До того, как он озвучивает свое решение, я уже знаю: уговорю его и возьмусь за эту операцию не только из спортивного интереса, но и из чувства вины. Ведь именно я ответственна за потерю его здорового зуба. Причем он пострадал незаслуженно. И как бы я не отшучивалась, что выдала ему удар авансом и в отместку за прошлые грехи с другими женщинами, факт остается фактом. Он хотел меня защитить от пьяного приставалы, а я, не разобравшись, треснула ему по лицу сумочкой с тяжеленным флаконом духов.

– Я согласен. И на стоматологическое чудо с этим зубом. И на осмотр остальных, – он так смотрит на меня, будто я его спасительница и он вверяет мне самое дорогое, что у него есть. – Я выбираю вас, Варвара Борисовна.

От его слов и голоса мне не по себе. Они снова звучат слишком интимно. Будто мы обсуждаем не выбор тактики лечения, а наши несуществующие отношения. Снова непроизвольно рассматриваю его лицо.

Глаза. Бездонные. Как бермудский треугольник: попадаешь в них и пропадаешь. Я плавлюсь под этим взглядом. И не могу отвести свой.

Губы. Властные. Уверенные. И такие чувственные. На секунду мне даже хочется прикоснуться к его щеке со шрамом, провести пальцем по нему, по губам. Надавить на них. Сильно. Проверить их реальность. Попробовать их на вкус. Сначала нежно. Языком. Потом впиться зубами, до крови.

Меня физически передергивает судорогой. И она же помогает мне выбраться из-под гипноза с кодовым названием “Шишкин и его бурые, во всех смыслах этого слова, глаза”.

Я диктую данные осмотра медсестре. В целом, состояние зубов отличное. Только один поверхностный кариес. И сломанный зуб. Хорошо, что рядом с ним нет кариозной полости и воспалительных процессов, значит им я смогу заняться сегодня. И так потеряли время.

Делаю снимок портативным рентген-аппаратом. Убеждаюсь, что с корнем зуба все в порядке. В моей голове структурно собирается пошаговая схема дальнейших действий. Коротко пересказываю ее пациенту. Подготавливаю все необходимое. Киваю головой Шишкину: начинаем.

Беру шприц с анестетиком. Замечаю, как глаза напротив расширяются, а зрачки резко становятся еще больше, заполняют практически всю радужную оболочку. Волнуется. За годы практики я научилась считывать и интерпретировать малейшие телесные сигналы пациентов.

Улыбаюсь под маской. Всегда так делаю, чтобы энергетически передать подопечному свой уверенный настрой, который они могут считать по выражению моих глаз.

– Сейчас я поставлю вам анестезию. Она снимет болезненные ощущения, – проговариваю все, что буду делать и для чего. – Буду невежливой. Потерпите. Если что – мычите, моргайте, но не дергайтесь, и все пройдет хорошо. Обещаю.

Ввожу препарат. Шишкин весь напрягается и… хватает меня рукой за ногу. Но я не реагирую, не останавливаюсь. Никак не показываю свое возмущение. Хоть он и пугает меня этим жестом, я позволяю ему держаться за себя. Кожа под его пальцами горит. Еще никогда мне не было так сложно сосредоточиться на работе.

Убираю шприц из его рта, затем – его руку со своей ноги.

– Больше так не делайте. Могу сделать больно, – я сама серьезность.

– Простите, – мычит от мне. – Честное слово, обычно я так себя не веду.

Я тщательно и аккуратно работаю с его зубом, увлекаясь процессом. Все это время Шишкин не сводит с меня взгляд. Только когда завершаю процедуру, замечаю, что он держится за ткань моих брюк. Ну, и ребенок же этот взрослый детина!

Мне приходится снова касаться его руки, чтобы он отпустил мои брюки из своего захвата. У него огромные кулаки, кожа хоть и по-мужски грубая, сухая, но теплая, приятная. Зачем-то вспоминаю, что у Глеба она нежнейшая и по этому параметру легко составит конкуренцию моей. Он на уходовые процедуры для рук ходит чаще меня.

Делаю вид, что мне все равно. Но мне не все равно. Прикосновения к его ладоням волнуют меня. Смущают. Дезориентируют. Снимаю фартук с его груди, случайно касаясь пальцами шеи. Он вздрагивает. Или я? Ничего уже не понимаю. В воздухе трещит электричество и недосказанность. Я принимаюсь забивать все пространство кабинета строгим голосом с рекомендациями по уходу за полостью рта и пищевой диетой.

– Когда мы с вами встретимся снова? – от его вопроса по мне пробегают мурашки. Он предлагает мне свидание сразу же после того, как я ковырялась у него во рту? Серьезно? Вот, бабник, не теряется!

– Захар Владимирович, соблюдайте субординацию. Я не хожу на свидания с пациентами, – говорю твердо, уверенно, все еще оставаясь в маске.

– Варвара Борисовна, я про следующий прием. Нужно вылечить мой поверхностный кариес, – он криво ухмыляется губами, которые заморожены анестезией, встает надо мной своей огромной медвежьей фигурой. – Лучше раннее утро.

От его слов меня бросает в жар. Я-то подумала, что он мне предлагает встретиться в неформальной обстановке! Неудобно-то как! Не придумываю ничего лучше, как сделать вид, что это не я только что сморозила глупость. Открываю свое расписание и ищу для него свободные места для приема.

– Я работаю с двенадцати. К сожалению, на ближайшие дни все расписано. Если только также, в семь вечера, в среду. Вам подходит? Или нужно время морально подготовиться?

– Я справлюсь.

– Только без рук. Договорились? – смотрю на него максимально серьезно. Щеки под маской полыхают. Нужно срочно ее снять, но не хочу делать это при нем.

– Я постараюсь. Это рефлекс, – пожимает плечами, показывая, что ему жаль. А глаза сверкают, и я понимаю: ему не жаль.

– Вы всех стоматологов хватаете за ноги?

– Только вас, – он снова улыбается полуперекошенным лицом.

Знал бы он, как криво выглядит его улыбка, которой он хочет меня покорить!

– Возьму вас только с этим условием. Сможете справиться со своими рефлексами?

– Я постараюсь, – на миг он становится серьезнее и добавляет: – Готов искупить свою вину примирительным ужином. Это не свидание, не подумайте. Всего лишь жест вежливости в качестве искреннего извинения. Не сегодня. Завтра.

Меня обдает жаром от его хриплого самоуверенного предложения. Я поражаюсь его наглости и уверенности в себе. Неужели на всех так безотказно действует его прямолинейность и желание затащить в койку сразу после знакомства? Меня это злит.

– Значит так, Захар Владимирович. На ужин я с вами идти не собираюсь. У меня есть мужчина, – уголки его рта от этих слов опускаются и больше не поднимают губы в улыбке. – И впредь не потерплю никакого флирта. Я доктор, вы – пациент. На этом наши отношения исчерпываются.

Ставлю взглядом твердую точку в своей пламенной речи и отворачиваюсь от него. Слышу его тихое “Посмотрим” и не верю своим ушам.

– Что, простите?! – сбиваюсь со счета в который раз за общение с ним меня бросает в жар.

– Мне нужен номер вашего телефона, – еще волна жара. – На случай, если разболится зуб, будет обидно, если ваши труды пропадут зря.

Смотрю на него и не знаю, как возразить. С одной стороны, я понимаю, что это уловка для получения моего номера телефона. А с другой – я правда хочу, чтобы все прижилось и не доставляло ему дискомфорта. Диктую ему номер телефона:

– Только на экстренный случай. Никаких нагрузок на челюсть. Диета с мягкой пищей. Всего хорошего.

Не дожидаясь его ответа, отворачиваюсь и делаю вид, что занята записями в его медицинской карте. Чувствую его жгучий взгляд на всем теле. Под ним горит буквально каждый миллиметр. Волосы липнут к шее. А под маской просто адово пекло. Слышу звук закрывающейся двери, наконец, стягиваю с себя маску и кидаю на стол. Откидываюсь на спинку стула и впадаю в ступор, не в силах совладать с дрожью в пальцах.

Что это вообще было?!

– Варенька Борисовна, да у вас тут в кабинете можно продукты оставлять, не испортятся. Ты чего морозилку устроила? – Вздрагиваю от голоса Даши и хватаюсь за маску, думая, что вернулся Шишкин.