Бэсси топтался на месте:

– Мне не нравится убивать женщин. Особенно таких красивых.

– Слушай, что я тебе говорю, ты, большой олух! Ты заставишь замолчать эту девчонку, пока она не проговорилась, или же будешь болтаться на виселице!

Бэсси насупился, его темные брови почти сошлись на переносице.

– Ступай, – велел ему Эвери. – Утихомирь ее, и чем скорее, тем лучше.

Бэсси потупился, потом медленно кивнул головой. Виселица была кошмаром всей его жизни. И чтобы избежать ее, он был готов сделать все, что велит ему Эвери. Двигаясь с удивительной для человека его сложения скоростью, он открыл дверь, вышел из кабинета и осторожно прикрыл ее. Эвери неподвижно сидел за столом. Беспокойство, овладевшее им, не проходило. Что Велвет делала у Силии? Почему она интересовалась убийством восьмилетней давности?

Если Бэсси убьет ее, то он, Эвери, уже никогда не выяснит этого. Впрочем, в этом случае это уже не будет иметь никакого значения. Он удовлетворенно улыбнулся и откинулся на спинку кресла.

Взяв последнюю стопку документов, требовавших подписи герцога Карлайла, он обмакнул перо в чернильницу и нацарапал внизу страницы свое имя. С пера упала капля, расплывшись кляксой на белоснежном листе бумаги, но он не обратил на это внимания. Карета уже ждала его у входа, дорожные сундуки были упакованы и погружены в нее. Теперь, когда он разделался с делами, ему предстояло отправиться в свое совсем недавно отошедшее к нему поместье в восточном Суссексе, в бывший дом сэра Уоллеса Стэнтона.

Он должен присутствовать на похоронах своего тестя.

Эвери довольно улыбнулся. Женитьба на Мэри Стэнтон и смерть ее отца – самая удачная его проделка за многие годы.

Кристиан Сазерленд стоял у нижних ступеней лестницы, спускающейся в вестибюль дома в Виндмере. Начинался дождь, холодный и нудный, небо было затянуто тяжелыми, плотными тучами.

Он обернулся на звук шагов Мэри, легких и осторожных, – в них слышалась неуверенность.

– Мэри… – начал он, и голос его дрогнул.

В последнее время такое часто с ним случалось. Тонкая, почти бестелесная фигурка, детское очарование которой трогало его больше, чем откровенный зов плоти куртизанки.

Его восхищение Мэри росло с каждым днем, с каждым часом и с каждой минутой. Он находил ее трогательно правдивой и непритворно искренней. Его умиляли ее скромность и готовность простить любую ошибку близкого человека. Он чувствовал, что они дополняют друг друга: ее мягкость умеряла его силу, ее тактичность сдерживала его прямоту.

– Я готова, Кристиан.

Он взял ее за руку и помог преодолеть последние ступени лестницы.

– Ты не передумала, Мэри? Я не смогу отговорить тебя?

– Он был моим отцом, Кристиан. Я любила его. И теперь должна попрощаться с ним. Я не смогу жить, если не сделаю этого.

Ярость обуяла его, гнев на Эвери Синклера.

– Если герцог будет там и велит тебе возвращаться вместе с ним в Лондон, я не смогу защитить тебя.

Она вздрогнула.

– Я должна пойти, – прошептала она. – Пожалуйста, не сердись на меня.

Но им владели сейчас совсем другие чувства. Его переполняла ярость от крушения своих надежд. Мэри Стэнтон должна была принадлежать ему, а не Карлайлу. Она заслуживает того, чтобы ее уважали и заботились о ней. Бог весть что ей предстоит перенести!

– Если бы не вы… – произнесла она почти шепотом, – …если бы эти дни вас не было со мной и вы не внушили мне желание жить, не знаю, что я могла бы наделать. Но вы так мудры и так сильны, что смогли сделать это. – На ее глаза навернулись слезы. Они заблестели на длинных ресницах и покатились по щекам. – Я никогда не забуду вас, Кристиан. До конца своих дней буду помнить эти несколько дней, которые мы провели вместе.

Что-то перевернулось в его груди.

– Мэри… – Он привлек ее к себе и обнял, безмерно страдая от жалости и страха за нее. – Любимая, умоляю тебя. Пожалуйста… согласись остаться здесь, и ты будешь в безопасности. Со временем мы найдем какой-нибудь выход из этого положения. Всегда есть способ, если хочешь…

– Так ты любишь меня, Кристиан?

Он обхватил руками ее лицо:

– Я волнуюсь за тебя, Мэри. Ты знаешь, что ты для меня значишь.

Она чуть заметно покачала головой:

– Теперь это не имеет значения. Моя репутация уничтожена, я не та женщина, на которой мог бы жениться такой человек, как вы.

Кристиан схватил ее за руки:

– Это неправда. И Карлайл не отнял у вас то, что вы есть, – нежность и непорочность. Не говорите так.

Мэри с горечью взглянула на него:

– Вы самый сильный и самый отважный человек из всех, кого я знала, и я люблю вас всем сердцем. И если вы тоже любите меня, нет ничего, чего бы я ни сделала, чтобы мы смогли быть вместе.

– Мэри, помилосердствуйте. Я не такой человек, который влюбляется с легкостью. Мои чувства к вам глубоки и постоянны, но любовь? Я не знаю этого и не хочу лгать вам, пусть и невольно.

У нее перехватило дыхание. Новая волна слез покатилась по щекам.

– Именно за это я вас и люблю, Кристиан. И всегда буду любить.

Сердце у него сжалось.

– Не ходите, Мэри, пожалуйста.

– Я должна сделать это, милорд. Пожалуйста, не заставляйте меня страдать больше, чем сейчас.

Он тяжело вздохнул. Если бы он сказал, что любит ее, возможно, она осталась бы, постаралась найти способ быть вместе.

Если бы он любил ее.

Но любит ли он? Он еще никогда не любил женщину. И не знал, какие чувства он должен испытывать. Может быть, ему следовало солгать. Но Кристиан тут же отбросил эту мысль. Что бы ни случилось, он будет честен с Мэри.

Он провел ее к карете, помог устроиться на сиденье, сел напротив нее, приготовившись к долгой поездке в ее поместье в восточном Суссексе.

Он хотел появиться там до приезда герцога, чтобы все выглядело так, словно она все это время провела в своем доме. Кристиан намеревался сопровождать ее большую часть пути и проститься незадолго до приезда в дом.

От обуревавших его мыслей раскалывалась голова. Он поклялся себе, что поможет ей. Он должен найти способ сделать это.

Стояла темная ночь, только серебряное сияние луны заливало опустевшие лондонские улицы. Стук колес случайного экипажа, увозящего домой своих припозднившихся хозяев, даже не потревожил уханья совы, устроившей себе гнездо под крышей конюшни.

«Все кончено. Мечты и надежды всех этих долгих лет безжалостно разрушены». Он чувствовал невероятную усталость. Крушение надежд тяжким грузом легло ему на плечи. Джейсон почти физически ощущал, как вокруг него в тишине его спальни смыкаются стены невидимой темницы.

Только одна свеча освещала комнату, ее огонек слабо помаргивал, отражаясь в лужице расплавленного воска. Сидя в кресле, вытянув ноги, с рассыпавшимися по плечам волосами, он поднес к губам графин с бренди и отхлебнул глоток обжигающей жидкости прямо из горлышка.

Он должен успокоиться, отогнать от себя демонов поражения.

Никогда еще они не терзали его с такой силой, как этой ночью. В тюрьме он поклялся себе выжить в аду страданий, боли и унижения с единственной целью – заставить своего брата заплатить за убийство отца.

Клятва эта придавала ему силы. Он сумел продержаться в трюме набитого заключенными брига, когда, страдая от морской болезни, валялся почти без чувств, не в силах оторвать голову от парусины подвесной койки, в которой спал, и задыхался в вонючем воздухе, насыщенном кислым запахом человеческого пота и испражнений.

Ненависть к брату придавала ему силы выжить на яростном солнце Джорджии, когда приходилось голодать сутками и существовать на одной воде, которой тоже не хватало; надрываться на каторжной работе и сражаться с полчищами насекомых и болотными миазмами.

Он уже готов был сдаться и мечтал о том, что лучше бы ему умереть, чем встретить еще один восход солнца. Мысли об Эвери, наслаждающемся жизнью в Карлайл-Холле и поглощающем фазанов и шампанское, тогда как он хлебал жидкую бурду с гнилым рисом, удерживали его от последнего шага. Мысли об Эвери, захватившем наследство Карлайлов, осквернившем доброе имя их отца, делящем ложе с женщиной, которая любила его, Джейсона, заставляли жить.