– Хочешь – приходи, не хочешь – не надо. Все вы, журналисты, хороши – дерьмо собачье. Когда Аннека исчезла, от вашей братии поначалу отбою не было – на пороге толклись, звонили каждую секунду. А теперь, когда известно, что она умерла, ни одной собаке до нее дела нет. Разбежались все ищейки в стороны – новые ужасы вынюхивать.

Последние слова Фрике произнесла особенно отчетливо. Но Джини никак не отреагировала на них. Девчонка, видимо, несколько разочарованная ее непробиваемостью, выскочила за дверь. Вскоре ушла и Джини.

Прощание с миссис ван дер Лейден было недолгим. Итак, удалось узнать, что Аннека вела дневник и имела записную книжку с адресами, однако и то, и другое она увезла с собой в Англию, а там ни дневника, ни книжки не нашли. Полиция уже несколько раз перерыла все ее личные бумаги, но никакой новой информации не откопала. К тому же сейчас эти бумаги были недоступны. Нет, со стороны Аннеки не было даже намека на какие-то несчастья или глубокие переживания. Она была из другой категории людей – обеспеченная, всем довольная девочка с прекрасными друзьями из хороших семей.

И все же что-то в этом образе казалось Джини не слишком правдоподобным. Можно было догадаться, что и мать Аннеки не очень-то верит тому портрету дочери, который сама же нарисовала. Не потому ли она рисовала его так прилежно, заботясь о каждой, даже несущественной, детали? Она делала все, чтобы ей поверили, и поэтому, провожая Джини, все говорила и говорила о своем погибшем ребенке. Несчастная женщина говорила, когда они вместе спускались по лестнице, говорила, пересекая холл. И лишь взявшись за ручку входной двери, она ненадолго умолкла.

– Конечно, время от времени на нее находило что-то такое – то ли тоска, то ли раздражение, – медленно произнесла Эрика ван дер Лейден, в глазах которой читалась мольба. Видно было, как нелегко далось ей это признание. – Но ведь ни один подросток не застрахован от этого. Вот и с Фрике такое иной раз случается. Но это ничего, это проходит. Процесс взросления, знаете ли. Главное, она знала, как сильно все мы ее любим. И отвечала такой же любовью всей семье.

Джини услышала в этих словах невысказанный вопрос. Этот вопрос – изводящий, мучительный – задавали и глаза женщины. Это был тот же вопрос, который не решились задать Джини накануне вечером родители Майны: «Что мы в ней проглядели? Как ее упустили? В чем наша вина?»

– Возьмите ее фотографию. Вот, пожалуйста. Пусть она будет вашей. – Эрика ван дер Лейден торопливо сунула фото в руку Джини, и лицо ее сморщилось, исказилось от невыносимой боли.

– Я любила ее, – проговорила она с внезапной горячностью. – Господи, как я ее любила! Если у вас нет детей, вам не понять этого. Я люблю своего мужа. Конечно, как не любить человека, замужем за которым столько лет… Но я никогда не скажу ему того, что скажу вам. Моя любовь к нему ничто – вы слышите? – ничто по сравнению с моей любовью к моим девочкам. Наверное, это звучит ужасно? Ну и пусть! Зато это правда. И если бы мне пришлось пожертвовать им ради детей, я не дрогнув пошла бы на это. Он, я, этот дом, все, чем мы владеем, – прах, мусор. Я прямо сейчас отдала бы все это, я пошла бы на убийство, лишь бы вернуть ее.

– Пожалуйста, миссис… – начала было Джини, но ей не удалось закончить фразу.

– Вот что такое быть матерью. Ни один мужчина на свете не способен на такое чувство. На эту безумную любовь. О, Боже правый, милосердный…

Ее била дрожь. Женщина вначале закрыла ладонями лицо, но в следующее мгновение вцепилась в плечи Джини, заставив ее посмотреть себе в глаза.

– Скажите же мне, что моя Аннека знала это. Ах, если бы мне только было известно, что Аннека знала, как ее любят…

– Конечно, знала, – тихо произнесла Джини. – Да, миссис ван дер Лейден, она знала. Я ни капли не сомневаюсь в этом.

Такой ответ, кажется, успокоил мать Аннеки. Во всяком случае, на время.

– Думаю, вы правы, – задумчиво вымолвила она. – Я буду молиться за то, чтобы вы оказались правы.

Выйдя из дома, Джини быстро пошла в сторону канала. Остановившись на мосту, она крепко вцепилась обеими руками в перила ограждения. Сила чувств Эрики ван дер Лейден по-настоящему потрясла ее. Эмоции, обуревавшие мать Аннеки, казалось, передались и ей – они словно проникли в ее кровь, сердце, легкие. Это внушало страх, и не просто потому, что она слишком близко к сердцу приняла чувства матери, потерявшей ребенка. Джини в смятении ощущала, как из глубины души навстречу этим чувствам поднимается нечто мощное, непонятное, ее собственное. «Это сильнее меня, я пропала», – испуганно подумала она. Холодный воздух, который Джини судорожно хватала открытым ртом, не помогал. С предельной ясностью она осознала, что это нечто всегда, с самого рождения, гнездилось в ней в ожидании пробуждения. И вот оно пробудилось. Этот день, этот мост, эта секунда – всему этому суждено было навсегда остаться в ее памяти.

Перейдя на другую сторону канала, Джини оглянулась. Мать Аннеки закрывала окна ставнями – сумерки уже спускались на город. У Джини было такое чувство, будто она пересекла Рубикон. На секунду ее охватила физическая слабость: пережитое камнем навалилось на ее, налившиеся свинцом ноги отказывались идти. Однако уже в следующий момент на смену тяжести пришло совершенно иное ощущение. Какая-то головокружительная сила заставила ее воспрянуть, наполнила уверенностью. На душе вдруг стало светло и радостно.

То, что с нею произошло, имело, в общем-то, простое объяснение: Джини в полной мере ощутила себя женщиной. Сейчас ей подумалось, что она давно уже готовилась к этому великому обряду. Это началось еще в Сараево. Но кто бы мог подумать, что это таинство свершится именно здесь – в этом незнакомом городе, в прихожей респектабельного буржуазного дома, а роль жрицы будет исполнять женщина, которую она ни разу в жизни до этого не видела?

Так вот что такое быть матерью! Вот она, суть материнства с его уязвимостью и силой. Джини ощутила в себе новые мощные токи женской природы, о существовании которых раньше лишь смутно догадывалась. Она неожиданно почувствовала прилив благодарности к женщине, которая, потеряв ребенка, вместе с тем дала ей, Джини, нечто очень значительное. Что заключал в себе этот дар – любовь, вечную тревогу? Должно быть, и то, и другое. Придя к такому выводу, Джини ускорила шаг, направляясь к площади Лейдсеплейн, манящей к себе огнями рекламы и витринами кафе.

Найти кафе под вывеской «Рембрандт» не составило большого труда. В летние месяцы оно наверняка кишело студентами, голоногими туристами в шортах и прочими представителями всемирного молодежного братства. Теперь, в январе, зал кафе был почти пуст. За столиками чинно сидели несколько пожилых пар, с виду – все иностранцы. Должно быть, путешествующие пенсионеры, привлеченные зимними скидками.

Джини села за столик у окна, на самое видное место, и заказала себе кофе. Чтобы справиться с волнением, она попыталась заставить себя думать о работе. Отныне все, что бы она ни делала, обретало новый смысл. Ее работа превращалась в борьбу – ожесточенную, с четко определенной целью. И напоминанием об этой цели для нее всегда будет лицо Эрики ван дер Лейден, застывшее в скорби. Две совсем юные девушки нашли смерть, но она не позволит, чтобы Майна Лэндис стала третьей. Она не даст этому случиться. И это были не пустые слова. О нет, теперь Джини не была безоружна, она чувствовала, что действительно в силах предотвратить новое злодеяние, защитить беззащитную девочку.

Однако и ей самой нужна была помощь. Срочно требовалась новая нить. Если Фрике сейчас этой нити не даст, то поездка окажется, увы, не слишком результативной, хотя уже сейчас вряд ли можно было назвать ее бесполезной. Джини требовалось нечто вроде дорожного указателя, чтобы знать, каким путем идти дальше.

Джини уже встречалась с полицейским инспектором, который вел дело Аннеки. Он тоже говорил на прекрасном английском и горел желанием помочь. Однако девятимесячное расследование, судя по всему, не принесло практически никаких реальных результатов.