Анетта пыталась сбегать, но теперь ее стерегли как самого злостного преступника. Девушка угасала в своей тюрьме, и единственным проблеском стали послания, которые она писала на страницах старых книг. Пусть для нее шансов на спасение не было, но, может быть, очередная одиннадцатая прочитает эти записи и сможет избежать страшной участи.

…А на следующий год Брейви-Бэй снова был обласкан милостью богов. Амбары и погреба ломились от запасов, народ благоденствовал, и никто не вспоминал рыженькую любопытную Анетту, сгинувшую от неведомой хвори.

Над крошечным Брейви-Бэй вторую неделю клубились угрюмые пепельно-серые тучи. Набухшие от непролитых дождей, они тяжело перекатывались, заслоняя собой весь небосвод, и настойчиво напоминали о своем присутствии глухими раскатами грома.

Было душно. В тщетной надежде люди поднимали головы к небу, мечтая о глотке свежего воздуха и прохладных каплях, но вместо этого чувствовали на губах лишь липкую соль.

– Неправильный год! – сердито буркнула обычно приветливая молочница. – А так хорошо все начиналось…

Весна была сочной и радостной, начало лета ласковым, щедрым на солнце и теплые дожди, а вот с середины все пошло наперекосяк: посевы начали засыхать, листва теряла яркие краски, а люди и скотина маялись от жары.

– Старались плохо, – в тон ей ответила старая Элла из соседней лавки. Разогнувшись, она вытерла пот с раскрасневшегося лица и нагло спросила: – Не так ли, Тэмми?

Главная наставница приюта прошла мимо них, сделав вид, что не слышит грубого кудахтанья. Ее спина была прямая, как палка, плечи гордо разведены, в каждом жесте сквозило превосходство. И только удалившись на десяток шагов, она притормозила и, слегка склонив голову набок, холодно произнесла:

– Мина! Быстрее!

Матушка Тэмми этим летом была особенно угрюма и недовольна всем, что происходило в приюте. Наказания сыпались как из рога изобилия, поэтому злить ее совершенно не хотелось.

Я поудобнее перехватила громоздкую тяжелую корзину и поспешила за ней, а молочница и ее ворчливая подруга проводили меня угрюмыми осуждающими взглядами. Будто именно по моей вине Брейви-Бэй уже которую неделю изнывал без дождей.

Чтобы срезать путь, мы свернули в узкий неказистый переулок, с обеих сторон зажатый двухэтажными жилыми домами. От одного взгляда на обшарпанные стены с облупившейся бежевой краской становилось еще жарче – они напоминали высохший песок.

– Матушка Тэмми, – тихо позвала я, – как вы думаете, почему этим летом такая жара? Столько лет все прекрасно было, а теперь что-то испортилось?

– Глупости не говори! Погода на то и погода, чтобы преподносить неприятные сюрпризы.

Матушка раздраженно отмахнулась от меня и, глухо цокая толстыми каблуками, пошла дальше. Я же набралась смелости и задала еще один вопрос:

– Почему тогда в городе все говорят и смотрят так, будто это наша вина? – Матушка резко остановилась, и я, не успев притормозить, врезалась груженой корзиной ей в спину. – Простите.

– Растяпа! Без ужина останешься! – резкими нервными движениями она стряхнула соринки с платья и взглянула на меня так, что я мигом растеряла все слова. – А говорят они так из-за глупости. А еще потому что свинье неблагодарные!

Сказала и дальше пошла. Я же собрала с земли свалившиеся свертки, вернула их обратно в корзину и отправилась следом. И хотя я так и не поняла, почему жители Брейви-Бэй были «неблагодарными свиньями», желание задавать вопросы исчезло – ужина меня уже лишили, и я не хотела остаться еще и без завтрака.

Над городом снова раздался тяжелый раскат грома, от которого зазвенели стекла в домах. Тэмми лишь на миг замедлилась, но потом сжала кулаки и продолжила путь. При этом ее спина стала еще прямее. Я же шла, сгибаясь под тяжестью ноши, и молилась о том, чтобы зловещие тучи наконец разродились дождем. Между лопаток противно стекали капли пота, на пояснице легкое платье прилипло к коже, вызывая непреодолимое желание почесаться. Как же хотелось сходить на пруд! Окунуться с головой и проплыть без остановки несколько кругов. И хотя вода давно стала как парное молоко и не приносила желанной прохлады, все равно одна мысль о купании вызывала улыбку.

Мы добрались до последней лавки, в которой продавались пуговицы, скрепки, а еще бракованные отрезы – тут Матушка покупала ткань для пошива одежды для сирот.

– Подожди здесь, – глухо обронила она и зашла внутрь, а я осталась на крыльце и, тяжело опустив корзину на верхнюю ступень, села рядом.

Ненавижу ходить с Тэмми в город! Каждый раз, когда мне выпадает эта сомнительная честь, я возвращаюсь в приют с содранными ладонями и болью в спине. И непременно без ужина, потому что провести с Матушкой несколько часов и не получить наказания попросту невозможно.

Мне уже хотелось есть, и, как назло, из корзины доносился сладкий аромат малиновых пирогов. Это лакомство Матушка покупала исключительно для себя. Воспитанников таким не баловали, и от этого запах становился еще пленительнее.

Что если немножко отщипнуть? Самый уголок? Может, не заметит или решит, что в пекарне такой положили?

Я облизнулась и склонилась к корзине чуть ближе.

Маленький кусочек… Крошечку…

– Эй, ты! – раздался хриплый, скрипучий голос.

Из соседнего дома на меня смотрела седая, как лунь, старуха.

– Да-да, белобрысая. Ты. Хватит сидеть, иди-ка помоги мне.

– Матушка Тэмми велела ждать здесь, —попробовала я возразить.

Но бабка была неумолима:

– Старшим помогать надо! Или у вас в приюте только тунеядцев бесполезных растят?

– Но…

– Али ты сама безрукая и больная? – Старуха нахмурилась и царапнула по мне старческим мутным взглядом.

Чувствуя себя неуютно, я поднялась на ноги.

– Тощая какая. И мелкая! Тебе лет-то сколько, немощь?

– Восемнадцать весной стукнуло.

– Восемнадцать – это хорошо, – криво ухмыльнулась беззубым ртом, – давай живее!

Я с сомнением оглянулась на дверь, за которой скрылась Матушка.

– Да не бойся ты! Она и не заметит твоего отсутствия. Там дел на три минуты. Поможешь сундук передвинуть, а то мужики мои разбежались кто куда, а самой сил уже не хватает.

Отказать старой немощной женщине я не смогла. Оставила корзину возле входа, а сама проворно соскочила по ступеням и подошла к бабке.

– Только быстренько, а то меня ругать будут.

– Не переживай, и глазом моргнуть не успеешь, как все закончится, – с этими словами она посторонилась, пропуская меня внутрь.

И стоило только сделать несколько шагов по сумрачному коридору, как сзади на меня кто-то набросился и жесткой широкой ладонью зажал рот.

***

Тот, кто на меня напал, провонял сивухой и горьким потом. Его движения были грубые, но неуверенные, как и у всех выпивох, а еще он пыхтел, словно старый боров, который с трудом переворачивался с боку на бок в грязной луже.

– Тащи ее в подвал, – проскрипела старуха, – а я отвлеку ворону из приюта.

И меня потащили. Я упиралась, как могла, цеплялась за косяки и мебель, попадавшуюся на пути, мычала, пытаясь укусить ладонь, зажимавшую мой рот. Мне удалось свалить на пол тяжелую вешалку, нагруженную пыльной одеждой, и опрокинуть стойку с инструментами. К сожалению, грохота оказалось недостаточно – снаружи меня не услышали.

Я до крови расцарапала вцепившуюся в меня лапу и даже пару раз лягнула своего похитителя, за что тут же получила увесистую оплеуху, но вырваться так и не смогла. Он стащил меня по каменным ступеням в душный погреб, зажал в углу и, обдавая зловонным дыханием, зло прохрипел на ухо:

– Угомонись, иначе пожалеешь! – Сдавил так сильно, что не получалось вдохнуть. – Поняла?

Я замерла. Противопоставить жуткому мужику мне было нечего. Он сильнее, злее и настроен решительно. Все, что я могла, – это ждать удобного момента.

Откуда-то сверху доносились приглушенные голоса, в которых с трудом узнавалось скрипучее ворчание старухи и требовательные ноты наставницы. Сегодня я как никогда прежде полюбила Матушку Тэмми и молилась всем богам, чтобы она меня не оставила на растерзание этим ненормальным.