После каждого тоста окривевший папенька цокал языком и произносил:

— Оригинально!

Маменька сверкала глазами в его сторону и умоляюще смотрела на меня. Пришлось взять под контроль.

Ограниченный в горячительном, папенька вспомнил об «Антанте», о Великой отечественной войне 1812 года, о «Сопротивлении», и «Нормандии-Неман», чем вызвал бурю эмоций со стороны маменьки, сказавшей, что предки наши объяснялись на французском ничуть не хуже, чем мы на родном языке. О предках можно было и поспорить. С папенькиной стороны предки были стопроцентными москвичами, и вполне, могли общаться по-французски, но маменькина родня с французами могла встретиться лишь при отступлении Наполеона по старой Смоленской дороге, и то, разувая бедного, мертвого француза в сорокаградусный мороз. Озвучивать свои предположения я не стала.

Мишель было начал отказываться от щедро наливаемой водки, но был побежден Аллочкой, сначала не разобравшейся что к чему, с преувеличенным энтузиазмом накатившей Мишелеву стопку с горкой:

— Ничего, и тебе нальем!

Скоро разница между гостями и папенькой, пропустившим несколько рюмок, начала стираться. В открытые, из-за июльской жары окна, влетела вечерняя прохлада и, хотя гости давно уже сняли пиджаки, все почувствовали облегчение.

Гордый за свою дочь, папенька доказывал гостям преимущества социалистического воспитания молодежи и пионерско-комсомольских движений. Непросвещенные в этом важном вопросе, иностранные гости наклонив головы, не то, чтобы соглашались, но и не пытались спорить с подкованным папенькой. Чувствуя свое преимущество, папенька был на коне, пока я не придержала вожжи.

Папенька затянул «поручика Голицына» — значит, пора покидать родное гнездо.

Раскрасневшиеся от водки гости с удовольствием внимали папенькиным руладам и близкой французскому сердцу мелодией. «Белое движение». Сколько русских офицеров осело в Париже, развозя на такси французскую публику, где они по-ямщицки пели родные песни! Исполнив последний куплет, папенька сорвал аплодисменты.

Мы стали откланиваться. Гости от души благодарили маменьку и папеньку за хлебосольство. Лерка в чувствах назвала Анри «бразер», на что он ничуть не удивился. Вот что водка делает с людьми! Ну а впрочем, подвыпивший Анри был тих, как зайчик. И это хорошо, даже моя бабушка, царствие ей небесное, говорила:

— Хочешь узнать будущего мужа — напои его!

Анри выдержал экзамен с честью. Мишель тоже не осрамился. Все остались довольны.

Распрощавшись с семейством, мы погрузились в «Мерседес» и отбыли. Мишель сев за руль, тут же согнал с себя хмель, сунув под язык какую-то капсулу. Было решено продолжить вечер у Мишеля, всем хотелось потанцевать.

После вечеринки по поводу помолвки, мы были готовы танцевать до утра. У Мишеля была удивительно обширнейшая коллекция музыкальных кассет. Только лучшее в мире музыки. Мишель пригласил меня на танец, и я не была удивлена. В принципе, я ждала что-либо подобного от него. Он же должен высказаться, в конце, концов, невозможно продолжать противостояние, не высказав, друг другу претензий.

— Неле, я удивлен, и более того против, скоропостижности ваших отношений! — с места в карьер начал Мишель.

— Отчего же, это не «скоропостижней», чем наше с тобой знакомство, тем не менее, ты пригласил нас в свой дом, после первой встречи? — напоминая о нашем знакомстве, я предлагала ему не быть таким категоричным.

— Мы не надеялись на сближение, в смысле, хотели просто провести приятно время.

— Мишель пытался уйти от сравнения не в его пользу.

— Мы тоже не надеялись, но судьба преподносит нам сюрпризы. Мы с Анри полюбили, — я задержала дыхание и продолжила. — Прошу тебя, не противься нашему союзу, если Анри твой друг, я обещаю тебе сделать его счастливейшим из мужчин!

— Я не верю в столь скорые взаимоотношения! По крайней мере, влюбленные должны проверить свои чувства, невозможен столь неравный брак! — в полголоса, но почти выкрикнул он.

— Неравный? Чем же? Тем, что моя семья не обладает достоинствами столь нужными для заключения брака? — возмутилась я.

— Нет, ты неправильно понимаешь меня, — он на секунду умолк, собираясь с мыслями.

— Считаю, что ты не дала возможности Анри разобраться в своих чувствах.

Сексуальное притяжение в людях, принадлежащих разным слоям общества, должно пройти проверку, хотя бы временем.

— За это не беспокойся. Анри возвращается на родину, и после его возвращения мы посмотрим, — сказала я.

— Ты так здраво рассуждаешь, я еще раз убеждаюсь, что в ваших отношениях твое желание, есть главное, то чему не возможно не сбыться, — воскликнул Мишель.

Я одернула его за рукав пиджака. Когда он притих, я посмотрела ему в глаза и спросила:

— Я не понимаю тебя, Мишель, мое здравое рассуждение — это хорошо или плохо? Ты упрекаешь нас в скоропостижности и в то же время в не отсутствии рассудка!

— В любом случае, я считаю заключение брака преждевременным, — заявил он.

— Теперь уже не тебе судить.

На том мы с Мишелем и разошлись. Позиция его была мне понятна: неприемлемое отношение ко всему, что бы мы ни совершили.

Мое раздражение было снято интимным танцем с Анри, общением с Аллочкой, утянувшей в энергичный и двусмысленный танец Мишеля, и общим приподнятым настроением. Черт с ним с Мишелем, подумала я. Главное, мы любим друг друга. Я смотрела в лазоревые глаза Анри, и была на седьмом небе от счастья.

Уже под утро Мишель предложил отдохнуть, и по хозяйски уступив нам спальню, удалился с Аллочкой в гостевую. Мысленно я скрестила за нее пальцы. Зная Аллочку с детства, как особу не признающую препятствий на своем пути, я пожелала Мишелю стойкости в его намерениях противостоять ей, но не была уверена в его победе.

Уставшие от событий прошедшего дня, мы, приняв причащающий душ, и без ласк, обнявшись, уснули.

Сегодня суббота, двадцать пятое июля, тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года — последний день командировки Анри. Завтра днем Анри улетит в Париж рейсом авиакомпании Эр Франс.

От Мишеля мы все разъехались переодеться, решено было сегодняшний день посвятить поездке в Троице-Сергиеву Лавру, хотя бы поверхностно познакомить Анри с ритуалами нашей религии и купить сувениров.

Дома, разгуливая с полотенцем на голове, Аллочка делилась со мной событиями прошедшей ночи.

— Долго держался, но в ближнем бою уступил. Уж я его таким вниманием окружила, и подушечку ему взбила, и одеяльца уступила большую часть, все хотел еще одно принести. Да где там, говорю, не могу спать в чужой постели, боюсь, когда не чувствую рядом человеческого тепла. Вот и с Нелькой, всегда вместе спим, когда у нее ночуем. Заинтересовался. И часто, спрашивает, вместе спите? Странные эти французы! Везде ищут сексуальную подоплеку. «Часто, говорю. Ляжем, вместе…», будто сказку ему рассказываю, а сама все его к себе притягиваю, иди, мол, покажу.

Ну и показала, потом уж ему деваться некуда было, не Анрюшке же жаловаться бежать.

— И?

— Поначалу скромничал, вроде, я его заставляю, потом уж разогнался — спать не пришлось. Ошибались мы с тобой, Нелька, ни к каким девкам он не бегал, похоже постился, — делала свои выводы Аллочка, выбирая из хрустального вазона оставшиеся после сватовства яблоки.

— Кто бы мог подумать, что Мишель такой скромник! Когда мы познакомились, готова была побиться об заклад, что он тот еще Казанова, — я удивленно покачивала головой.

— Так и есть, — сочно вгрызаясь в яблоко, пробубнила Аллочка, — но в свете происшедших событий, хочет казаться идеальным, на моем развратном фоне. Помогите, совратили невинного агнца!

— Я без колебаний поставила на тебя, — я сглотнула, видя, как Аллочка снова с хрустом прокусила крепкую кожицу плода, столь любимого нашей прародительницей.

— Не зря, — Аллочкины челюсти мерно разжевывали мякоть, — Мишелька поди, сейчас грехи замаливает, ничего, мы свои тоже отмолим. За тем и едем.