Со всех сторон на словена бросились моряки.

— Вяжи, вяжи его! — сплевывая кровь на палубу, кричал Гюнтер.

Позняк отмахивался от облепивших его германцев, как медведь от охотничьих собак. И несмотря на то, что чей-то удар рассек ему бровь, свалил уже двоих.

— Дитер, охрану зови! — Гамбуржец пятился к ограждению палубы.

Командир охраны кивал, но никак не мог отдышаться, чтобы позвать подмогу.

Вратко понимал, что нужно спешить на помощь отцу, но им овладело оцепенение. Должно быть, от ощущения «невсамделишности» происходящего. Этого не должно было случиться, но оно случилось.

Отбросив прыщавого худосочного парня-матроса, Позняк дотянулся до Гюнтера и сгреб его за грудки левой рукой:

— Зашибу, кобель брехливый!

Германец попытался уклониться от летящего ему в лицо кулака, но не сумел. Его голова запрокинулась, губы лопнули, словно перезрелая брусника. Кургузое тело описало дугу и грохнулось так, что содрогнулся корабль.

И тут сзади на новгородца обрушился Дитер. Ударил по шее сомкнутыми кулаками, добавил согнувшемуся купцу коленом по ребрам. Набежавшие матросы заслонили упавшего Позняка спинами. Они топтались, подпрыгивали на месте, азартно размахивали руками.

— Стойте! Вы что?! — Словно невидимые оковы свалились с Вратко. Он одним махом перескочил огорожу фордека. От столкновения с досками заныли пятки, клацнули зубы.

На глаза парню попался широкий нож-тесак, которым чистили и разделывали рыбу, время от времени попадавшую на крючок седого Иоганна, самого старого из моряков-германцев.

— Назад! Порежу! — заорал Вратко, сорвавшись на жалкий хрип на последнем слове.

Он взбежал по лесенке, прыгая через три ступеньки, замахнулся ножом…

Дитер, расталкивающий толпящихся моряков, обернулся и, оскалившись, перехватил его руку. Вцепился в запястье стальной хваткой.

— Остынь!

— Порежу… — упорствовал Вратко, пытаясь пересилить опытного наемника.

— Брось железку, дурак… — Дитер медленно выкрутил парню руку и заламывал ее до тех пор, пока нож не выпал из разжавшихся пальцев.

Невзирая на боль, Вратко продолжал бороться, лягая пяткой германца по голени. Магдебуржец шипел, но руки словена не отпускал.

— Успокойся. Остынь. Кому говорю? — повторял он, словно заклинание. Рыкнул, обернувшись, через плечо: — И вы все — назад! Я приказываю!

Моряки зло огрызались по-немецки. Что именно говорили, Вратко не разобрал. Но Дитер, видно, понял хорошо. Поэтому приказал подбежавшим охранникам — кривоногому Гансу и рыжему Оттону — разогнать драчунов.

Чтобы успокоить разохотившихся людей, наемникам пришлось потрудиться. Одного из матросов Ганс даже ударил мечом, не вытаскивая его из ножен. Остальные, тяжело дыша и переговариваясь осипшими глотками, отошли от безжизненно замершего Позняка.

Вратко дернулся изо всех сил, но Дитер пнул его под колено, до хруста выворачивая локоть, и плавно уложил носом на палубу.

— Оттон! Глянь, что с русичем! — гаркнул он помощнику.

Рыжий наклонился над новгородцем. Дотронулся до шеи под нижней челюстью.

— Кажись, не живой… — проговорил он угрюмо через несколько мгновений и выпрямился.

Магдебуржец витиевато выругался и отпустил Вратко.

Парень лежал, прижавшись щекой к теплой от летнего солнца доске, и все никак не мог понять: как же так, почему вдруг отец умер? Ведь этого не может быть… Совсем недавно жизнь казалась сплошной чередой радостей, и вдруг…

На лица моряков постепенно набегала растерянность. Они переглядывались, будто желая спросить друг у друга: что же это мы натворили, а?

Гюнтер встал на четвереньки, пуская длинные нити розовой слюны. Плюнул в ладонь. Шепеляво выругался:

— Жубы выбил, шука шловенская…

Глянул на Дитера в поисках поддержки. Магдебуржец не то что не ответил, а даже не удостоил хозяина взглядом. Сказал Гансу:

— За святым отцом сходи. Надо бы по чести все…

Капитан поднялся вначале на колени, а после, кряхтя, на ноги.

— Что же теперь делать? — растерянно проговорил он.

— Раньше думать надо было! — каркнул в ответ Дитер.

— Так он первый начал.

— Да знаю я!

— Так что ж ты шмотришь волком?

— Как хочу, так и смотрю. Ты меня для чего нанимал?

— Защищать и охранять…

— Вот я и защитил.

Тут только Вратко заметил, как неестественно вывернута шея отца. Припомнил удар Дитера, нанесенный с помощью веса всего тела, из прыжка…

— Што ш трупом делать-то будем? — не отставал Гюнтер.

— А вот в советчики я как раз и не нанимался! — Магдебуржец резко одернул кожаный бригантин.[9]

Капитан шмыгнул носом, вытер кровь рукавом, стрельнул глазами в сторону.

Быстрым шагом к столпившимся людям приближался отец Бернар. Как всегда прямой и решительный, как всегда нахмуренный и сосредоточенный.

Вратко, пока общее внимание обратилось на монаха, приподнялся и сел. Больше всего ему сейчас хотелось плакать. Но паренек помнил, что он уже большой, и крепился изо всех сил. Он представил, как вытаскивает из ножен длинный меч — блестящую полосу холодного, гладкого металла — и рубит всех этих германцев, столпившихся над телом Позняка, словно голодное воронье. Едва ли не воочию увидел ужас на небритых мордах, выпученные глаза, срывающиеся с клинка алые капли, услышал крики и мольбы о пощаде.

— Живой? — деловито осведомился отец Бернар, остановившись над телом.

— Да где там! — махнул рукой Дитер, отводя глаза.

— In nomine Patris, — отец Бернар торжественно перекрестился, — et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.[10]

«Провалился бы ты со своей латынью», — со злостью, какой раньше никогда в себе не ощущал, подумал Вратко.

— Што делать будем, швятой отец? — хмуро поинтересовался Гюнтер.

— Славить Господа, ибо сомнения твои разрешились сами собою, — был ответ.

Капитан закивал, а Дитер отвернулся. На его щеках ходили крупные желваки.

— Не терзай себя, сын мой, — обратился к нему Бернар. — Нет греха, который нельзя отмолить.

— Легко вам говорить, святой отец, — скрипнул зубами магдебуржец.

— Я сам буду молиться, чтобы тебе отпустились грехи.

— Што ш трупом-то шделаем? — вмешался Гюнтер.

— Что делают по морскому обычаю, дети мои?

— За борт и все дела… — подал голос Оттон.

Гамбуржец полез пятерней в затылок:

— Надо полагать, товар его теперь вроде как мой?

— Конечно, сын мой, если это утешит тебя хотя бы немного, — елейным голосом произнес монах.

— Шпашибо тебе, швятой отец!

— Не меня благодари, но Господа нашего! — Отец Бернар возвел глаза к небу.

Гюнтер размашисто перекрестился вслед за монахом.

— Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto…[11] — начал латинянин.

— Э! Погодите-ка! — довольно непочтительно прервал его Дитер. — У словена сын остался! С мальцом-то что делать?

— Да высадить… — пробасил Ганс.

— Жаткнись! — Гюнтер едва не подпрыгнул на месте. — Тебя кто шпрашивал?

Охранник замотал головой и попятился.

— Нехорошо как-то выходит. — Дитер сутулился, будто смертный грех давил на его плечи.

— Шамо шобой нехорошо! Вышадишь его, а он — жалобу в магиштрат! Тебя же жа шкуру и вожьмут!

— Смотрит волчонком, — негромко проговорил старый Иоганн. — Того и гляди, в горло вцепится.

В голосе старика прозвучала такая ненависть, что Вратко поразился — совсем недавно седой германец с безбородым обветренным лицом учил его правильно наживку на крючок цеплять и разговаривал словно с любимым внуком.

— Дорежать бы… — задумчиво протянул Гюнтер.

Отец Бернар покачал головой, но не возразил. Он, кажется, устранился от обсуждения, оставив решение на совести моряков.

— Ты что говоришь? — удивился Дитер. — Это же по какому закону?

— Тебе под шуд, никак, жахотелось?