобой. Все равно Аннеку теперь не вернешь. А-а, какая разница…
– А разве в этом есть какая-нибудь сложность? Ты что, обещала ей держать язык за зубами?
– Ага. Она дважды звонила мне, когда родителей не было дома. В первый раз дня через три после того, как уехала. Во второй – примерно через две недели. Она заставила меня поклясться, что я никому не скажу ни слова. Хотя, в общем-то, и рассказывать нечего. Она не сообщила мне ничего сногсшибательного. Так, просто потрепаться хотелось. Аннека не сказала, где находится. Сказала только, что обязательно вернется. А я, дура, поверила. Думала, с ней в самом деле все о'кей. Думала, она правду говорит…
Фрике заплакала – так же неожиданно, как и ее мать. Слезы капали с кончика ее носа, очки запотели. Она сняла их, начала яростно протирать бумажной салфеткой. Джини внимательно наблюдала за ней. Теперь, без очков, без этой вызывающей бесшабашности на лице, Фрике выглядела трогательно юной, беззащитной. И испуганной.
– Так вот в чем дело, Фрике? – мягко осведомилась Джини, когда девочка чуть-чуть успокоилась. – Значит, ты чувствуешь собственную вину? Это был неверный ход.
– Еще чего! – вспылила девчонка. – С чего это мне чувствовать себя виноватой? Говорю же тебе, ни хрена она мне не сказала! Ни звука из того, что хоть как-то помогло бы разыскать ее. И вообще, пошла ты…
– Хорошо, – успокаивающе произнесла Джини, решая, с какой стороны зайти на сей раз. Было очевидно, что простое человеческое сочувствие только еще больше злит девчонку. – В таком случае давай проясним некоторые факты. Начнем хотя бы с тебя. Ведь твой английский совсем не похож на тот, который учат в школе. Ты прекрасно овладела всеми этими словечками, которыми крутые парни пересыпают свою речь. Скажи, кто научил тебя изъясняться на сленге? Какой-нибудь американец? Или англичанин? Без учителя тут явно не обошлось.
– Городишь чепуху какую-то. Любой голландец хорошо говорит по-английски. Я, например, язык с шести лет учу.
– Послушай, Фрике, только мне эти сказки не рассказывай! В школе таким словечкам не учат. А ты их вворачиваешь всегда к месту, даже не задумываясь.
– Ну и что из этого? По-твоему, что, преступление водить дружбу с англичанами или американцами? – Девчонка снова облила Джини презрением. – Да Амстердам круглый год иностранцами набит! И среди них полно моих ровесников. Ясное дело, я разговариваю с ними, встречаюсь то там, то сям…
– Где же это – «то там, то сям»?
– Да где угодно! В кафе, например. В выставочных залах. Здесь, на Лейдсеплейн…
– Ну-ну, будет тебе, Фрике, перестань. Хватит бросаться на меня. Думаешь, я не понимаю. Ты же обеспечивала Аннеке прикрытие. Так или нет? Все то время, пока твоя мать твердила мне, как она Аннеку сторожила да как за ней следила, как хорошо всегда знала, где та находится, я пыталась сообразить, как Аннеке удавалось обходить все запреты. И ты знаешь, я все поняла! Причем для этого даже особой сообразительности не потребовалось. Ведь вы проделывали все это вместе, не так ли? Обеспечивали друг другу алиби. Покрывали друг друга.
– Может, и так. Ну и что из этого? Все так делают. И если нам удавалось разок-другой вырваться из тюрьмы…
– Ну конечно, ведь это так естественно. Как не понять? Разве что сестра твоя в итоге погибла – только и всего. Кто познакомил ее со Старом, Фрике? Кто-нибудь из твоих американских или английских друзей?
– Нет! Нет! Ни хрена ты не знаешь! Я никогда его не видела. Ни разу в жизни… – Ее голос теперь звенел от возбуждения. – Ты все напутала. Ты ни черта не понимаешь – совсем как мои родители. Тоже думаешь, что наша Аннека, моя младшая сестренка, была ангелочком! А знаешь ли ты, что она с двенадцати лет жила на противозачаточных пилюлях? Знаешь, что за ней ребята вечно таскались? И наша маленькая миленькая Аннека давала всем направо-налево. Аннека, а не я! И вот в январе прошлого года парень, от которого она по-настоящему тащилась, бросил ее как собаку. Она едва ума не лишилась от горя. Мать думает, что Аннека была счастлива в семье. Хрен-то! Она только и делала, что ревела. Каждую ночь приходила ко мне в спальню, и мы подолгу болтали. А потом снова ревела… Вот она и пошла к Стару. Потому что он понимал ее!
– Что? – непонимающе переспросила Джини. В глубине души она сознавала, что, стоит ей хотя бы чуть-чуть еще надавить на Фрике, и та вильнет в сторону. Однако этот вопрос сам сорвался с ее языка. И произошло именно то, что должно было произойти. Фрике смотрела на Джини отсутствующим взглядом. – Так ты говоришь, она ушла к Стару? Сбежала не с ним, а к нему?
– Подумаешь, оговорилась.
– Нет, Фрике, вряд ли. Ты слишком хорошо говоришь по-английски, чтобы оговориться. Я знаю, почему ты построила фразу именно таким образом. Не правда ли, Аннека к тому времени уже неплохо знала Стара? И встретилась с ним вовсе не за день до того, как уехать? Она написала в записке неправду. Она заранее планировала побег. – Джини вздохнула. – Послушай, Фрике, тебе уже шестнадцать, ты далеко не глупа. Как ты думаешь, почему я вытягиваю из тебя слово за словом? Потому что сестра твоя убита. Другая девочка в Англии тоже мертва. В руках Стара находится Майна, и ей грозит гибель. Я хочу, чтобы этого Стара нашли как можно скорее, чтобы остановили его. И ты того же хочешь, разве не так? Так какого же черта ты мне не доверяешь? Почему не хочешь помочь?
Воцарилось долгое молчание. Джини не была уверена, что ее призыв услышан. Ни увещевания, ни враждебные выпады, ни сочувствие, ничто не брало Фрике. Девчонка казалась непробиваемой как танк. Она набычившись смотрела на журналистку, словно давая понять, что та находилась по другую сторону стены, незримо отделяющей мир юных от мира взрослых.
Судя по всему, Фрике решила больше ни на йоту не уступать своих позиций. Джини почувствовала, что зашла в тупик. Смертельная усталость и апатия внезапно навалились на нее. Она подала официанту знак рукой, чтобы тот принес еще кофе. Разговор не клеился, причем ситуация складывалась прямо-таки парадоксальная: получалось, что правда нужнее ей, чем родной сестре погибшей. Джини задумалась: интересно, поверит ли ей Фрике, если она сейчас заговорит о том, насколько близки ей стали эти девочки – Аннека, Майна? Джини вспомнила себя в шестнадцать лет. Вернее, за несколько недель до шестнадцатилетия. Тогда она, сбежав из школы, села на самолет, чтобы улететь к отцу в Бейрут. Это была ее последняя попытка привлечь к себе внимание отца, заставить его хоть немного заинтересоваться ее жизнью. Увы, как и предыдущие, эта попытка оказалась тщетной.
