— Андрей Петрович, — крикнул он мне, когда я проходил мимо, — к вечеру будет готово двенадцать «адских котлов» и штук тридцать мин! Куда их размещать?

— Мины — Волку отдашь, он знает, где ставить. «Котлы» — половину у ворот, половину на северной стороне, там частокол слабее.

— Будет сделано!

Казаки под командованием Савельева рыли волчьи ямы вдоль периметра. Глубокие, узкие, с заострёнными кольями на дне. Сверху маскировали хворостом и дёрном — чтобы враг не заметил, пока не провалится.

— Глубже копай, Гришка! — орал есаул на молодого казака, который вяло махал лопатой. — Если яма мелкая — враг выберется и тебе глотку перережет! А если глубокая — сломает ногу и станет лёгкой мишенью!

Гришка закряхтел, заработал лопатой с удвоенным усердием.

Елизар с сыном готовили группу разведчиков. Фома проверял снаряжение — верёвки, нож, сухой паёк, кресало, запасные онучи.

— Отец, — сказал он, затягивая ремень на поясе, — если найдём их, что делать? Уходить, чтоб передать своим или попытаться задержать?

— Уходить, — твёрдо ответил Елизар. — Вас трое, их пятьдесят. Один чих не в ту сторону — и вас закопают в лесу так, что и кости не найдут. Ваша задача — увидеть, запомнить, доложить. Всё. Никакого героизма.

Фома кивнул. Братья-близнецы Гаврила и Михей тоже.

— Удачи вам, — сказал я, подходя к ним. — Будьте осторожны. Живыми вернитесь — это важнее любой информации.

— Вернёмся, Андрей Петрович, — улыбнулся Фома, показав белые зубы. — Мы не дураки в пасть зверю лезть.

Они ушли, растворившись в лесу бесшумно, как тени.

Артельщиков Игнат собрал у центрального барака. Человек тридцать — те, кто мог держать оружие и не терял голову при звуке выстрела. Он стоял перед ними, опираясь на винтовку, и говорил. Без прикрас, без лжи.

— Слушайте, мужики, — голос у него был хриплый, но твёрдый. — Через пару дней сюда придут бандиты. Человек пятьдесят. Вооружённые, злые, готовые убивать. Они хотят наше золото, наши жизни. Рябов им заплатил, чтобы они нас вырезали до последнего человека.

Артельщики переглянулись, кто-то сглотнул, кто-то стиснул зубы.

— Мы будем драться, — продолжил Игнат. — Насмерть. Потому что отступать некуда. Вот и весь разговор. Понятно?

— Понятно, — хором откликнулись мужики. В голосах страх, но и решимость.

— Вы не солдаты, — сказал Игнат мягче. — Я это понимаю. Вы не привыкли убивать. Но вы привыкли работать. Так вот: война — это тоже работа. Грязная, страшная, но работа. Я вас учил как стрелять, как перезаряжать, как не ссаться при виде врага. А казаки вас прикроют. Мы — профессионалы. Вы — поддержка. Вместе мы сила.

Он достал из кармана бутылку самогона, сделал глоток, передал по кругу.

— Пейте. По глотку каждый. Для храбрости. Но не нажирайтесь — пьяный боец мёртвый боец.

Бутылка пошла по рядам. Мужики пили, морщились, передавали дальше.

Игнат продолжал:

— Сегодня и завтра — тренировка. Стрельба, перезарядка, действия в строю. Я вас муштровать не буду, времени нет. Вы и так все это знаете, не раз показывал. Но когда начнётся — чтоб помнили, куда целиться и как не застрелить своих.

— А если… если мы не выдержим? — тихо спросил кто-то из задних рядов. — Если они нас задавят числом?

Игнат повернулся к голосу, посмотрел в глаза говорившему — молодому парню, почти мальчишке, с редким пушком на подбородке.

— Тогда мы умрём, — сказал Игнат просто. — Но умрём стоя. И утащим с собой столько врагов, сколько сможем. Чтобы те, кто выживет, вспоминали нас с благодарностью. Это единственное, что мы можем сделать. Понял?

Парень кивнул, бледный, но не отводящий взгляда.

— Понял.

Весь день я провёл в движении. Проверял укрепления, говорил с людьми, следил, чтобы все приказы выполнялись. Марфа с Татьяной готовили запасы еды — варили кашу, пекли хлеб, сушили мясо. В случае осады будет не до готовки.

— Андрей Петрович, — Марфа подошла ко мне, вытирая руки о фартук, — детей куда деть? Если начнётся стрельба…

— В сруб ко мне, — ответил я. — Самое крепкое здание. Стены толстые, окна узкие. Там они будут в относительной безопасности.

Она кивнула, глаза полные тревоги, но руки не дрожали.

— Справимся, Андрей Петрович. Дети не подведут. Я их научила, что делать, если страшно — молиться и не высовываться.

Я положил руку ей на плечо.

— Всё будет хорошо, Марфа. Обещаю.

Она улыбнулась слабо, не веря, но благодарная за попытку успокоить.

К вечеру Фома вернулся. Один. Без братьев.

Сердце ухнуло вниз, но он сразу поднял руку, успокаивая:

— Живы! Братья остались следить. Я прибежал доложить.

Мы прошли в контору. Фома рухнул на лавку, жадно глотая воду из ковша. Потом вытер рот рукавом и начал рассказывать.

— Нашли их. Вёрст в десяти отсюда, на старой охотничьей заимке у Гнилого ручья. Человек… — он поморщился, считая в уме, — пятьдесят пять, может, шестьдесят. Точно не скажу, они не все разом на виду были. Вооружены хорошо — ружья, пистолеты, сабли, топоры. Организованные, дисциплина есть. Это не шайка пьяных отморозков, Андрей Петрович. Это бывшие солдаты. Видно по тому, как ходят, как караулы ставят.

— Командир? — спросил Савельев, стоя рядом со мной.

— Шмаков. Видел его. Высокий, плечистый. Орёт на людей, но те слушаются, не огрызаются. Значит, уважают. Или боятся.

— Когда выступят? — спросил я, наклоняясь ближе.

— Готовятся. Оружие чистят, боеприпасы проверяют. Слышал, как Шмаков орал: «Завтра на рассвете двинем! Хочу к обеду на прииске быть!» Значит, завтра утром выступят. К полудню будут здесь.

Завтра. Меньше суток.

Я смотрел на Фому, и в голове уже выстраивались расчёты. Завтра к полудню. Двенадцать часов на последние приготовления. Это мало. Чертовски мало.

— Игнат, — позвал я, не отрывая взгляда от карты. — Кремень ещё здесь?

— Здесь. Лошадь седлает, собирается в очередной рейд к заставе.

— Останови его. Срочно сюда.

Игнат вышел, через минуту вернулся с Кремнём. Тот был в дорожной одежде, сапоги по колено в грязи, лицо усталое, но глаза живые.

— Кремень, — сказал я, вставая из-за стола. — Самое важное задание за всю твою службу. Поедешь к Степану. Сейчас же. Без остановок. Часть дороги уже построена — проскочишь быстрее обычного. Возьми заводную — лошадей не жалей.

Он выпрямился, кивнул коротко, по-военному.

— Исполню, Андрей Петрович.

Я взял лист бумаги, начал быстро писать, макая перо в чернильницу так часто, что чернила не успевали высыхать.

'Степан! Завтра к полудню начнётся. Шмаков идёт с пятьюдесятью головорезами. Кошкин — губернский ревизор — тоже едет. Времени нет объяснять детали, действуй быстро и точно.

Мне нужен идеальный порядок. Безупречный. Полный комплект документов на «Воронов и Ко» — каждая бумажка должна быть чище снега и законнее царского указа. Лицензии на прииски с печатями, разрешения на добычу, списки работников с указанием, что все вольнонаёмные, ведомости выплат жалованья с росписями, книги учёта золота с датами и подписями свидетелей, акты о покупке оборудования, расписки о налогах, уплаченных в казну. Всё! Бухгалтерия, журналы учёта, разрешения — чтобы ревизор открыл папку и обомлел от порядка.

Ещё нужны копии жалоб Рябова на меня — те, что ты перехватывал через Аникеева. И расписки Шмакова о найме на службу Рябову, если достанешь. Любые доказательства связи Рябова с бандитами. Это оружие против него.

Выезжай с документами сразу, как соберёшь. К рассвету, край к полудню должен быть здесь. Без тебя и твоих бумаг нам придётся туго — военная победа это лишь полдела. Если проиграем в документах, нас раздавят уже не наёмники, а государственная машина. Жизнь артели зависит от этих бумаг не меньше, чем от пороха и пуль. Андрей.'

Я запечатал письмо сургучом, сунул в кожаный конверт, передал Кремню вместе с увесистым мешочком золота.