Опершись ладонями на раковину, она закрыла глаза.

– Ты был добр со мной, а я это ценить умею. И потому скажу тебе. Стар… Я его полжизни знаю. Он вроде меня – смешанных кровей. Слишком много всего в нас намешано: кровей, рас, стран, семей, колотушек, издевательств – вот и получается, что и я не в себе, и он не в себе. Вот отчего у нас обоих крыша едет…

Шприц снова вывалился из ее пальцев. Ни Роуленд, ни Джини не издали ни звука. Оба затаив дыхание слушали ее.

– А вот где он, не знаю. Поклясться могу, что где-то здесь, в Париже. Но где?.. Вчера вечером с ним виделась. Сказал мне, что один. Врет небось как всегда. Если та девчонка с ним, то он определенно ее где-то прячет. Он всегда их прячет. Но вы особо не беспокойтесь. С ней почти наверняка все о'кей. «Травки» покурить ей даст, может, таблеточек каких. Побеседует с ней о вечном. Насчет таблеток не беспокойтесь – он дряни не держит, все только высшего качества. А чтобы трахнуть ее или изнасиловать, то тут и подавно беспокоиться не о чем… – Шанталь утробно хохотнула, но внезапно умолкла и широко открыла глаза. Теперь зрачки у нее сузились. Она поднесла руку к изуродованной щеке.

– Одного только бойтесь. Того, о чем она сказала. – Шанталь показала пальцем на Джини. – Твоя правда, если уж он взбесится по-настоящему, значит, худо дело. А беситься он умеет – его аж колотит всего. Такое иногда случается, когда от ЛСД протащит. К тому же вчера вечером я достала ему пистолет. Давно он этого пистолета дожидался – несколько месяцев. Деньги у него водились, а у меня полезных знакомых хоть отбавляй, вот я и организовала ему это дело с «пушкой». Он пистолет прямо вчера вечером и забрал – как раз перед тем, как ты постучалась. – Она повернулась лицом к Джини. – Ведь это ты была, не так ли?

– Да, я. – Джини чувствовала, что Роуленд, как и она, буквально окаменел от напряжения. – А что это за пистолет, Шанталь?

– А черт его знает. Просто пистолет. Он мне сказал: пистолет нужен. Вот я ему и достала. Картинку мне показал, даже название заставил на бумажке записать…

– Так это точно пистолет? Не дробовик?

– Пистолет. Небольшой такой. Еще патроны к нему нужны какие-то особые. Внешне выглядит не очень. Бумажка с названием тут валялась, да только выбросила я ее. Пистолет немецкий. Нет, кажется, все-таки итальянский…

– А зачем ему пистолет? – Роуленд приблизился к ней на шаг. Глаза Шанталь неумолимо закрывались.

– Не знаю. Любит он их – пистолеты эти. Всегда любил. Он от них торчит просто. Стоит только на картинку взглянуть – и все на свете забывает. Дорого ему этот пистолетик обошелся – вот это я точно сказать могу. Почти четыре тысячи франков… Вещь серьезная. Он сам так сказал. Серьезный, говорит, пистолет. Только потом… – Ее сильно качнуло. – Только потом что-то с ним случилось – сама даже не знаю что. Пока мы разговаривали, в углу телевизор работал. И вдруг с ним что-то неладное твориться стало. Лицо у него стало такое… Опасное лицо. В глазах огонь нехороший зажегся. Точно такой же, как в тот день, когда он меня разукрасил. – Она машинально дотронулась до шрама на щеке. – Так что, может быть, вашей девочке несладко сейчас. Не знаю. А теперь извините, я прилягу.

Еле доковыляв до постели, она повалилась на скомканное одеяло. Ее веки были плотно сомкнуты. Роуленд обернулся к Джини, потом склонился над кроватью.

– Шанталь, потерпи еще чуть-чуть, не засыпай. Слышишь? А другое имя у него есть? Или только Стар? Как его звали, когда ты впервые с ним познакомилась?

Замолчав, он отступил от кровати. С лестницы послышался торопливый стук каблуков, и в следующее мгновение дверь распахнулась настежь. В комнату вошла женщина, с которой вчера вечером разговаривала Джини. Лицо женщины было бледным от страха. Замерев на пороге, она окинула беспокойным взглядом двоих незнакомцев и в следующее мгновение рухнула на колени у постели.

Нежно обняв Шанталь, она принялась гладить ее по волосам и бормотать ей на ухо что-то тихое, ласковое, успокаивающее. Когда же женщина обернулась, на ее лице безошибочно читались два великих чувства – любовь и гнев.

– Сколько ее там продержали? Эти скоты – они над людьми измываться мастера.

Она говорила по-французски, и Роуленд ответил ей на том же языке:

– Около часа, может, чуть дольше.

Женщина разразилась потоком ругательств. Досталось всем: и непрошеным гостям, и полиции, и правительству, и всему миру.

– Жанна, постой… – Шанталь предприняла попытку сесть, но снова бессильно повалилась на спину. – Он хороший. Он мне помог. Говорить мне трудно. А им надо знать про Стара. Скажи им его имя, объясни… Объясни…

Она снова закрыла глаза и погрузилась в состояние, близкое ко сну. Женщина, которую звали Жанна, поднялась с колен. Говоря по-английски с ужасающим акцентом, она пустилась в объяснения, причем в словах ее звучала неприкрытая ненависть.

Во всем, что сейчас происходит, сообщила Жанна, виноват Стар. Именно он приучил Шанталь к героину, он располосовал ей лицо. Но Стар – только одно из имен этого человека: недавно себе такую кличку подобрал, и уж очень она ему по сердцу пришлась – больше всех остальных. А фамилий у него – пропасть. Можно и перечислить, добавила женщина с неприязнью в голосе: Ламон, Паркер, Ньюман, д'Амико, Ривьер, Адамс, Дюма – сами выбирайте, какая больше нравится.

Что же касается первых имен, то тут придется выбирать только из двух. Иногда он использует английский вариант своего имени, но чаще предпочитает французский. За последний год у него не раз в разговоре проскальзывало, что это его настоящее имя – то, что значится в свидетельстве о рождении. Она этому, конечно, не слишком верит. Но он утверждает, что его настоящее имя – Кристоф.

Они вышли на сырую, промозглую улицу. Стоя у входа в собор, под химерами, хищно вытянувшими свои каменные шеи, Роуленд произнес:

– Мне надо срочно чего-нибудь выпить. Тебе тоже. И поесть не мешало бы. Только не спорь. Я знаю одно место.

Он быстро повел ее по направлению к Сорбонне. С бульвара Сен-Мишель они свернули на какую-то тихую улочку и через минуту оказались в небольшом старомодном бистро, где в это время почти не было посетителей. Им отвели столик в кабинке с высокими стенами, и было такое впечатление, будто они находятся в небольшой и уютной каюте парохода. Стол под скатертью в красно-белую клетку был покрыт еще белым бумажным листом по диагонали, на котором лежали два ножа и две вилки, а также стояли два простых бокала для вина. Роуленд заказал им обоим бренди, и когда Джини заколебалась, буквально насильно заставил ее выпить. Он смотрел на нее спокойно и задумчиво. Впервые за день напряжение немного отпустило ее. Джини почувствовала, как тепло постепенно приливает к щекам.

Лицо ее казалось Роуленду таким милым и близким, что он, чтобы не размякнуть окончательно, был вынужден с чрезмерной серьезностью углубиться в изучение меню, а потом дотошно обсуждать выбор блюд с Джини и пухлым коротышкой – владельцем ресторана и официантом по совместительству. И все это лишь затем, чтобы не смотреть на ее рот, на этот лиловый синяк на ее скуле, на ее глаза – эти продолговатые, искрящиеся, выразительные, самые красивые на свете глаза, в которых, казалось, таился какой-то вечный вопрос и страх перед возможным ответом.

Наконец заказ был сделан.

«Работа, – думал Роуленд. – Нужно все время сводить разговор к работе». Он заговорил. И одновременно с ним заговорила Джини.

Запнувшись, Роуленд с улыбкой откинулся на спинку стула:

– Ты что-то хотела сказать?

– Да так, ничего особенного. Только то, что ты очень хорошо, почти нежно обошелся с Шанталь. И очень ей понравился – настолько, насколько этой девушке вообще могут нравиться мужчины. Ты это заметил?

– Нет, – неуверенно пожал плечами Роуленд. – Мне до последнего момента казалось, что из нее и слова не вытянешь. В ответ на каждый мой вопрос – запирательство.

– И ошибся. Ты был спокоен, терпелив, вежлив, и она отблагодарила тебя за это. Должно быть, ее не каждый день балуют таким обращением. А может быть… – Он вскинула глаза на его лицо.