Снова помолчали. Несколько минут тамплиер шептал молитву, голову не поднимал. Священник уже решил, что всё, исповедь закончена, но рыцарь снова тяжело вздохнул. Тогда он догадался. Есть что-то ещё. Да и то, как знать, может совсем худое.
— Рассказывай, сын мой. Ты и так уже открылся Богу, вот и не закрывайся. Он-то всё видит и знает, но Ему твои слова надобны. Нигде, кроме как в доме Его, не помогут твоей душе успокоиться и разрешиться от сомнений.
Рыцарь сомневался. Он не скрывал смущения, просто не знал, как начать свой рассказ. Прошло несколько долгих минут, в течение которых оба собеседника хранили молчание. Наконец тамплиер заговорил.
— Она как будто всегда рядом. А я и не удивляюсь. Тогда в лесу тоже, считай, встретились. Да только у неё своя дорожка, а мне пока с ней не по пути. А то самое было совсем недавно. Пришёл паломник в командорство, а меня как раз не было. По бытовой надобности отлучился, дров в очаг принести. Не себе в келью, а на общий огонь. У нас ведь как, разве кто в кельи очаг зажжет? Ну и не было меня, а пришелец говорит: так, мол, и так, нужно мне к Святым местам. А магистру-то что, у него таких много, кто просит защиты. Тем более если сразу кошель на стол, можно и не волноваться. Махнул, дескать, есть у нас один, не при делах сейчас. Да, так и сказал, кажется. Нет, меня не обвиняют, ничего такого. Я исправно молюсь и причащаюсь, доход весь магистру сдаю, Процент невелик, но мне много и не надо? А на дело Божье пусть идёт, капеллану виднее, куда золото употребить. Ну, вот и считают они меня за чудака, мол, что ты за рыцарь, если не хочешь разбогатеть?
— Продолжай, Тамплиер, — кивнул священник.
— Ну да, была бы у меня баба да хозяйство, так-то всё иначе. И даже не то, что некого в жены взять, не в том дело. Я давно служу Ордену, все обеты и посты исправно выполнил, по закону могу и семью создать. Но знаете, святой отец, как это бывает? В том году соседний городок чума выкосила, вы, должно быть, слышали. А вот захворает, а я буду в походе? Кто детишек станет нянчить? Мало, если просто сгину, так другого найдёт, а принесут меня — инвалида — с поля боя? На пенсию орденскую можно тянуть, да только всё равно это нехорошо. А не за то боюсь, что ответственности мне не хочется, я боюсь, что буду любить, а потом вдруг потеряю. Не представляю, как потом с этим жить. До Божьего суда в день смерти, как дотянуть, если на душе смертельная рана?
Такие простые слова ударили священника в самое сердце. Твёрже и острее копья. Он подумал ответить, только слова словно прилипли к горлу и остались прижатыми, вырваться бы им, а нет, бессильны. Как если боятся, что будут услышаны. Впрочем, священник и так понимал, что у него нет достойных слов. Может быть, сам Бог замолчал, лишил слугу красноречия. Или есть на свете вещи, про которые вообще нельзя говорить словами.
Тамплиер вздохнул и возобновил рассказ:
— Магистр назначил меня на это дело и поспешил заняться важными делами. А мне-то что? Но это было не простое время. В те луны я хранил обет молчания. Не по личной провинности, а по сугубо святому делу. Нам капеллан объяснял всё как надо, да я сейчас не припомню. Уж больно быстро он на латыни говорит, иной раз не разберёшь. Значит, так и было, не имею я права слова сказать. Нас таких было несколько братьев, всё больше рыцари и храмовый люд, а не монахи в кельях. Ну, так оно может и справедливо, сидят себе затворниками. Им-то самые строгие обеты на всю жизнь, не то, что нам, рыцарям. Хотя какой из меня рыцарь. Ну, да полно об этом. Собираться мне недолго, мешок водой студёной наполнить, хлеба краюху и сыра, да и запасную обувь, а то мало ли что, в дальний поход без обуви только дурак ходит. Ну и оружие у меня всегда в порядке, дай Бог здравия мастеру-наставнику. Приготовился я, выхожу во двор, где ждёт меня паломник, и стою, смотрю на него. А он на меня. И не понимает, кто это перед ним. А мне слова сказать нельзя, ну я вынул медальон, показал. Он подумал, подумал, потом спросил: «Значит, ты тот самый рыцарь, который меня сопровождать будет?» Я кивнул, куда же я против приказа Магистра? «Ладно, — говорит он, — надевай свои доспехи, садись на коня и веди». Ну как ему объяснить, что у меня коня нет, помер три весны назад? Я дал знак серву, который тут случился, парень толковый. Показал ему особым манером, что обет держу, а паломник не знает. Он смекнул и всё понял. Подошёл к паломнику и что-то там на ухо зашептал, тот вначале хмурился, а потом как-то расслабился, даже взглядом посветлел. А то стоит себе, хмурится и бороду покусывает. Вообще-то мужик он крепкий, хотя и не воин. Такой при случае может за себя постоять, так и голова, как видно, варит. Сообразил, что хороший боец и без доспехов много стоит. Так и потеплело как будто в воздухе. А было зябко, как сейчас, тоже по осени дело-то было. Сели на его коня, благо коняка рослый, тяжеловоз. И поехали. Много дней прошло, прежде чем он заговорил со мной. Всё молчал и молчал. Не хорошо так молчал, я думал вдруг мысли у человека серьёзные, старался не трогать его даже на привалах. Ну и он-то то же самое. Как ему с молчуном обетным разговор вести? А вот не выдержал и говорит: «Надо мне помолиться там, у Гроба Господа нашего. За себя не стану, а вот за жену мою добрую и деток, так самое дело. Упокой Господи их души. Лихие люди деревеньку нашу пожгли, и мою хату. Жаль, я рядом не приключился. Хоть бы умер в бою с бандитами, а то вот, видишь ли, ездил к писарю, заверял бумагу на прикуп земли. Я же из вольноземельных, у меня даже своя рыбацкая артель. Была. А потом продал всё своему партнёру, обе лодки и сети. А деньги в храм Божий отдал. Самое место, вдруг кому да поможет. А они, изверги, заживо их сожгли, словно, — тут он осторожно покосился на меня, но я молчал и спокойно слушал, как подобает тамплиеру, — словно инквизиторы ведьм жгут. Ну, ведьмам-то поделом, чего они честной народ от Господа отворачивают, мистикой всякой людям мозги баламутят?» Так вот и говорил чудно. Будто и правда какой учёный книжник. Так несколько дней и ехали. Он то помолчит, то опять вспоминать станет. И такая тоска в голосе, будто сердце живое холодными пальцами щупает. Понял я так, что ему и душу-то излить некому, и так удачно я тут ему попался. Лучшего собеседника не придумаешь. Молчит так, словно что не говори, а всё по делу да правильно.
— Ты по промыслу Божьему вёл себя, сын мой, — тихо проговорил священник, — Иной раз Бог так людей и сводит, когда на то есть причина. Не просто так был твой обет молчания, всё взаимосвязано.
— Да, святой отец, — резко ответил тамплиер, — Конечно, как же иначе. Он несколько раз спрашивал не то меня, не то самого себя: «Как жить-то мне теперь?» А я молчал, на мне служение Господу нашему. На исходе второго месяца нашего пути это случилось. Утром нашёл я его на дереве с петлёй на шее, уже холодного. Вот она как близко от меня ходит, смерть.
Снова повисла тишина.
Тамплиер ещё немного помолился и поднялся с колен.
— Постой, рыцарь, — окликнул его священник.
— Да, святой отец?
— Ты всё делал правильно, сын мой. Да только не всему мы можем найти объяснение. Угодно господу прибрать душу грешную, так тому и быть.
— Самоубийцу ждёт ад, — отчеканил слова рыцарь, — А значит, и меня, невзирая на все мои деяния на пути воина Господня. Потому, что в каждой молитве я вспоминаю о несчастном рыбаке. Так-то святой отец. Вы были правы, что не стоит мне идти к духовнику в своем командорстве. Сам знаю, не дело помышлять это тому, кто в Его услужении. Да мне ужё всё равно, душа-то пропала.
— Нет, тамплиер, нет! — священник поднялся на ноги и подошёл совсем близко. Во взгляде его промелькнула череда разных дум и переживаний. И страх, и удивление, и понимание, — Ищи Господа, сын мой. Ищи его денно и нощно, как подобает истинно верующему. А если совсем холодно на душе, так и вина выпить не грех. Не каждому такое по силам: пережить и потом переживать заново. Я теперь и вовсе не могу тебе сказать поперёк ни слова, а только что хотел тебя отвадить от горьких мыслей. Да как же я скажу тебе, что в страданиях души становятся чище и светлее, если ты знаешь об этом больше, чем я?
