В отношениях между их родителями, бесспорно, была какая-то тайна. Зачем его мать – англичанка, начисто лишенная даже признаков импульсивности, – вышла замуж за человека на восемь лет младше ее и без гроша в кармане – доброго, но безвольного и сильно пьющего ирландца, который едва умел читать, но, когда хотел, мог быть сладкоречивым, словно ангел. К моменту замужества мать была тридцативосьмилетней старой девой, обитавшей в двухкомнатной квартире в бедном районе Бирмингема, и преподавала литературу в унылой городской школе. Изначально она взялась за эту работу с фанатизмом, достойным лучшего применения, но вскоре возненавидела больше всего на свете. Они с отцом встретились, когда тот, пытаясь наскрести хоть немного денег, приехал на заработки в Англию. Он чинил сточный желоб, а она попросила его подправить ограду в саду – так состоялось их знакомство.

Что это было? Плотское влечение? Или она так сильно желала ребенка? Мать была самой обычной, довольно ограниченной женщиной среднего класса, возможно, одинокой, которая во имя неких принципов порвала со своей семьей, обитавшей в каком-то небольшом провинциальном городке. С какой стати ей… Да нет, даже не только ей одной. С какой стати любой женщине выходить замуж за ирландца-чернорабочего, каким бы обаятельным тот ни был?

А отец? Почему пошел на этот брак он? Может, из-за того, что рассчитывал продать крошечную квартирку будущей жены? Однако вырученных за нее двух тысяч фунтов едва хватило, чтобы купленная им ферма продержалась на плаву весьма ограниченное время. А может, он и впрямь любил эту женщину с вечно сжатыми губами и без тени юмора? Или раньше, до появления Роуленда на свет, до того, как она решила посвятить всю свою мрачную энергию взращиванию сына, она была совершенно другой?

«Боже ты мой!» – подумал Роуленд и попытался отогнать от себя эти воспоминания, однако они отказывались уходить. Он стал вспоминать уроки своего детства. Мать учила его читать и складывать числа, красиво писать и быть внимательным. Она считала, что если он выучится всему этому, то в один прекрасный день сможет уехать из этого ужасного места и покорить целый мир. Отец же учил его стрелять из ружья, предугадывать погоду и ломать шею кролика одним движением руки. Однажды рядом с озером, которое Роуленд тоже описал в своей сказке, они с отцом нашли гнездо чибиса, в другой – им на глаза попался канюк, паривший в вышине в потоках теплого воздуха. «Ну, разве это не прекрасно, разве такая картина может не радовать мужское сердце», – воскликнул отец.

Роуленд резко остановился, глядя в сторону покрытых песком холмов. Он уже не помнил отцовское лицо – время стерло и другие детали, но голос отца до сих пор отчетливо звучал в его ушах. И еще: даже сейчас, спустя тридцать лет, Роуленд словно наяву видел перед собой его большие, вечно грязные и исцарапанные руки. Какими умелыми они были! Роуленд смотрел на простиравшийся перед ним английский пейзаж, а глаза его видели другое: человек, умерший уже много лет назад, ловко орудуя пальцами, сплетает между собой проволочки, мастеря силок.

Как давно это было! Роуленд нагнулся, поднял кусок песчаника, повертел его в пальцах и снова бросил наземь. После похорон отца состоялись, как водится, поминки. Мать, хоть и иностранка, но устроила все так, как положено. А когда все закончилось, принялась быстро собираться. Вещей набралось ровно на три небольших чемодана. Она была вся в черном: черное пальто, черные туфли, черные чулки и совершенно несообразный этому наряду черный платок в белый горошек. Он до сих пор помнил, что комната была буквально наполнена предвкушением отъезда, может быть, даже – радостью. Затем мать застегнула его пальтишко и сказала: «Роуленд, места в поезде заказаны. Мы едем в Англию. Мы возвращаемся домой».

В тех событиях не было ни сказочной мишуры, ни счастливого конца. Не было и принцессы, что терпеливо и безвольно ждет своего избавителя, подумал Роуленд и улыбнулся.

Портвейн Макса сделал его сентиментальным и заставил мысленно раскапывать старые могилы и трясти давно истлевшие кости. Роуленд ускорил шаг, направляясь к ближайшей гряде холмов.

Оказавшись там, он остановился и оглядел пройденный путь. Дом Макса и поселок были отсюда не видны. К западу от Роуленда лежал Челтенхэм. Он видел, как огни ночного города озаряют небо. На востоке располагалась военно-воздушная база, которой командовал муж миссис Лэндис. Отсюда Роуленд ясно различал взлетно-посадочные полосы, ярко освещенные дуговыми лампами, очертания строений и ангаров, он видел рвы и колючую проволоку, тянувшиеся по периметру базы. К северу и к востоку не было вообще ничего – одни только стены, пустые поля и растрепанные купы деревьев, клонившихся и дрожавших под холодным ветром. Здесь было так пустынно и одиноко, что Роуленд очнулся от своих невеселых воспоминаний. До него по-прежнему долетали звуки музыки, но желание обнаружить их источник начисто улетучилось. Он решил, что пройдет еще пару миль, а затем вернется в уютный дом Макса.

Тропинка здесь поднималась вверх и была вполне сносной. Роуленд прошел по ней примерно милю и снова остановился, укрывшись от ветра возле колючих кустов ежевики. Он чувствовал себя посвежевшим и взбодрившимся. Прислонившись спиной к стене из дикого камня, он позволил ветру вымести из своих мыслей мрачные образы прошлого, посмотрел на созвездия, попытался определить их, а затем ступил чуть в сторону, взглянул вниз и увидел девушку.

Издав негромкое восклицание, Роуленд наклонился. До тех пор, пока он не прикоснулся к ней, мужчина был почти уверен, что это – обман зрения, фокус, который выкинули с ним игра лунного света и теней, а может, просто нагромождение сухих веток и белых камней, случайно принявшее очертания человеческого тела.

Затем он дотронулся до нее и понял: это не иллюзия, женщина реальна. У нее были голые ноги, одета она была во все темное. Роуленд отвел в сторону ветви ежевики и прикоснулся к ее холодной руке. Женщина не шевелилась. Она лежала, свернувшись калачиком на краю канавы, лицо ее было скрыто темнотой. Роуленд умело ощупал ее шею, затем – позвоночник и, только убедившись в том, что они не повреждены, рискнул подвинуть ее. Он осторожно перевернул ее лицом к себе и положил на правый бок, как предписывают правила оказания первой помощи.

Ее тело было вялым и безжизненным. После того, как Роуленд повернул ее к себе, на лицо пострадавшей упал свет луны, и Роуленд вздрогнул. Она была совсем юной, почти ребенком. На ресницах виднелись остатки золотистой краски, лицо было перемазано грязью, губы – черные. Роуленд попытался нащупать пульс у нее на шее, но ему это не удалось. Тогда он взял ее за запястье и тут увидел татуировку: на пальцах девушки читалось слово «НЕНАВИСТЬ». Они уже начали холодеть и скрючиваться.

Роуленд почувствовал приступ холодного бешенства, но тут же его захлестнула волна жалости к этой несчастной. Он еще раз попробовал нащупать пульс, хотя уже знал, что из этого ничего не выйдет. Девушка, вероятно, уже несколько часов как была мертва. Роуленд осторожно перевернул ее на спину, снял с себя плащ и прикрыл им безжизненное тело. Затем распрямился и побежал назад тем же путем, которым пришел сюда. Он бежал к дому Макса, к телефону.

Две мили он преодолел за десять минут и в четверть третьего уже позвонил в полицию, поднял с постели Макса, объяснил ему, где находится девушка, и снова помчался через поля – назад, к этому страшному месту. Ему казалось, что ее нельзя оставлять там одну, и поэтому он терпеливо стоял возле ее тела, глядя на темневшие вокруг холмы и пытаясь разгадать, как такое юное и так необычно одетое существо могло оказаться в подобном месте в подобный час.

От перенесенного потрясения мозг его работал не так быстро и отчетливо, как обычно, и Роуленд не сразу связал воедино виденные им огни, музыку и мертвую девушку. Он резко развернулся и только теперь понял, что музыка уже не слышна. Единственными звуками, нарушавшими тишину, были его собственное дыхание и шелест ветра в кустах ежевики.