— Александр Григорьевич, а что там у него в подвале? — спросил я.

— Это закрытая территория даже для меня, — признался наставник. — Если кто-то и видел, что там хранится у Василия, то явно не я.

— И вы ни разу не спросили его об этом? — удивился я.

— Спрашивал. Он говорит, что по большей части, там лежат результаты его неудавшихся экспериментов, — ответил старик. — Если ты хочешь спросить, почему я не забрался к нему в подпол через некрослой, то я тебе сразу отвечу — если твои друзья хотят что-то сохранить в тайне от тебя, то не всегда нужно выяснять это против их воли. Бывают моменты, когда будет не лишним проявить уважение.

— Я и не собирался ничего такого спрашивать, — соврал я. Вообще-то собирался, конечно…

Снизу послышалось шипение, затем шаги, скрип ступенек, и вскоре в комнату вошел Хвостов, который мял в руках грязно-белую тряпку, пытаясь оттереть переливающиеся на пальцах лиловые пятна.

— Теперь я с вами, друзья мои. Организм впал в спячку, так что несколько часов у нас есть, — сказал он и посмотрел на меня. — Чей смех будем запечатывать? Чертков нам не подходит, он смеется как раненая утка, так что остаемся мы вдвоем, Максим.

— Наверное, мой? — осторожно предложил я. — Просто там, где у меня его попросили, скорее ждут именно мой смех.

— Твой, значит твой, — кивнул Василий Стахиевич. — Какой ты предпочитаешь сосуд? Линзу, кусок известняка или что-то более оригинальное, трещотку из копыта, например?

— Из какого копыта? — не понял я.

— Да хоть из какого, — блеснули огоньки в глазах Хвостова. — Могу предложить козье. У меня их штук пять, можешь даже выбрать какое больше понравится.

— Нет, спасибо, трещотка, наверное, не подойдет… — сказал я. — Просто у меня уже дудка есть… Мне ее вполне достаточно…

— Дудка? — удивленно спросил Хвостов. — Зачем тебе дудка? Ты музыкант?

— Ну не то чтобы прям уж музыкант… — смутил он меня своим вопросом. — Скорее начинающий любитель…

— Тогда не понимаю, почему ты отказываешься от трещотки, — пожал плечами Василий Стахиевич. — От игры на ней смех никуда не денется до тех пор, пока его оттуда кто-нибудь не извлечет, так что мог бы играть на ней сколько влезет. Может быть, еще один музыкальный инструмент освоил бы.

— Нет, спасибо, — покачал я головой. — Я к дудочке своей прикипел. На ней, пожалуй, и остановлюсь.

В этот момент из кухни раздался пронзительный свист. На этот раз я даже не вздрогнул. Когда вокруг тебя все время что-то издает разнообразные звуки, на них довольно быстро перестаешь обращать внимание.

— Что это я слышу, неужели чайник? — спросил Хвостов и посмотрел на Черткова. — Хотите ужинать? Мне сегодня днем деревенские притащили парочку кругов шикарной домашней колбасы. Так почему бы нам не разделаться с ними? Лично я не ел с самого утра, так что, если вы никуда не спешите…

При словах о домашней колбасе мой желудок тут же напомнил о себе. Сейчас уже вечер, а мы с наставником тоже не ели целый день, так что я бы с удовольствием принял предложение хозяина. Тем более, что денек выдался очень насыщенным и он еще не закончился.

— Колбаса жареная? — спросил Александр Григорьевич.

— Само собой, — ответил Хвостов. — Все как ты любишь. Сейчас мы ее быстренько в духовочку, а потом и делом займемся. На сытый желудок и работается легче.

— Согласен, — кивнул старик. — Можно и перекусить с дороги.

Судя по всему, кухня в этом доме была единственным местом, которое более-менее отражало свое прямое предназначение. Без большого количества странных предметов в ней тоже не обошлось, однако здесь была печь, мойка, шкафы с посудой и все что должно быть на приличной кухне.

К моему удивлению, здесь даже оказалось довольно чисто, чего я никак не ожидал от хозяина. Глядя на него, рассчитываешь увидеть в мойке гору грязной посуды, разбросанные по кухне сковородки и кастрюли.

Пока обещанная Хвостовым колбаса разогревалась в печи, мы пили липовый чай и между делом согласовывали форму, в которую следовало поместить мой смех. В конце концов, остановились на куске известняка. Василий Стахиевич решил, что это будет самый подходящий вариант.

— Сосуды с запертыми эмоциями внутри частенько фонят, а известняк плохо пропускает звук, так что отлично нам подойдет, — сказал он по этому поводу. — Вряд ли тебе понравится, если в твоем кармане вдруг что-то начнет посмеиваться.

— В его случае, это никого не удивит, — сказал Чертков. — По меркам того, что он иногда творит в школе, смех из кармана — это просто легкая шалость, о которой даже не стоит говорить.

— Да? Так ты тот еще сорванец? — подмигнул мне Хвостов. — Я как только тебя увидел, сразу понял, что ты хулиган. У тебя это на лбу написано. Между прочим, за всю свою жизнь я впервые встречаю молодого человека, который обратился ко мне с подобной просьбой. Обычно это нечто менее оригинальное. Так что — ты молодец. Впрочем, что я такое говорю? Если уж Сашка взял тебя в ученики, то это само по себе уже значит, что ты нечто особенное.

— Спасибо, — ответил я, решив расценивать слова хозяина как комплимент. — Скажите, Василий Стахиевич, а запечатывать мой смех — это очень больно?

— Можешь называть меня дядя Вася. Отчество начнешь добавлять когда немного подрастешь, — сказал Хвостов, дав мне таким образом понять, что мы с ним будем видеться и в дальнейшем. — Нет, больно не будет. По крайней мере, не должно.

— А как это вообще работает? — задал я следующий вопрос. — У меня же не пропадет смех навсегда?

— Что, жалко терять то к чему привык? — усмехнулся он. — Не переживай, никуда твой смех не денется. Я заберу всего лишь малую часть, которая вернется к тебе сразу же, как только ты освободишь сосуд. Ты ведь собираешься сделать это рано или поздно, правильно я понимаю? Иначе зачем бы тебе понадобилось все это?

Я собирался задать Хвостову еще несколько вопросов, однако мне помешала жареная домашняя колбаса. Из печи шел такой сумасшедший аромат, который сводил с ума, и Василий Стахиевич решил, что пока хватит вопросов. Все остальное я смогу узнать потом, после ужина.

Компанию колбасе составил свежий хлеб, который Хвостову также поставляли местные жители, большущая миска квашеной капусты и луковый соус, который мне довелось пробовать впервые. Не прошло и получаса, как все было сметено с тарелок, и о вкуснейшем ужине остались лишь одни воспоминания.

Сразу же после того как мы закончили с едой, Хвостов сообщил, что он вновь полон сил для работы, и сказал, что будем начинать немедленно, пока он чувствует нужный энергетический прилив. Так что со своими вопросами, которые не успел задать, я пролетел. Придется все узнавать уже в процессе.

Александр Григорьевич сказал, что будет дожидаться нас в гостиной-мастерской, где он расположился в уютном кресле с какой-то старой книжкой. Мы же с Хвостовым отправились на чердак. По его словам, там удачнее всего падает лунный свет, и это нам сыграет на руку.

Чердак был маленькой копией удивившей меня гостиной. С одним лишь небольшим исключением. Из-за того, что размер комнаты был намного меньше, создавалось ощущение, будто разного рода вещей в ней намного больше. Кроме того, был еще один момент, который отличал эту комнату и очень мне не понравился — на чердаке стоял ужасный дубарь.

— Я буду готовиться, а ты пока можешь любоваться луной, — сказал Хвостов, который вытащил из угла комнаты оббитый железом сундук и принялся в нем копаться. — Ну и вообще настраивайся. Как я и говорил, больно не будет, но будь готов к необычным ощущениям. Самое главное — не бойся, ничего плохого я тебе не сделаю.

Дядя Вася был прав, вид на луну отсюда открывался и правда очень хороший, вот только любоваться им что-то мне не очень хотелось. Все мои мысли были заняты предстоящим ритуалом по запечатыванию смеха и мыслью о том, что Хвостов дал маху, не поставив на чердак какой-нибудь обогреватель. Как он здесь работает, понять не могу? Зуб на зуб не попадает…