Проклятие готово было сорваться с языка шута, когда он увидел свои планы разрушенными, но сдержался и, негромко посвистывая, скрылся в замке, а Иост поплелся в домик лесничего, еще совсем недавно служивший приютом бедному Рорбеку. Увидав, что Иост удалился, шут поспешил обратно к Кровавому замку, объяснил находившемуся там графу Батьяни, бывшему узнику Чегединского дома умалишенных, что месть придется пока отложить и что он не замедлит его уведомить о том, как только к тому представиться возможность.

Поручив его заботам Симоны, няни Гунды, шут возвратился в замок герцога, чтобы воспользоваться остатком ночи и подкрепить себя сном, так необходимым ему после пережитых волнений.

Прошло несколько дней. Было около полуночи. Близ Кровавого замка остановилась карета, из которой вышли граф Батьяни, сильно хромавший, рыжий Иост и шут Фаризант.

Луна ярко озаряла старинное здание, возвышавшееся на берегу Рейна.

— Иост подождет нас здесь, — приказал граф Батьяни, когда карета остановилась у опушки леса, — а мы с тобою, Фаризант, войдем в замок и попытаемся застигнуть девушку врасплох. Свяжем ее и увезем.

Батьяни пошел вперед, Фаризант шел позади. Если бы граф случайно обернулся и взглянул на Фаризанта, то ужаснулся бы тому выражению ненависти и злобного торжества, какие появились на лице шута.

Дойдя до ворот, они без особого труда отперли их.

— Пожалуйте вперед, господин мой, — сказал Фаризант, отвешивая поклон. — Честь и место! Я пойду позади вас.

Граф открыл ворота и взошел на платформу, перед которой зияла голубая бездна. Но тут за его спиной захлопнулись ворота и снаружи кто-то торопливо запер замок.

— Фаризант, — шепнул граф оборачиваясь, — шут проклятый, зачем оставил ты меня одного?

Вдруг чья-то холодная как лед рука прикоснулась к нему. Глухо вскрикнув, Батьяни отскочил в сторону. Перед ним, как из-под земли, выросла какая-то темная фигура с мертвенно-бледным лицом и большими, грозно сверкающими глазами.

— Сумасшедший из Чегедина! — в ужасе вскрикнул венгр.

— Нет. Я граф Сандор Батьяни. Настоящий граф Батьяни! — заревел мученик и, подобно хищному зверю, набросился на наглого похитителя его имени, состояния и чести.

Раздался страшный крик. При серебристом свете луны разыгралась ужасная сцена.

Умалишенный из Чегедина подтащил того, кто именовал себя графом Батьяни, к краю пропасти. Любимец герцога Нассауского висел над зияющей бездной.

— Мерзавец! — прошипел настоящий граф Батьяни, скаля зубы и сжимая горло венгра. — Ублюдок цыгана и графини Батьяни, бессовестно обманувшей своего супруга. Теперь мы сведем с тобой счеты. Око за око, зуб за зуб. Провались в эту бездну! Разбейся на куски! Погибни в стенах Кровавого замка!

Завязалась отчаянная борьба, и старая, прогнившая деревянная платформа скрипела под ногами борющихся. Боролись не на жизнь, а на смерть над ужасной бездной настоящий граф Батьяни и сын цыгана — оба рожденные одной и той же матерью.

Порою черные тучи заволакивали луну, и тогда темнота скрывала борющихся братьев. Долго боролись они, и победа склонялась то в одну, то в другую сторону. А за воротами стоял придворный шут Фаризант, безмолвно созерцая сквозь щель в воротах страшную борьбу двух братьев.

Осенняя буря бушевала в горах Таунаса, и в селе Доцгейм крестьяне готовились уже к зиме.

На пороге дома священника сидела худенькая девушка, в сущности еще ребенок, с бледным, грустным лицом, красными от слез глазами, в убогом одеянии нищенки. Дверь отворилась, и на порог вышла Гунда, служанка священника. Она участливо наклонилась к плачущей девушке.

— Ганнеле, — сказала она, — отчего ты плачешь? Разве он опять побил тебя?

Бедная девушка закрыла лицо руками, и слезы полились еще сильнее из ее глаз. По-видимому, ей было стыдно отвечать. Но Гунда обняла ее за талию и провела в теплую столовую.

— Скажи же мне, Ганнеле, — снова заговорила она, — разве тебя опять побил твой дедушка? Или, быть может, тебе, бедняжке, есть хочется? Говори же. Патер Бруно теперь в церкви, и ты можешь мне сказать откровенно, в чем дело.

Девушка, громко рыдая, обняла молодую служанку.

— Он избил меня своим костылем, — жаловалась она. — Потом повалил меня на пол и за косы таскал по всей комнате, приговаривая, что убьет меня, если я не буду исполнять его приказания.

— Чего же ему нужно от тебя? Неужели так трудно исполнить его желание?

— Он требует, чтобы я поступила в услужение к рыжему Иосту! — воскликнула пятнадцатилетняя Ганнеле. — А я к нему ни за что не пойду. Лучше утоплюсь.

— Почему же так? Разве рыжий Иост такой дурной человек?

— Не знаю, но думаю, что он очень нехороший человек. Он так же жесток и суров, как и мой дедушка, доцгеймский старшина. Бедных людей, взявших самую малость хворосту на топливо в герцогском лесу, он сажает в тюрьму, налагает на них денежные штрафы и отбирает у них последнее. А на меня он смотрит так странно, что мне становится жутко. Вчера, когда он заходил к дедушке, чтобы нанять меня в служанки, он обнял меня за талию и шепнул мне на ухо: «Мы с тобой споемся!»

Снова Ганнеле зарыдала и в конце концов бросилась на колени перед Гундой.

— Если бы только патер Бруно хоть раз пришел к дедушке! — воскликнула она. — Он так хорошо умеет говорить, что растрогает даже отъявленного злодея. Дорогая, милая Гунда! Попросите патера Бруно за меня, уговорите его устроить так, чтобы я не попала в дом к рыжему Иосту.

— Патер Бруно уже давно оставил всякую надежду воздействовать на твоего дедушку, который, к сожалению, занимает должность старшины в селе. Но если я ему расскажу, в чем дело, то я уверена, он превозможет свое отвращение и пойдет еще раз к старому Михаилу Кольману, чтобы усовестить его. А теперь пойдем в кухню, там я тебе дам хлеба с маслом и кружку молока. Я ведь вижу, бедненькая ты моя Ганнеле, что ты сегодня целый день ничего не ела.

Обе девушки пошли в кухню, и там Ганнеле, видно, сильно проголодавшаяся, съела большой кусок хлеба с маслом и выпила большую кружку молока.

— Знаешь что, Гунда, — вдруг сказала она, — я знаю, как мне спастись, но только мне страшно.

— Если для этого не нужно согрешить, — ответила Гунда, — так чего же тебе бояться?

Ганнеле наклонилась к уху своей подруги и прошептала:

— В деревне говорят, что разбойник Лейхтвейс берет под свою защиту всех бедных и сирот, и вообще всех тех, кого несправедливо обижают. Его будто бы можно застать каждую ночь где-то у горы Нероберг. Как ты думаешь, не просить ли мне защиты у него против дедушки?

— Несчастная! — в ужасе воскликнула Гунда. — Неужели ты хочешь сделаться сообщницей разбойника? Брось и думать об этом и никогда не говори больше со мной об этом Лейхтвейсе. Ведь он сущее наказание для всей округи и многие его боятся так, что каждый вечер перед сном молятся: «Боже, сохрани нас от Лейхтвейса!»

Вдруг кто-то постучал в окно кухни и послышался сердитый голос:

— Ганнеле! А, Ганнеле! Куда ты пропала? Разве ты сегодня не пойдешь спать?

— Дедушка! — в испуге вскрикнула девушка и чуть не подавилась куском хлеба.

Действительно, за окном стоял грязный старик с худощавым лицом, окаймленным щетинистой седой бородой. Редкие седые волосы свешивались на лоб, и беззубый рот с тонкими высохшими губами придавал ему вид бездушного скряги, который не любит никого и ничего, кроме своих денег.

Ганнеле молча вышла из кухни, наскоро обменявшись с Гундой поцелуем. Она пошла рядом со стариком, который, тяжело опираясь на свой костыль, по дороге злобно и грубо делал ей выговор.

Они вместе вошли в дом доцгеймского старшины: кроме этого дома Михаилу Кольману принадлежали еще обширные луга и поля — он всегда умел как-то преумножить свое состояние и считался местным богачом. Едва только Ганнеле вошла в переднюю, как злой старик толкнул ее в спину своей костлявой рукой с такой силой, что несчастная девушка так и влетела в комнату.