Утром мы преодолели десять верст, остававшиеся до стоянки табора. Я была напугана до смерти и сидела так тихо, что Степан даже спросил, не больна ли я. В ответ я только отрицательно качнула головой, так как не могла говорить. День был тускло-серым, низко нависшие облака предвещали метель.

Мы ехали вдоль Десны по узкой, но хорошо утоптанной дороге.

– Здесь проехало много лошадей, – крикнул нам сквозь перезвон колокольчиков Степан. – Может быть, цыгане скакали наперегонки?

Меня с новой силой охватил страх, но я промолчала.

Река огибала небольшой холм. Крестьяне из ближайшей деревни сказали, что табор остановился на другой стороне холма и быстрее всего добраться до них можно, если свернуть с проезжей дороги, подняться на холм и снова спуститься к реке.

Степан резко остановил сани. Он кивком головы подозвал Сета, и они встали рядом, негромко переговариваясь.

Тихонько подойдя к ним, я расслышала последние слова Степана:

– Мы уже почти совсем приблизились к табору, а не слышно ни звука! Пресвятая Богородица… – Он перекрестился. – Нельзя, чтобы она видела…

Но я уже бежала вперед. Он еще что-то кричал мне вдогонку, но я не останавливалась. Они догадались, что нас ждет за холмом. Ветер принес чуть кисловатый, ужасный запах горелого дерева и мяса. Но я должна была своими глазами увидеть огонь и кровь.

…Лагерь был разрушен, все его обитатели убиты. Поле, на котором несколько дней назад бурлила жизнь, сейчас выглядело, как черная зияющая рана на белом снежном покрове.

Я медленно спускалась по склону холма. Это было хорошее местечко для ночевки: рядом с водой, хорошо укрытое от ветра высокими соснами, но, когда появились нападавшие, цыгане оказались в ловушке.

Я пробиралась между еще дымящихся углей. Внезапно я увидела маленькую ножку, высовывавшуюся из-под почерневшего куска кибитки. Я откинула обгорелый полог и увидела тельце моего сводного брата. Чувствуя, как накатывает тошнота, я схватилась обеими руками за живот и страшно закричала.

Сзади, за моей спиной, слышны были обрывки разговора – пустые, бессмысленные слова.

– Что случилось?

– Солдаты, – ответил старушечий голос. Я уже заметила, что по пепелищу бродят несколько человек. – Казаки.

– Почему?

– Они сказали, что цыгане украли их лошадей, перекрасили и попытались продать! Глупые мошенники, эти цыгане. Сами напросились!

– Тихо!

– Их надо похоронить.

– Отправляйтесь в деревню и приведите как можно больше мужиков покрепче. Им хорошо заплатят.

Повсюду лежали тела. Казаки согнали цыган на середину поля и стреляли в толпу, пока не убили всех до единого, затем подожгли кибитки. Лошади пропали. Я медленно шла по еще дымившейся земле, заглядывая в лица мертвецов. Я знала их всех. Отец, Любов, Джанго.

Я наклонилась и обхватила его руками. Джанго. Его темные глаза были открыты. За несколько месяцев нашей разлуки на его верхней губе начали пробиваться усы. Должно быть, он очень гордился ими, так как это означало, что он становится мужчиной, а старшие наверняка тихонько подсмеивались над ним. Интересно, думал ли он обо мне, помнил мое обещание вернуться?

Из-за деревьев появилась уродливая рыжая собака и принялась обнюхивать трупы. Раздался выстрел, и она упала мертвой. Я повернула голову и увидела, что Сет откладывает в сторону ружье. Затем он подошел ко мне.

– Оставь его. Пошли отсюда.

Я вспомнила, что обнимаю мертвого.

– Это Джанго, – прошептала я. – Он мертв. Джанго.

– Понимаю. Уходи отсюда. Сейчас придут крестьяне и похоронят их.

– Он никогда не узнает, что я вернулась, что я выполнила свое обещание.

Сет силой развел мои руки и заставил встать. Перед глазами у меня плыл туман, тело обмякло, казалось, в нем нет ни одной косточки. Сет повел меня наверх, к саням. Краем глаза я заметила, что приехали крестьяне.

– Тебе не обязательно ждать, – сказал Сет, когда пришедшие из деревни начали рыть огромную яму на краю леса. – Земля промерзла, и работа, должно быть, закончится не раньше вечера.

Но я осталась и смотрела, как они волокли тела и сбрасывали их в братскую могилу. Я наблюдала, как старухи рыскали по пепелищу, выискивая не тронутые огнем вещи, слышала, как одетый в черное священник-горгио бормотал молитвы.

Когда жители деревни уже были готовы забросать тела землей, я вышла вперед.

– Подождите!

Они безмолвно уставились на меня. Священник, который уже повернулся, чтобы уйти, остановился и принялся недоверчиво меня разглядывать.

Я подошла к краю могилы и произнесла медленно, но твердо:

– Вы оставили меня и отправились в царство мертвых. Вы ушли, не получив прощение тех, кому причинили вред, и не простив тех, кто причинил вред вам. От имени всех цыган, я, Рони, прощаю вас. Грегор, мой отец, Любов, наш предводитель. Мои братья. – Я назвала всех по именам. И последним: – Джанго, мой нареченный. Я прощаю вас всех и прошу прощения у вас. – Я вынула из кармана мелкие монеты и швырнула их вниз. Затем сняла мои браслеты, включая и тот, с бриллиантами, который я украла у дяди, и тоже бросила их в могилу.

Все вокруг молчали, ожидая продолжения. Я глубоко вздохнула.

– Пусть Божья кара настигнет того, кто это сделал. Мой голос звенел над обугленным полем и отдавался эхом в лесу. Местные жители принялись креститься, и даже Степан Андреевич последовал их примеру.

– Я знаю, что вы были храбры перед лицом смерти. – По моим щекам текли слезы, когда я говорила последнее «прощай». – Я только надеюсь… что тоже смогу быть храброй, когда наступит мой черед. – Я быстро вытерла лицо. – А сейчас я оставляю вас перед Богом.

Я отвернулась от могилы и побрела назад к нашим саням. Запряженные в них лошади выглядели очень грустными. Я рассказала им, что случилось, хотя они уже и так знали. Они всегда все знают. Их бархатистые носы были мягкими и теплыми. Ветер раздувал мои юбки, которые казались нелепо яркими на фоне белого снега. Затем я услышала шаги Сета Гаррета. Его хромота сегодня была очень заметна.

– Прежде чем я уехала к дедушке, – сказала я, не оборачиваясь, – старуха Урсула предсказала мне будущее. Тогда я ей не поверила, но все, что она говорила, сбылось. Я говорю тебе об этом, потому что наши судьбы, твоя и моя, каким-то образом переплетены. Урсула сказала, что я найду свой табор, но не увижу цыган. В то время я не поняла, что это значит, но ведь она была права?

Сет промолчал.

– А последнее, что она предсказала, – это то, что я, Рони, больше не буду цыганкой. И в этом она тоже права. Цыган без табора, словно обломок судна, потерпевшего кораблекрушение. Он ничто. Она права. Я больше не цыганка.

Сет Гаррет пообещал отвезти меня в Одессу – большой портовый город на берегу Черного моря.

Я молчала. Мне было все равно, куда мы едем и что со мной произойдет. Россия так и не стала для меня настоящим домом. Я знала в ней только цыганский табор, а он навсегда исчез из моей жизни.

Три дня я скорбела, отказываясь от еды и сна. Ночами я сидела перед печкой, раскачиваясь из стороны в сторону, вздыхала и стонала. Собаки тут же начинали скулить, а местные жители с подозрением косились на меня и крестились. Я же ни с кем не разговаривала, не причесывалась и не умывалась.

– Как долго это будет продолжаться? – услышала я, как Сет спросил Степана.

– Не знаю. Как-то раз она сказала, что близкие родственники умершего голодают три дня после его смерти.

Возможно, впрочем, что она будет оплакивать их дольше, ведь умерло так много людей.

Но через три дня я потеряла сознание, истощенная голодом, измученная горем. Я спала целые сутки, а когда проснулась, то удивила Сета, попросив, чтобы мне приготовили ванну. В ту ночь я сидела, завернувшись в одеяло, с трудом расчесывала свалявшиеся волосы и ждала, пока высохнет моя одежда. На следующий день за ужином я взяла вилку и неуклюже принялась есть. Сет вместе с извозчиком во все глаза уставились на меня, едва сдерживая смех.