Затем Будда рассказал эту историю из прошлого.

Давным-давно, когда в Варанаси правил царь по имени Калабу, Бодхисатта родился в крайне богатой браминской семье, и звали его Кундарака. Доучившись в Таккасиле, он вернулся в Варанаси и взялся за дело отца.

Когда родители его скончались, ему досталось все семейное благосостояние и сокровища, и он задумался: «Сородичей моих, собравших все эти сокровища, больше нет. Теперь настал мой черед взять за них на себя ответственность, а потом умереть. Какая от этого будет польза?»

Он тщательно выбрал семь праведников, кто заслуживали такого из-за щедрых своих подаяний, и распределил все свое богатство между ними. Взяв себе имя Кхантивади, он ушел из Варанаси и отправился в Химават вести там жизнь аскета. Долгое время жил он одними дикими плодами и медитировал, воспитывая в себе Четыре брахма-вихары.

Однажды в начале поры дождей Кхантивали ушел за солью и уксусом, а также – поискать место, где можно остановиться. Он добрался до Варанаси и провел ночь в царском парке. Наутро, собирая в городе подаяние, он явился к дому верховного военачальника, который весьма собою гордился. Военачальник этот взял его миску и предложил ему пищу со своего стола. Затем он пригласил аскета обосноваться в царском парке и устроил все так, чтобы тот там остался.

Однажды царь Калабу у себя во дворце напился без меры и объявил, что желает продолжать празднование на открытом воздухе. Шумную процессию музыкантов, певцов, танцоров и придворных женщин он повел в царский парк. На громадном каменном помосте в самой середине парка ему застелили особую кушетку, и он сел на нее, наслаждаясь гульбищем, сравнимым, как ему казалось, с Таватимсой. Все развлечения ему очень понравились, и он наконец уснул, положив голову на колени своей любимицы из гарема.

– Что ж, – сказали друг дружке женщины, – раз теперь его величество уснули, в чем смысл петь дальше? Он же нас точно уже не слушает!

Музыканты отложили инструменты, а женщины все вместе ушли любоваться красивыми цветами и услаждаться.

Бродя по саду, они наткнулись на аскета, который сидел и медитировал у подножья цветущего дерева сал.

– Дамы, – воскликнула одна женщина, – давайте сядем и послушаем слова этого мудрого человека, пока не проснется царь.

Женщины поздоровались с аскетом, расселись вокруг него и сказали:

– Господин, просим вас, расскажите нам что-нибудь такое, что стоит послушать.

После такого приглашения аскет взялся им проповедовать.

Между тем, царская любимица слегка шевельнулась, и от ее движения царь проснулся. Сел и, удивившись, что больше никого не видит, закричал:

– Куда подевались все эти негодницы?

– Государь, – ответила любимица, – они убрели уже сколько-то времени назад и теперь сидят вон там, слушают какого-то аскета.

Царь схватил меч и в гневе бросился туда с криком:

– Я сейчас проучу этого ложного аскета!

Кое-кто из женщин заметил, как приближается царь, они поспешили ему навстречу, отняли у него меч и постарались его утихомирить. Он прошагал точно в самую середину собрания и встал рядом с аскетом.

– Что за учение ты проповедуешь, аскет? – спросил он.

– Я излагаю учение терпения, ваше величество, – ответил Кхантивади.

– Что это еще за терпение?

– Не гневаться, когда кто-то оскорбляет тебя, бьет тебя и поносит тебя.

– Прекрасно, – произнес царь. – Дай-ка я проверю, истинно ли твое терпение.

Он призвал царского палача, и тот быстро явился в желтом своем одеянье и с красной гирляндой на шее. При нем имелись терновый бич и топор, полагавшиеся ему по должности. Он отдал царю честь и спросил:

– Чего вам будет угодно, государь?

– Забирай этого подлого мерзавца-аскета! – распорядился царь. – Швырни его наземь и задай две тысячи бичей – спереди, сзади и с боков!

Палач швырнул аскета наземь и принялся его избивать. Терновые колючки бича распарывали кожу на всех частях его тела, и из тысяч ран текла кровь. Аскет не сопротивлялся и не кричал от боли.

– А теперь что за учение ты проповедуешь? – воскликнул царь.

– Я излагаю учение терпения, ваше величество, – повторил Кхантивади. – Вы воображаете, будто терпение мое – лишь в слой кожи толщиной. Нет, государь, оно глубоко в моем сердце, где его не увидят подобные вам.

– Палач! – вскричал царь.

– Чего вам будет угодно, государь? – спросил тот.

– Отруби этому ложному аскету и кисти, и стопы.

Палач воздел могучий свой топор и отрубил Кхантивади кисти и стопы.

Из запястий и лодыжек у аскета хлестала кровь, словно сок дерева лак из прохудившегося кувшина. И все равно оставался он безмятежен, не выказывая ни признака какого бы то ни было чувства.

– А теперь что за ученье проповедуешь? – вскричал царь.

– Я излагаю учение терпения, ваше величество, – спокойно повторил аскет. – Вы предполагали, государь, будто терпение мое пребывает в кистях и стопах? Нет, государь, оно крепко сидит у меня в сердце.

– Палач! – закричал царь.

– Чего вам будет угодно, государь? – отозвался тот.

– Отрежь ему нос и уши.

Послушный царю, палач вновь взялся за топор. Изувеченное лицо Кхантивади все было в крови.

– А теперь что за ученье проповедуешь? – закричал царь.

– Я излагаю учение терпения, ваше величество, – повторил тот. – Вы что, предполагали, будто терпение мое гнездится в носе у и ушах? Нет, государь, оно засело глубоко у меня в сердце.

– Изыди, мерзкий святоша! Не проповедуй больше свое ученье терпения у меня в парке! – вскричал царь, сильно пнул Кхантивади в грудь и удалился.

Едва царь скрылся из виду, верховный военачальник бережно стер кровь с изувеченного лица и тела Кхантивади и попытался остановить кровотечение, перевязав ему раны. Нежно усадив аскета, военачальник поклонился ему.

– Достопочтенный господин, если вам обязательно гневаться на кого-то, прошу вас – пусть ваш гнев будет на одного царя, – взмолился он. – Мы не принимали в этом участия, великий мудрец. Прошу вас, пощадите нашу бедную землю!

– Да здравствует царь! – слабо ответил Кхантивади. – Мир тому, кто так жестоко изувечил это мое тело. Я учу терпению и взращиваю в себе терпение. Нет во мне гнева на него за то, что он натворил.

Царь, выходя из сада, скрылся с глаз аскета – и в тот же миг разверзлась земля, и могучее пламя вырвалось аж из самого ада и охватило царя. Весь в этом пламени, словно в жутком алом одеянье, подобающем царю, Калабу провалился сквозь землю и переродился в аду Авичи.

В тот же день Кхантивади умер от страшных своих увечий. Дворцовые женщины, царские слуги и множество простых людей почтили изувеченное тело его духа́ми, гирляндами и благовониями, когда почтительно исполняли погребальные обряды. Много дней все только и говорили, что о необычайном терпении, которое Кхантивади проявил к зверской жестокости царя. Люди восхищались тем, что он выдержал такие муки без единого признака гнева. Все соглашались с тем, что царю, чтобы заплатить за зло при убийстве такого благородного существа, пребывать в аду очень долго.

Завершив рассказ, Будда учил Дхамме. Вспыльчивый бхикху достиг второго пути, а прочие достигли первого пути. Затем Будда определил рождение:

– В то время Девадатта был Калабу, царем Каси; Сарипутта – военачальником; сам же я – Кхантивади, аскетом, учившим терпению.

Пребывая в Джетаване, Будда рассказал эту историю о царе Пасенади[3].