Степан работал с ним плечом к плечу, подсовывая нужные формулировки, предоставляя доказательства, связывая все ниточки в единую, неопровержимую картину преступной деятельности Рябова. Каждая жалоба купца теперь оборачивалась против него же, становясь доказательством ложного доноса и клеветы. Каждая попытка подкупа чиновника — новой статьёй обвинения.

Пленных допрашивали по всей форме, под протокол, с подписями свидетелей. Ямщиков и остальные десятники Шмакова, понимая, что их жизни висят на волоске, рассказывали всё: как Рябов нанимал их через посредников, сколько платил, какие приказы давал, где была база банды, кто ещё из екатеринбургских наёмников работал на купца.

Весть о разгроме банды Шмакова и о том, что ревизор встал на мою сторону, разлетелась по округе быстрее лесного пожара. Люди говорили, шептались, пересказывали друг другу подробности — с каждым пересказом история обрастала новыми деталями, превращаясь в легенду.

Рябов рухнул.

Это было не медленное угасание, а мгновенный крах. Как только стало известно, что у губернского ревизора есть письма Рябова с прямыми приказами об убийстве, кредиторы купца в Екатеринбурге и Перми, почуяв запах крови, набросились на него, как стая пираний на раненую рыбу.

Векселя были предъявлены к оплате немедленно. Имущество — описано судебными приставами. Прииски — опечатаны. Счета в банках — заморожены по распоряжению губернатора.

Через неделю пришла новость из города: Гаврила Никитич Рябов арестован.

Его взяли прямо в его особняке, когда он пытался сжечь бумаги в камине — последние улики, которые могли его погубить окончательно. Но жандармы ворвались вовремя, выхватили из огня полусгоревшие листы, среди которых оказались копии платёжных ведомостей Шмакову и переписка с другими бандитскими главарями.

Обвинения были страшные: организация преступного сообщества, покушение на убийство государственного чиновника, мошенничество в особо крупных размерах, подкуп должностных лиц, ложные доносы в государственные органы.

Аникеев, местный чиновник из Горной конторы, тоже попал под следствие — как пособник Рябова. Урядник Анисим Захарович был отстранён от должности и арестован. Вся сеть подкупленных людей, которую купец строил годами, рухнула за считанные дни.

А ещё через три дня на прииск прибыл курьер из губернской канцелярии. Он привёз пакет с сургучной печатью — тяжёлый, толстый.

Я принял его на крыльце конторы при всех — артельщиках, казаках, Игнате, Савельеве, Елизаре, Степане. Все собрались, чувствуя, что это момент исторический.

Я распечатал пакет, развернул бумагу, начал читать. С каждой строчкой внутри всё теплело, расправлялось, ликовало.

В документе было сказано, что вышло постановление о конфискации всех приисков и имущества купца Рябова в казну — как вещественных доказательств по уголовному делу и как возмещение ущерба пострадавшим. И приписка — разрешение артели «Воронов и Ко» взять эти прииски в «временное управление до окончательного решения суда» с правом последующего выкупа без торгов.

Фактически мне передавали всё, что было у Рябова. Прииски, оборудование, склады.

Я закончил читать, поднял голову. Вокруг стояла тишина — напряжённая, ожидающая.

— Господа, — сказал я громко, чтобы все слышали, — с сегодняшнего дня артель «Воронов и Ко» получает в управление все прииски бывшего купца Рябова. Это значит, что наше предприятие становится крупнейшим в округе. Мы будем расширяться, нанимать новых людей, строить новые дороги и механизмы.

Повисла секунда молчания, потом взорвался гул — радостный, ликующий. Артельщики заорали, закричали, бросили шапки вверх. Казаки загремели шашками о ножны, приветствуя новость по-своему — воинским салютом.

Игнат подошёл, встал рядом. На его лице играла довольная усмешка.

— Всё, Андрей Петрович? — спросил он тихо, так, чтобы никто кроме меня не слышал. — Кончилась война?

Я стоял на крыльце конторы, держа в руках эту бумагу — пропуск в новую жизнь. Ветер шевелил кроны сосен, шумел в тайге, которая ещё недавно казалась враждебной и смертельно опасной. Теперь эта тайга была моей. Вместе со всем, что в ней есть.

Я посмотрел на дымящиеся трубы нашей кухни, на казаков, чистящих коней, на работающую бутару, приносящую золото. На дорогу, которую мы достраиваем и которая теперь станет главной артерией края. На людей — моих людей, — которые поверили в меня, пошли за мной и выстояли в этой войне.

— С Рябовым — кончилась, — ответил я, сворачивая бумагу и пряча её за пазуху, поближе к сердцу. — Мы сломали хребет этому зверю. Теперь здесь мы — закон. И мы — власть.

Я повернулся к Игнату, посмотрел ему в глаза.

— Но это только начало, Игнат Захарович. Только начало. Теперь нам предстоит поднять всё то, что Рябов развалил своей жадностью и глупостью. Восстановить прииски, наладить добычу, построить новые дороги. И создать здесь настоящую империю — такую, чтобы никто больше даже подумать не смел прийти к нам с мечом или с ложью.

Игнат медленно кивнул.

— Построим, командир. С такими людьми — построим. Ты нас вывел из ада живыми. Теперь выведешь и в рай.

Я усмехнулся.

— В рай не обещаю, Игнат. Но в место, где будет порядок, справедливость и достаток для каждого, кто честно трудится, — это обещаю. И это обещание сдержу.

Вокруг же бушевало ликование. Артельщики уже тащили бочки с квасом и самогоном — праздновать победу. Марфа с Татьяной готовили пир — резали мясо, пекли пироги, варили похлёбку. Дети бегали между бараками, смеясь и играя, впервые за долгое время не боясь, что из леса вылезет смерть.

Степан подошёл, протянул мне ещё одну бумагу — толстую, с печатями.

— Андрей Петрович, — сказал он тихо, но с гордостью в голосе, — это окончательные документы на вашу личность. Всё готово. Все архивы проверены и подкорректированы. Если тогда делали все хорошо, но наспех, то сейчас все бумаги безупречны. Никто и никогда не докопается до правды.

Я взял документ, пробежал глазами текст. Степан, как всегда, сработал идеально. Легенда была не просто правдоподобной — она была неопровержимой.

— Спасибо, Степан, — сказал я, пожимая ему руку. — Ты гений. Настоящий гений бюрократии.

Он усмехнулся, поправил пенсне.

— Это моё призвание, Андрей Петрович. Я всю жизнь писал бумаги для подлецов. Приятно хоть раз написать их для человека, который этого достоин.

Я крепко пожал его руку.

— Ладно вам, — пробормотал он. — Если б не вы — я бы в вине утонул. А вы вернули меня к моему призванию.

Я рассмеялся. Впервые за долгое время — искренне, от души.

Вечером мы пировали. Долго, громко, от сердца. Казаки пели свои степные песни — протяжные, тоскливые, но с нотками торжества. Артельщики плясали, кто как умел, под гармошку Кузьмы. Дети ели пироги, пачкая лица мёдом и вареньем.

Я сидел на крыльце, смотрел на это и думал.

Это была моя победа. Не над Рябовым. Над этим миром, который пытался меня сломать, переварить, превратить в очередного хищника или жертву.

Игнат подсел рядом, протянул кружку с медовухой.

— За что пьём, командир?

Я взял кружку, поднял её высоко, чтобы все видели.

— За нас! — крикнул я. — За артель «Воронов и Ко»! За каждого, кто стоял со мной плечом к плечу! За живых и за павших! За тех, кто поверил в меня, когда я был никем! И за будущее, которое мы построим своими руками!

— За нас! — заревели в ответ десятки глоток.