– Ну, сейчас-то время такое… С америкосами мы в штыках, их реактивы не закупаем. А если бы ими попробовать, может, чего бы и вышло.

– Так скажи им, пусть попробуют, я не знаю… скинуться там, заказать через какой-нибудь левый сайт, через страну третью. Мы бы даже поучаствовали финансово, так сказать.

– Ты что, смеёшься, Макс? – удивился Пётр. – Там флакончик объёмом меньше чайной ложки стоит пол-ляма, если на наши деньги переводить. А то и больше… И тем более, что просто так его не провезёшь – только в замороженном виде, доставка специальная.

Я присвистнул:

– Неслабо. Дорогое удовольствие эти ДНК-экспертизы.

– Угу, – кивнул Пётр. – На маркетплейсах не закажешь, – хохотнул он.

– И что делать? – спросил Шульгин. – Не в Америку же труп везти? Или вариант такой, – усмехнулся он. – Победить америкосов, завоевать их по-быстрому – и заставить работать на нас со своими реактивами. Как вам варик?

Улыбки он не прятал.

– Вариант отличный, – усмехнулся я. – Суперский. Но у нас на него… времени нет.

Пётр улыбнулся и проговорил:

– Ну, можно попробовать образцы тканей трупа в Москву отправить. Там, в головное Бюро СМЭ. Но это уж не от меня зависит – это следак должен суетиться. Комитетский.

– Понял, услышал тебя, Петя. Спасибо, – сказал я. – Со следаком перетрём, мотивируем.

Мы вернулись к Мухтарке. Он сидел рядом с машиной, грустный, и поскуливал.

– Молодец, – сказал Шульгин, потрепав его за ухом. – Нашёл-таки хозяина. Эх, сочувствую тебе, дружище. Но жизнь продолжается… и знаешь, тебе с нами точно скучно не будет, Мухтарыч, – улыбнулся Коля. – Обещаю.

В это время Пётр вдруг воскликнул:

– Тут на лбу – метка!

Он подошёл, взял спиртовую салфетку и стал тщательно вытирать синюшную кожу. Все сгрудились у трупа, в воздухе повисла тишина. Даже птички, кажется, притихли в лесу.

– Что там? – спросил я.

Пётр отнял салфетку и показал: на лбу виднелся линейный разрез, аккуратный и ровный, словно зарубка ножом. И второй порез – поперек.

– Крест? – переспросил я.

Пётр махнул рукой, неуверенно, мол, то ли крест, то ли плюс, то ли ещё что.

Круглов, стоявший рядом, посмотрел на нас и затем на лоб покойного. Лицо его померкло. Явно вдруг мелькнуло понимание, что связь между делами – вовсе не наша фантазия.

– Ну что, Олег Дмитриевич, – сказал я, обращаясь к местному начальнику, – вот тебе и связь с трупом риелтора. Объединяйте в серию.

Подполковник помолчал, сжал губы и ничего не ответил. Потому что сказать ему было нечего.

– Ох, что ж ты такой худющий, как коромысло горбатое, – причитала Маришка, наливая в тарелку дымящийся борщ с говяжьей масалыгой и щедро плюхнув туда шмат жирной домашней сметаны. Сверху посыпала всё мелко нарезанным укропчиком и поставила тарелку перед Михалычем. – Ешь, ешь давай, сейчас сальца построгаю.

– Угу… спасибо, – отозвался Михалыч, берясь за ложку.

– Тебе какого сала? – спросила она, улыбаясь. – По-фински или по-русски?

– Ого, – удивился Михалыч, прихлёбывая борщ. – А по-фински – это как?

– А мы так называем – в луковой шелухе вываренное, – пояснила Маришка. – Оно рыжее получается.

– Ну, давай того и того, – кивнул Михалыч и шумно втянул суп с ложки.

– Сейчас, – ответила Маришка и заботливо погладила его по голове, будто это был её собственный сынок, а не приблудный мужик.

Михалыч жил у этой Маришки уже два дня – в частном доме, на окраине Камнегорска. Она его отблагодарила за найденный кошелёк на рынке. В буквальном смысле – всем отблагодарила: и обедом, и ночлегом, и горячими объятиями.

А Михалыч? В такой ситуации он был доволен, как кот. Он так размышлял: кормят, поют, да ещё и бабёнка под боком, чего еще надо? Хоть и немолодая уже, но и он не мальчик. Маришка – женщина широкая в кости, зато грудь, что два бидона. Было где руки приложить.

«Лучше качаться на волнах, чем биться о скалы», – любил говаривать он. И теперь, похоже, нашёл свои буйки в тихой гавани.

– Ты кушай, мне на работу пора, – ласково сказала Маришка, подкрасив губы и надевая широкое пальто, которое можно было бы вокруг Михалыча обернуть два раза. – Если что, в холодильнике ещё холодец есть. Ой! Вот я дурында… Только горчицы нет к нему! Не купила, но ничего, я заскочу, возьму.

Она выглянула в окно, прищурилась и пробормотала:

– Эх, с утра, вроде, тихо, а к обеду небось опять морось пойдет… Не снег, а черти что… Брать зонт или не брать… – продолжала она сама с собой, – будет дождь, не будет… Наверное, не будет. Хоть тучки хмурятся, а у меня суставы не ломит. Хотя по прогнозу есть дождик, обещали, но наши синоптики всегда проигрывают моим коленкам, хи-хи!

Она рассмеялась, довольная жизнью, Михалычем и чем-то еще. А Михалыч уплетал себе суп.

«Эх, – подумал он, – ещё бы пятьдесят фронтовых… а лучше пять по пятьдесят».

Но у Маришки алкоголя не водилось, а у него самого денег не осталось.

– Слышь, мать, – проговорил он с набитым ртом, – может, ты это… пузыря прикупишь?

– Какого пузыря? – Маришка тут же упёрла руки в бока.

– Ну… беленькой. Сегодня не выходной, но с холодцом-то вечерком как хорошо, – промямлил Михалыч.

– С холодцом, с холодцом… – передразнила она. – В субботу, после баньки, налью. Ты ж останешься до субботы? А?

Смотрела она на него, вроде, и весело, но в глазах таилась надежда. И тихая глубокая грусть.

Михалыч прокашлялся, потупился.

– Ну а что, ага, ну а чо… можна… я в отпуску ведь.

– Вот и хорошо, – просияла Маришка. – Всё, я пошла.

Женщина вышла, хлопнув дверью старого домика.

Михалыч доел, отложил ложку, шумно выдохнул. Убрал тарелку в раковину, даже стёр со стола крошки. Потом, немного подумав, взялся и за посуду – вымыл тарелку, ложку, кружку. Всё, чтобы задобрить Маришку перед тем, что собирался сделать.

Постоял посреди кухни, задумчиво почесал затылок.

– Эх, что-то я размяк, – пробормотал он. – Чего это я так расчувствовался?.. Мне же… мне же надо туда, мне же… у меня же…

Он не договорил – слова застряли в горле. Делал всё на автомате. Пошёл в комнату, открыл шкаф, потом сервант, стал рыться по полкам. Нашёл невзрачные, старомодные украшения из золота – цепочку, пару колечек, серёжки с мутными камушками.

По весу – немного, но в ломбард примут. Там же, в нижнем ящике, отыскал старые серебряные ложки – явно фамильные, с потёртым гербом на ручке. Сгреб всё в кучу, положил на кровать.

Открыв шифоньер, вытащил старую спортивную сумку и начал складывать туда всё, что посчитал ценным. Добавил наручные часы – мужские, с позолоченным корпусом, правда, по виду, давно не идут. Нашёл пару старых фотоаппаратов, бронзовую статуэтку, аккуратно завернул в полотенце и сунул туда же. Для полноты добавил плед – вдруг пригодится в дороге.

Подошёл к окну, посмотрел в серое небо. Будто прощался с домом и двором. В этот момент хлынул дождь – тяжёлый, косой, стекавший по стёклам длинными струями. Окна будто плакали.

– Эх, – вздохнул Михалыч, – не угадала Маришка. Подвели её суставы – дождь пошёл.

Он натянул куртку, закинул сумку на плечо, обулся, тихо прикрыл за собой дверь и быстрым шагом направился к автовокзалу, стараясь не оглядываться.

Маришка зашла в магазин за горчицей – это был небольшой продуктовый в панельной пятиэтажке, недалеко от её дома.

– Любка, дай-ка мне вон ту горчичку! И посмотри срок годности, чтобы свежайшая была. Я без очков не увижу, – сказала она.

– Ой, – откликнулась Любка-продавщица в синем фартуке, доставая с полки банку горчицы. – А чё это мы такие нарядные сегодня?

– Ничего не нарядные, – пожала плечами Маришка. – Пальтецо? Если ты про пальто, то это я ещё в прошлом годе носила.

– Да я не про пальто, – хитро прищурилась Любка. – Губы намалевала, ресницы подвела… ха, Маришка, ты чё, ещё и брови выщипала? Когда успела? У тебя, что ли, хахаль появился? А ну колись!