– Отпусти, тебе же хуже будет! – сотрясаю воздух нелепой угрозой. Я против него – букашка, маленькая беззащитная букашка, которую прихлопнут и не заметят.

– Еще раз попытаешься меня ударить…

– И что? Ударишь? У вас, бандитов-уголовников, так принято, да?

Он не отвечает. За него это делают его глаза, испепеляя меня взглядом. Шишкин тащит меня к машине и только около нее отпускает.

Дрожащей рукой открываю дверь. Хлопаю дверью и блокирую ее изнутри. Завожу машину. Врубаю музыку на полную громкость. Всем видом показываю: свободен, можешь идти на все четыре стороны! Поворачиваюсь добить его гневным взглядом, но вижу его удаляющийся силуэт.

Теперь я могу сбросить свои защиты, вид гордой и уверенной в себе стервы. Реву. От обиды. От жалости к себе. Как маленькая девочка делаю это громко, театрально. Только вот пожалеть меня некому.

Что за день-то сегодня?! Меня нагло обворовали, оставив без восхищенных взглядов при виде моего обольстительного наряда, без жаркого секса и приятных эмоций. Смешали с грязью.

Несправедливые обвинения Шишкина рвут кожу, нагло проникая в нутро. Как будто я действительно вероломная девица, которая разрушает чужую семью. Но это неправда! Глеб в разводе! Я бы никогда…

Захлебываюсь своими слезами.

Я бы никогда…

Подъезжаю к дому. Продолжаю всхлипывать, но уже по инерции, с остаточным запалом. Основной поток слез из меня уже вышел. Все еще никак не могу согреться. Стужа поселилась в моем теле. В добавок ко всему под чулками кожа чешется от раздражения. Ненавижу колготки! Ненавижу чулки! Ненавижу зиму! И Шишкина! И Глеба туда же! Кругом одни мудаки, а не мужики.

Как назло, во дворе никого. И сколько мне так сидеть в машине? Не хочу звонить Дарье и дергать ее поздним вечером. Что же делать? Ехать в гостиницу? Ага, наряд подходящий, чтобы сразу, с порога, клиентуру нарабатывать. К Даше, может? Не хочу. Она с порога начнет клевать мне мозг своими “я же говорила, что Глеб твой идиот”. И без нее зла на него. К родителям я давно перестала заявляться на ночь глядя. Мамины причитания и осуждающее цоканье языком с папиной гиперопекой… Бр-р-р. Не поеду! Лучше замерзну здесь, в гордом одиночестве.

Засекаю время. Интересно, побью свой рекорд? Как-то я ждала соседей около трех часов. Но сегодня такого желания нет. Я просто хочу домой. Время тянется бесконечно долго. Пять минут. Десять. Пятнадцать. Двадцать. Даже музыка не спасает от окончательно проваленного настроения. В какой-то момент начинаю орать от бессилия. Потом обнимаю руль и бросаю на руки голову, снова начиная всхлипывать.

Внутренне стегаю себя обидными словами. Когда ты уже возьмешь себя в руки? Слабачка! Трусиха! Почему для других я бесстрашная Варвара Борисовна со стальными нервами, а здесь… Никак не могу перешагнуть через себя и так и остаюсь маленькой напуганной девочкой. И ни бокс, ни психологи, ни самобичевание не смогли мне помочь.

Из болота малодушия меня вытягивает внезапный стук в окно. Подпрыгиваю на сиденье, а сердце разрывается от страха. Не решаюсь посмотреть на источник звука. Знаю, что двери заблокированы изнутри, я делаю это автоматически. Где же мой перцовый баллончик? В бардачке? В сумочке? Судорожно пытаюсь вспомнить, куда его положила.

Снова требовательный стук в окно. Медленно убавляю музыку. Еще медленнее поворачиваюсь к окну, ожидания увидеть злобное чудовище с тесаком в руках. Смотрю на человека за стеклом и не верю своим глазам. Снова он? Шишкин? Мне это не мерещится?

Моргаю зареванными глазами, чтобы избавиться от странной картинки. Но Шишкин не исчезает. Он дергает на себя дверь, она не поддается. Тогда он показывает рукой, чтобы я опустила стекло. Вжимаюсь в спинку кресла, подчиняюсь, но ровно на пять сантиметров. Мой медведь приближает лицо к щели:

– Так и будешь сидеть в машине и морозить задницу?

– Я просто заслушалась музыкой. Что ты здесь делаешь?

– Мимо проезжал. Слышу: музыка орет. А тут ты. Выходи. Провожу.

Его грубый настойчивый голос звучит как райская музыка. Знаю, что врет. Не мог он случайно здесь оказаться. И я могла бы брыкаться-сопротивляться-кривляться, отказываться от его помощи, но не буду. Мои запасы сильной и циничной девушки истончены. Она хочет одного – поскорее оказаться дома. Беру сумочку. Надеваю шапку и… как мешок с картошкой вываливаюсь из машины. “Ну, ты, как обычно, мисс неуклюжесть” – мамины слова фоном раздают мне привычные и нерушимые вердикты.

Захар берет меня за руку. Не под локоть, как до этого, а ладонь в ладонь, крепко сжимая пальцы, будто я захочу убежать. В его большой ладони моя кажется совсем малышкой. Мне это нравится, такой простой жест, но такой приятный, теплый. И даже интимный. Но мне это тоже нравится. С Захаром мне не страшно. И я не хочу от него убегать. Хоть мозг и отчаянно верещит папиным голосом, вдалбивающим мне с детства: держись от плохих парней подальше!

Когда мы подходим к подъезду, он отпускает мою руку, и я, вопреки всем приличиям и мантрам от папы, цепляюсь за его ладонь:

– До квартиры. Пожалуйста.

– Обычно ключи в сумочке ищут двумя руками. Понял, что до квартиры.

– У меня ключи в кармане. Одной руки достаточно. Расскажешь, что ты тут делаешь? – Достаю из Дашиной шубы ключи, открываю дверь и повторяю свой вопрос еле слышным голосом.

– Не знаю, Варь. Просто приехал.

Он держит дверь одной рукой и пропускает меня вперед. По телу в разные стороны разбегаются мурашки от его хриплого, уменьшительно-ласкательного “Варь” и “ просто приехал”. Для меня это больше, чем “просто”. Когда я захожу в подъезд, Захар добавляет:

– Подумал, если ты боишься выходить из подъезда одна, значит и заходить тоже.

Мои мурашки исполняют тройное сальто.

– Спасибо, – шепчу, не отпуская его руку, и пропускаю его вперед. – Третий этаж.

– Третий этаж.

В глухой тишине подъезда его быстрые, но, как ни странно, не громкие шаги гармонично дополняют звуки от моих, цокающих каблуками. Я не слышу его дыхание. Но чувствую. Хочу ощутить его на своих щеках, губах. Это от холода. Точно, от холода.

Какая же у него огромная спина! Настолько, что я не вижу ничего впереди. Зато замечаю сбоку обшарпанные стены. Не самый цветущий подъезд у меня, на что раньше я внимание не обращала. Почему-то неловко, что он видит это. А еще я думаю о том, звать его к себе в квартиру или нет. С одной стороны – уже очень поздно и пригласи я его, это будет выглядеть двусмысленно. С другой, в знак благодарности, неплохо бы напоить его горячим чаем.

Замечаю, что начинаю идти медленнее, прилагая усилия, чтобы сдержать его скорость. Конечно же, не для того, чтобы дольше побыть с медведем и чувствовать тепло его тела через руку. Нет. Точно, нет. А чтобы оттянуть неловкость по поводу его приглашения у моей двери.

Захар останавливается на моем этаже и поворачивается ко мне:

– Пришли.

Руку не отпускает. Смотрит в глаза. Задираю голову, чтобы ответить на взгляд, и одновременно сжимаю второй рукой воротник шубы. Теряюсь под его взглядом. Чувствую, как моя ладонь в его руке становится влажной. Тяну на себя ее. Захар опускает, но не сразу.

– Ну, пока.

Обычно его голос звучит уверенно, твердо. А тут… Он говорит тихо, с паузой между словами. Будто сдерживается, чтобы не наговорить что-то еще. Что?

– Я… не приглашаю. Уже поздно, – зачем-то оправдываюсь перед ним, мысленно уменьшаясь в размерах до сморщенного сухофрукта.

Не в силах выдержать его въедливый взгляд, пытаюсь попасть ключом в замочную скважину. Связка с ключами звонко падает на пол. Мы одновременно тянемся за ней и чудом не ударяемся лбами. Но наши лица так близко друг к другу, что еще мгновение – и мы встретимся губами. Пока же это делает только дыхание. Его. Мое. Наше. Оно смешивается, растворяется друг в друге. Повисает над нами невидимым, но ощутимым физически концентрированным экстрактом. И звучит он слишком чувственно, интимно.