47. Возвращение

Следующие сутки стали для Арианы самым мучительным ожиданием в ее жизни. Время в пентхаусе текло неестественно медленно, растягиваясь в тягучую, беспросветную ленту. Каждый час она проверяла телефон, бессмысленно листая ленту новостей, перечитывая его сообщения из Гонконга — те самые, полные тоски и нежности, которые теперь казались ей посланиями из другой, безвозвратно ушедшей реальности.

Она пыталась заниматься упаковкой привезенных вещей, раскладывая книги по полкам, вешая платья в его гардеробную, но руки не слушались, а мысли упрямо возвращались к двум полоскам и завтрашнему визиту в клинику. Каждый предмет, который она переносила из своей старой жизни в их общую, казался ей немым укором, напоминанием о хрупкости этого самого "общего".

Ариана почти не ела, оправдывая это перед самой собой остаточными симптомами. Но правда была в том, что ее душил страх. Глухой, давящий страх, подпитываемый памятью о его ледяных глазах в сквере и его словах об "обузе". Мысль о том, что их хрупкое счастье, едва успевшее окрепнуть после бури ссор, может разбиться вдребезги о гранит его принципов, парализовала ее.

Когда на табло прилета высветилось, что его рейс приземлился, ее сердце заколотилось в груди с такой силой, что она услышала его стук в ушах. Она металась по квартире, поправляла уже идеально лежащие на диване подушки, переставляла вазу с ирисами, которую он прислал ей на второй день своего отъезда. Она представляла, как он войдет, усталый, но счастливый, обнимет ее, будет расспрашивать, как она провела эти дни, смеяться над ее рассказами о переезде. И тогда, в теплой, безопасной атмосфере их воссоединения, глядя ему в глаза, она, возможно, найдет в себе силы сказать. Или, по крайней мере, почувствует, готов ли он услышать.

Наконец, послышался мягкий, но отчетливый щелчок открывающегося замка. Ариана замерла посреди гостиной, вцепившись пальцами в складки своего платья. Дверь открылась, и в нее вошел Марк.

И вся ее надежда, все ее воздушные замки рухнули в одно мгновение, не издав ни звука.

Он вошел не так, как она представляла. Не было усталой, но счастливой улыбки, нетерпеливого шага навстречу. Он переступил порог медленно, его движения были отточенными, но лишенными какой-либо энергии. Он поставил свой дорожный чемодан и портфель из черной кожи на пол у консоли с такой филигранной точностью, будто расставлял фигуры на шахматной доске. Лишь потом он поднял на нее взгляд. Его глаза, обычно такие живые, теплеющие в ее присутствии, теперь были плоскими, отстраненными и смотрели сквозь нее, будто она была прозрачной. В них не было ни радости, ни усталости — лишь глубокая, непроглядная пустота.

— Привет, — произнес он. Его голос был ровным, низким и безжизненным, как запись автоответчика.

— Привет, — прошептала она в ответ, чувствуя, как по ее спине бегут ледяные мурашки. Она сделала шаг навстречу, инстинктивно желая обнять его, почувствовать его тепло, растопить этот лед. Но он, будто не заметив этого движения, прошел мимо нее к панорамному окну, оставив между ними дистанцию в несколько шагов, которая показалась ей пропастью.

— Переговоры… прошли успешно? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал и звучал естественно.

— Да. Все по плану, — отрезал он, не оборачиваясь, глядя на ночной город. Его спина, прямая и неприступная, была красноречивее любых слов. — Сложно было. Но результат достигнут.

Контраст между этим ледяным, отстраненным человеком и тем, кто писал ей "скучаю до боли" и "привезу целый рынок подарков", был настолько разительным, что у Арианы перехватило дыхание. Это была не просто усталость после долгого перелета и изматывающих встреч. Это было что-то другое. Что-то глубокое и мрачное, что он привез с собой в запечатанном контейнере и не собирался открывать.

— Марк, с тобой все в порядке? — рискнула она снова, ее голос прозвучал тише, чем она хотела.

Он медленно повернулся. Его лицо оставалось маской бесстрастия.

— Со мной все в порядке, Ариана. Просто мне нужно несколько часов тишины и сосредоточенности. Чтобы переключиться.

Он не сказал "отстань", но вежливая, безличная просьба "дать ему сосредоточиться" прозвучала не менее болезненно. Она отрезала ее так же эффективно, как и резкость. Она отступила на шаг, ощущая, как почва уходит из-под ног.

— Я понимаю, — тихо сказала она, сжимая пальцы в кулаки. — Может, принесу тебе чаю? Или чего-нибудь поесть?

— Спасибо, нет. Я не голоден.

Он кивнул ей, коротко и формально, словно деловому партнеру после совещания, и, не сказав больше ни слова, прошел в свой кабинет. Дверь закрылась за ним с тихим, но окончательным щелчком, который отозвался в ее сердце гулким эхом.

Она осталась стоять одна посреди огромной, залитой мягким светом гостиной. Воздух, еще несколько минут назад наполненный радостным ожиданием, теперь был стерильным и холодным. Все ее планы, вся ее решимость рассказать ему правду, испарились, словно их и не было. Как можно говорить о чем-то таком хрупком и пугающем, о новой жизни, с человеком, который только что отгородился от нее стеной вежливого, но непреодолимого отчуждения? Как можно доверить ему самое сокровенное, когда он мысленно все еще находится за тысячи километров, в мире цифр, стратегий и безжалостной конкуренции?

Она медленно опустилась на диван, обхватив голову руками. Возможно, он и правда просто нуждался в времени. Возможно, завтра, после ночного отдыха, щит опустится, и он снова станет тем Марком, который признался ей в любви у камина. Тем, чьи прикосновения могли быть такими нежными.

Но внутри нее шевелился червь сомнения. А что, если эта отстраненность — его фундаментальное состояние? То, к чему он возвращается под давлением обстоятельств, его естественная среда? Мир, в котором он был королем, не терпел слабостей. А беременность, любовь, семья — все это в его парадигме могло выглядеть как уязвимость. Опасная, непозволительная слабость.

Мысль о том, чтобы сказать ему сейчас, вызывала у нее приступ слепой паники. Он мог отреагировать с той же вежливой, но убийственной холодностью. Он мог взглянуть на нее, как на досадную помеху в выверенном графике его жизни. Он мог… предложить "решение". Рациональное, безэмоциональное. От этой мысли ее бросило в жар, а затем в леденящий холод. Нет. Она уже чувствовала странную, инстинктивную связь с этим крошечным существом внутри нее. Оно было частью ее. И она не позволит никому, даже ему, относиться к нему как к проблеме.

Значит, нужно было ждать. Молчать. Идти завтра в клинику одной. Получить официальное подтверждение. А потом… потом смотреть по обстановке. Смотреть, вернется ли к ней тот Марк, которого она любила, или же этот холодный, отстраненный стратег, для которого она была лишь частью интерьера, и есть его истинная сущность.

Она поднялась с дивана и на цыпочках подошла к двери его кабинета. Из-за двери не доносилось ни звука. Он просто сидел там, в тишине, один на один со своими мыслями, в которые ей не было доступа.

Она положила ладонь на прохладную деревянную поверхность, как будто через нее могла почувствовать его, понять, что творится за этим непроницаемым фасадом. Но дверь была глухой. Как и он сам.

— Не сейчас, — прошептала она себе и ему в безмолвие. — Я не могу сказать тебе сейчас.

Она повернулась и пошла в спальню, оставляя его в его добровольном затворничестве. Решение было принято. Правда подождет. А пока ей предстояло провести ночь рядом с человеком, который был от нее за миллион световых лет, и хранить тайну, которая тяжелым камнем лежала на ее сердце. И от этой неизвестности и одиночества на душе было гораздо тяжелее, чем от любой физической тошноты.

48. Сорванный ужин

Утро после его возвращения началось в том же ледяном ключе. Марк вышел из спальни затененным, молчаливым, его взгляд был направлен куда-то внутрь себя. Он поблагодарил ее за кофе кивком, ответил на пару дежурных вопросов односложно и, сославшись на гору неотложных дел после отъезда, уехал в офис, даже не поцеловав ее на прощание. Дверь закрылась, и Ариана осталась одна в звенящей тишине пентхауса, сжимая в руках кружку и чувствуя, как трещина в ее сердце расширяется.