На дощатом ложе лежала, вытянувшись во весь немалый рост, давнишняя рассказчица. Тот же острый нос, обтянутые сухой кожей скулы, глубоко запавшие глаза. Крючковатые пальцы с отросшими ногтями сжимали фигурку крылатого змея, вырезанную, по всей видимости, из кости.

Вратко сотворил крестное знамение, а для верности помянул Перуна, защитника от потусторонних сил.

Хродгейр с закостеневшей спиной попятился прочь. Он отступал медленно, будто ожидая, что старуха вот-вот поднимется и вцепится ему в горло костлявыми руками. И только выбравшись под открытое небо, шумно вдохнул, а потом длинно и с наслаждением выругался, поминая обманщика Локи, всю вероломную породу турсов и пса Гарма.[34] И больше не сказал ни слова.

Вниз они спускались молча, с удвоенной осторожностью. Уж если мертвецы здесь гуляют по ночам и рассказывают сказки, то что им стоит легонько подтолкнуть путника?

Хродгейр не просил Вратко молчать об увиденном, но словен и сам не горел желанием лишний раз вспоминать мгновения пережитого ужаса, от которого волосы поднялись дыбом. Хорошо, что не поседели.

Прошло полных четыре дня, прежде чем скальд поведал историю своего похода к хозяйке фьорда. Вначале Сигурду, а после уж и остальным викингам. Мужественные воины осудили поступок вождя, что не замедлили ему высказать. Ведь и так ясно, заметил Сигурд, что дело нечисто. Как пришла старуха, как ушла? Каким образом она сумела заставить всех не только слышать свои слова, но и видеть историю хевдинга Ингольва? Хродгейр, по мнению старика, допустил большую оплошность, отправившись в ее жилище один — ведь Вратко не воин и не идет в расчет. Вождь на это ответил, что давно уже взрослый и не требует опеки со стороны своих же дружинников, а присутствие словена, обладающего зачатками чародейского искусства, важнее помощи десятка бойцов, привыкших действовать обычным оружием. На том и порешили, не возвращаясь более к тяжелому разговору.

«Слейпнир» споро мчался по волнам.

Зундский пролив миновали за два дня. После был Каттегат, известный всем мореходам внезапными ветрами и беспощадными штормами. Но вера викингов в удачу, ниспосланную морским владыкой Ньёрдом, наверное, помогла им. Более-менее сильная буря настигла дреки уже в Скагерраке, когда он покинул воды датчан.

Хродгейр под всеобщий смех предложил Вратко сочинить вису, которая смогла бы успокоить море. Новгородец долго перебирал хейти и кеннинги, пытался найти нужные созвучия, но в конце концов сдался. Пришлось направить дреки в ближайший фьорд, где они повстречали три корабля Свена Плешивого, которого скальд, оказывается, довольно неплохо знал. Дальше через Северное море пошли уже небольшой флотилией, которая по пути пополнилась дружинами еще двух ярлов или, как назвали бы их на Руси, князей.

Первые два дня дреки шли против ветра. Викинги кряхтели на веслах. И хотя они гребли с уверенностью и легкостью, выдававшей многолетнюю привычку, Вратко им сочувствовал. В ответ на его долгие уговоры Хродгейр позволил парню немного погрести. От обеда и до сумерек. Этого ему хватило. Плечи, спину, поясницу ломило так, что Вратко проклял всё на свете. Все путешествия вместе взятые: и морские и сухопутные.

Два дня новгородец отлеживался и от нечего делать сочинил вису.

В особенности он гордился «тропой тресковой», обозначающей море, и «ралом брамы острова», то есть кораблем. Викингам понравилось то, что они «жатвы мечной жаждущие». Виса заслужила одобрение Хродгейра. И, кажется, благосклонность богов. К вечеру того дня, когда она была окончательно готова и произнесена вслух, задул ровный восточный ветер.

Викинги развернули паруса. Яркие, полосатые. Словно цветы распустились над серо-зеленой гладью Северного моря.

Воздух наполнил сине-белое полотнище и толкнул «Слейпнира» вперед. Подобно восьминогому коню, в честь которого был назван, дреки рванул с места, оставляя далеко позади и Свена Плешивого, и норвежских ярлов, чьих имен Вратко не запомнил. Их корабли до вечера маячили поблизости от окоема, а после и вовсе исчезли.

Хродгейр не сильно расстроился, что его люди остались без попутчиков. Чего бояться викингу в Северном море? Напротив, пускай их боятся германцы и франки, саксы и поморяне. Морские звери тоже обходят дреки стороной. Не ровен час взбредет на ум поохотиться. Тогда берегитесь и тюлень, и белуха, и чудной зверь-однорог, и даже сам великан морей кит, который пускает воду из ноздрей на несколько саженей вверх.

Вратко сидел, облокотившись о борт, и глядел на пробегающую мимо воду. Он никогда не уставал наблюдать за поверхностью моря. Всплески белой пены на гребнях волн, словно курчавые барашки. Отблески солнца на упругих, крутых боках. Изредка вдали что-то мелькало. Может, зверь морской?

А над волнами шелестел ветер. Толкал воду, шевелил ее, ласкал и хлестал. Все время разный, вечером не такой, как утром.

Народ на Руси считал, что Небо и Земля — это муж и жена, Отец и Мать всего сущего. Если это правда, тогда Небо и Море, наверное, братья. Два веселых здоровяка от скуки, от избытка силы молодецкой задирают друг друга: шутливо толкают в плечо, хлопают с размаху по спине, пихают локтем в бок. Каждый из них уважает другого, но никогда не упускает случая насмеяться, показать себя с лучшей стороны, а брата — похуже. Не со зла, а просто так. Чтобы жить было веселее. Воздух и вода борются, и никто не может взять верх.

Если можно так сказать, то небо — это тоже океан. Широкий, волнующийся гребнями облаков, поблескивающий молниями, рокочущий громом. Чем ближе к окоему, тем темнее становится небо и тем светлее делается море. Только поэтому они не сливаются. Лишь это помогает различить границу между воздухом и водой.

А люди, какие бы они ни были сильные, смелые, мастеровитые и просветленные духом, могут всю жизнь стремиться к призрачной кромке окоема, но так и не достигнут ее. Они скользят по границе двух стихий — водной и воздушной, скользят, не проникая ни в одну из них. Птицы летают в небе, рыбы плавают на сколь угодно большой глубине. А человек не может. Ну, прыгнуть вверх аршина на два. И то, если повезет. Нырнуть в воду на две-три сажени. Говорят, в южных странах есть ныряльщики, добывающие зерно бурмицкое со дна моря-океана, так они могут на десяток саженей под воду опускаться. Положа руку на сердце, Вратко не мог представить, что человек на такое способен. Это же на сколько времени нужно дыхание задерживать?! Врут, должно быть, путешественники. Не под силу это людям. Даже самым умелым.

Вот почему, волей каких богов, тварям бессловесным дано беспрепятственно и в воде, и в воздухе жить, пропитание там добывать, а человеку нет? Нет на то ответа. Нет и, наверное, быть не может. Разве что встретить воочию кого-нибудь из богов и задать вопрос напрямую, в лоб. Да и то… Ответят ли? Ох, вряд ли… Промысел богов, он темен для смертного, и открывать его небожители не торопятся.

О своих размышлениях Вратко никому не рассказывал. Засмеют. Скажут, невесть чем голову себе забивает человечишка. Нет, чтобы учиться чему-то полезному. Мечом, например, махать или из лука стрелять. Даже Хродгейр хоть и скальд, а не поймет. Вот если бы Вратко новые кеннинги выдумывал, тогда вождь одобрил бы, а так…

«Слейпнир» вошел в туман, как меч в ножны. Бесшумно и плавно.

Что ж это за острова такие, Оркнейские? Неужели тут круглый год туманы стоят?

— Помалу! — приказал Хродгейр.

Это верно. На расстоянии вытянутой руки от борта уже ничего не видно. Так и на камень можно запросто налететь.