– Что за книга?

– Неважно. Французская. А он, пока я говорила, трижды звонил по телефону и отправил четыре факса.

– Во время твоей речи? Не может быть!

– Вот именно, во время моей проникновенной речи. На мне, помимо всего прочего, было новое платье, накануне я сделала прическу. И еще… похудела.

– И – ничего?

– О, он был очень добр. Даже послушал немножко. – Линдсей вздохнула с потерянным видом. – От этой его доброты больнее всего. Я же вижу, что он хорошо ко мне относится, но не испытывает ко мне ни малейшего интереса. А я сама… Я не сплю по ночам и думаю о нем, я снова и снова перебираю в уме то, что он мне говорил, лелея надежду, что это может явиться признаком его интереса ко мне. Я все время пытаюсь что-нибудь придумать. Жалкое зрелище, Марков! Он говорит: «Доброе утро, Линдсей», – а я тут же судорожно начинаю искать в этих словах какой-то скрытый смысл.

– О, черт!

Марков вновь надел черные очки. Он смотрел на миниатюрную фигурку Линдсей, в которой угадывалось напряжение, ее коротко остриженные вьющиеся волосы, бледное треугольное лицо, с которого смотрели широко открытые глаза, и видел, что она готова расплакаться. А может, рассмеяться. Разве тут угадаешь!

– Когда я встречаю его, то чувствую себя так, будто наступает весна. Если я его не вижу, значит, день пропал. Я хожу на все скучные совещания – только ради того, чтобы лишние три минуты побыть в его кабинете. Мне так стыдно, Марков! Я знаю, что веду себя как последняя дура. Женщина в моем возрасте не должна гоняться за таким мужчиной, как он. Но меня не отпускает чувство, словно его куда-то заперли, а я могу помочь ему, могу дать ему ключ от этой клетки. Но чем больше усилий я прилагаю, тем хуже все становится. Я вижу, что он несчастлив, а мне бы так хотелось, чтобы было иначе! О, черт, я, по-моему, сейчас расплачусь! Извини меня. Понимаешь, все дело в том… Я действительно плачу… На самом деле это совсем не смешно. И одновременно – смешно. Дьявольщина! Ну вот, теперь и тушь с ресниц потекла. Наверное, я слишком много выпила.

Марков ждал. Он положил ладонь на руку женщины и производил какие-то непонятные звуки, предназначенные, видимо, для того, чтобы утешить ее. Через некоторое время она успокоилась. Слезы остановились.

– Ну, ладно, – сказал Марков, – я все понял. Хватит киснуть. Если это так серьезно, нужно начинать действовать. Объявляю полную боевую готовность! Всеобщую мобилизацию! Мы используем бомбардировщик «Стэллс», Линди. Мы пролетим, незамеченные его проклятой радарной системой. Потому что ни в коем случае – ты слышишь меня, Линди, дорогая? – ни под каким видом и никоим образом Макгуайру от нас не улизнуть!

– Бомбардировщики «Стэллс»? – Линдсей фыркнула. – Марков, ты можешь сбросить на него хоть атомную бомбу, толку все равно не будет.

– Неужели? – хитро глянул на нее Марков. – Если действуешь ты одна, толку, возможно, и впрямь будет мало. Но теперь в бой вступаю я! Ему придется иметь дело с бойцом одной с ним весовой категории. Поверь мне, Линди, у меня есть план. Я еще никогда не знал поражений, особенно когда речь шла о мужчинах с таким характером, как у него.

– Ты не знаешь его характера. И теперь мне начинает казаться, что я тоже его не знаю. Этот человек – загадка, Марков.

– Чушь! Все женщины думают так про мужчин, в которых влюблены. После всего, что ты рассказала мне о Роуленде, я знаю этого парня, как собственного брата. Я знаю его снаружи и изнутри, словно я сам создал его. И у этого мужчины есть свое слабое место, своя ахиллесова пята.

– Правда?

Жизнь ничему не научила Линдсей. Она была обречена быть вечным оптимистом. Увидев на лице Маркова выражение непоколебимой уверенности, она отпила из бокала, и в душе ее снова забрезжила надежда.

– Галантность – вот его слабое место, – многозначительно проговорил Марков. – Ему присущ сильнейший инстинкт выступать защитником по отношению к женщинам.

– У него разбито сердце, – с горечью сказала Линдсей. – По крайней мере, мне так кажется.

Взмахом руки Марков отмел этот ерундовый довод в сторону.

– Дорогая, – проговорил он, – в мире, в котором мы живем, со временем зарубцовываются даже самые глубокие сердечные раны. Это лишь вопрос времени. Я не хочу сказать, что Роуленд станет легкой добычей. Нет, противника нельзя недооценивать. Но мы с тобой должны начать с того, чтобы у тебя появился хоть какой-то шанс. Он должен заметить тебя, вы должны провести вместе какое-то время. – Марков нахмурился, а потом добавил будничным тоном: – О каких это крестинах ты упомянула? У Макса, кажется? Через две недели, верно? Там будет и он, и ты?

– Да, только мне от этого мало проку. Я по-прежнему буду оставаться невидимкой. Что, по-твоему, я должна сделать: упасть в обморок у его ног? Да он просто переступит через меня и пойдет дальше.

– Ты дашь мне договорить или нет? Это же прекрасная возможность! – Голос Маркова звучал решительно и уверенно. – Послушай меня, Линди. Послушай внимательно. Это сработает, не может не сработать!

– Что ты имеешь в виду, Марков?

– О Господи, как же я не подумал об этом раньше! Это так здорово, это так блестяще, что просто не может не сработать!

– Что «это», черт бы тебя побрал?

– Ты читала в детстве сказки? Тогда вспомни принцессу Несмеяну. Именно в нее ты должна превратиться.

Со временем раны на сердце заживут, думала Джини, опершись на локоть и разглядывая лицо Паскаля. Он все еще крепко спал, но и часы показывали всего-то шесть утра. Его темные волосы разметались по лбу, сон расслабил черты лица, стер с них напряженность. Джини рассматривала все то, что она так любила: эти брови, скулы, рот. На закрытые глаза Паскаля упал солнечный луч. Он поморщился, но продолжал спать. Джини склонилась еще ниже и рассматривала его со смешанным чувством ревности и наслаждения. Проснется ли он, если его поцеловать – хотя бы легонько? – думалось ей.

В итоге Джини решила воздержаться. Ей хотелось, чтобы все в это утро было идеально, а нужно было еще кое-что приготовить. Женщина очень осторожно поднялась с постели и, встав возле балюстрады, стала смотреть вниз – на их чудесную комнату-студию с высоченными потолками, огромным, выходящим на север окном и шторами, подсвеченными снаружи солнцем.

Они с Паскалем вернулись в Лондон всего два дня назад, и об этом еще никто не знал. Наверное, они поступили правильно, не сообщив никому о своем приезде, подумала Джини. Так или иначе, в эти выходные большинство их общих друзей окажутся за городом – на крестинах дочери Макса и Шарлотты. Звонить им наверняка никто не станет, слишком уж долго они находились за границей – целых три месяца. Все это вместе позволит им побыть наедине друг с другом хотя бы еще несколько дней. Они были предоставлены самим себе, и это ощущение пьянило – так, словно им двоим принадлежал весь город. Не удержавшись, Джини радостно прижала руки к груди, словно пытаясь удержать внутри себя затопившее ее счастье. Майский день, думала она, чудесный майский день, в который будет светить солнце и с легчайшим теплым ветерком в высокую арку этого окна вплывет новая жизнь для них обоих. Майский день. Утихает боль в сердце. Наконец-то приходят счастье и новая жизнь.

Джини спустилась по ступеням в нижнюю комнату и стала неторопливо прибираться. Сегодняшний день должен быть совершенен. Она выкинула вчерашние газеты, аккуратно расставила на полках книги, которые листала накануне, и сложила свитер, небрежно брошенный вчера Паскалем. Затем, повинуясь внезапному импульсу, снова расправила свитер и прижалась лицом к его складкам. От мягкой шерсти отчетливо исходил запах его кожи и волос, и это наполнило женщину безотчетным счастьем. Я была права, все мои предсказания сбылись, твердила Джини, вновь складывая свитер. Хотя время от времени Роуленд Макгуайр все еще посещал ее мысли, она внушала себе, что ей удалось окончательно излечиться от него.

Она и Паскаль были близки, очень близки к катастрофе, но, когда до нее оставались считанные дюймы, им все же удалось ее избежать. Это было непросто. Сколько раз в Париже и ей, и Паскалю казалось, что все уже кончено. Но всегда что-то – то ли их стойкость, то ли воля Всевышнего – спасало их. И сегодня, сейчас Джини ощущала себя счастливой. Возможно, она не заслужила этого счастья, однако оно было даровано ей с невиданной щедростью.