— Дело простое. Рябов Гаврила Никитич нанял нас, чтоб мы тебя убрали. Платит хорошо. Золотом. Но я человек разумный. Зачем кровь лить, если можно договориться по-людски?

— О чём договориться?

— Ты отдаёшь нам половину золота, что у тебя есть. Плюс — признаёшь, что Рябов — законный хозяин этих земель. Подписываешь бумагу, что уезжаешь и больше сюда не возвращаешься. Взамен — мы уходим, и ты остаёшься жив. Все твои люди — тоже живы. Чисто, без крови, по-божески.

Я усмехнулся, покачав головой.

— А если я откажусь?

Хромов пожал плечами, и в его глазах мелькнуло что-то хищное, звериное.

— Тогда мы возьмём всё золото силой. А тебя и твоих людей — перережем. Баб и детей — тоже. Без разницы. Мне Рябов платит за результат, а не за способ. Мёртвый ты или живой — ему всё едино.

Вокруг меня мои стрелки напряглись, пальцы легли на спусковые крючки. Я поднял руку, останавливая их.

— Передай Рябову, — сказал я медленно и отчётливо, глядя Хромову прямо в мутные, пьяные глаза, — что Андрей Петрович Воронов не торгуется с бандитами и не подписывает бумаги под угрозой. Если он хочет моё золото — пусть приедет сам и попробует забрать. А тебе, Хромов, советую уезжать, пока цел. Потому что через минуту мои люди начнут стрелять. И первая пуля полетит тебе в лоб.

Лицо Хромова потемнело, налилось бычьей злобой.

— Пожалеешь, щенок! — прохрипел он, брызгая слюной. — Мы вас всех тут закопаем! Землёй засыплем!

Он развернулся и быстро пошел к своей лошади, неуклюже, вразвалку, как медведь. Вскочил в седло, поскакал обратно к своим, на ходу выкрикивая ругательства.

— Готовьтесь! — крикнул я. — Сейчас пойдут!

Хромов что-то орал своим людям, размахивая руками. Потом выхватил саблю, взмахнул ею над головой.

— В атаку! — донёсся его рёв.

Двадцать всадников ринулись на нас. Земля задрожала под копытами. Они неслись во весь опор, стреляя на скаку из ружей и пистолетов. Пули свистели над головами, вгрызались в брёвна частокола, высекая щепки.

— Огонь! — скомандовал я.

Наши стрелки открыли огонь. Грохот выстрелов, дым, крики. Первая волна атакующих дрогнула — двое упали из сёдел, ещё один, раненый, заорал и попытался развернуть лошадь, но его конь споткнулся и рухнул, придавив всадника.

Но остальные скакали дальше. Они были близко — тридцать шагов, двадцать…

— Гранаты! — крикнул я.

Архип и двое артельщиков зажгли фитили, швырнули чугунные шары через частокол. Гранаты упали прямо под копыта, взорвались с оглушительным грохотом. Облако дыма, осколки, крик лошадей, стоны людей, кровь на траве. Лошади взвились на дыбы, сбрасывая всадников, разбегались в панике, топча упавших.

Атака захлебнулась. Хромов, потерявший почти треть людей за несколько секунд, заорал, захлёбываясь матом:

— Назад! Отход! К лесу!

Уцелевшие развернулись и поскакали обратно к лесу, оставляя за собой убитых и раненых, корчившихся в агонии.

Я опустил винтовку, тяжело дыша. Первый раунд — наш. Но Хромов не из тех, кто сдаётся после первой неудачи.

Весь день мы ждали следующей атаки. Но Хромов не спешил. Он отвёл своих людей в лес, устроил лагерь на опушке, вне досягаемости наших пуль. Оттуда доносились пьяные голоса, ругань, стрельба в воздух — они пили, заглушая страх и злость.

Ночью я не спал. Ходил у стен, проверял посты, вглядывался в темноту. Где-то там, в лесу, сидели враги. Двенадцать-пятнадцать человек, злые, жаждущие мести за убитых товарищей.

А Игната всё не было. И это гнало страх под рёбра, холодный и липкий.

Утром девятнадцатого дня часовой на северной заставе выстрелил ракету. Зелёную — сигнал своих.

Я бросился к воротам, сердце колотилось.

— Открыть!

Ворота распахнулись. В проём въехала группа всадников — человек тридцать, не меньше. Впереди — Игнат, улыбающийся, довольный, живой.

А за ним…

Я замер, не веря глазам.

Они появились из тумана, как призраки. Нестройная, на первый взгляд, колонна всадников. Но стоило присмотреться — и видна была железная выучка в каждом движении. Кони под ними были не парадные, а рабочие, жилистые, привыкшие к грязи и переходам. Сами всадники выглядели так, будто их пожевала и выплюнула сама история. Потёртые папахи, разномастные чекмени — у кого синий с красными лампасами, у кого поношенный серый, у кого вообще простой тулуп. У кого-то справная шашка в ножнах, отполированная до блеска, у кого — старая пика с потемневшим от времени древком.

Но сидели они в сёдлах так, как сидят только те, кто родился верхом. Спины прямые, взгляды острые, руки лежат на поводьях с расслабленной уверенностью мастера.

Игнат ехал впереди, рядом с кряжистым мужиком лет пятидесяти, чья борода была седой, как ковыль в степи, а глаза — молодыми и цепкими, как у ястреба, высматривающего добычу.

Колонна въехала во двор, и артельщики, бросив работу, с опаской жались к стенам бараков, не зная, что и думать. От этих гостей веяло не просто силой, а какой-то древней, степной угрозой, от которой инстинктивно хотелось шею втянуть.

Игнат спрыгнул с коня, подошёл ко мне.

— Привёл, командир. Как просил. — Улыбнулся Игнат.

Седобородый спешился следом. Он подошёл ко мне вплотную, оглядел с ног до головы, задержал взгляд на моих руках, потом на лице.

— Здравствуй, — прогудел он голосом, похожим на перекат камней в горной реке. — Ты, что ли, Воронов Андрей Петрович будешь?

— Я, — кивнул я, глядя ему прямо в глаза. Отводить взгляд было нельзя — сожрут. — А вы, стало быть…

— Есаул Ефим Григорьевич Савельев, — представился он чётко, по-военному. — Бывший старшина Оренбургского казачьего войска. Служил двадцать пять лет, был под Аустерлицем, Фридландом, Бородино и Парижем. Награждён Георгиевским крестом третьей степени за храбрость. Списан по ранению — сабельный удар в плечо, рука до конца не разгибается. Игнат Захарович рассказал о вас и вашем деле. Я и мои люди готовы служить, если условия устроят.

Я смотрел на этого человека — прямого, как свеча, с лицом, испещрённым шрамами, полученными не в кабацких драках, а в настоящих сражениях, с глазами, видевшими смерть тысячу раз и переставшими её бояться. Это был воин. Настоящий. Из тех, кто ломает историю одним своим присутствием.

— Условия простые, есаул Савельев, — сказал я, протягивая руку. — Честная плата серебром и золотом, горячая еда, тёплое жильё. Защита артели от врагов — внешних и внутренних. Дисциплина, порядок, уважение к законам, которые я устанавливаю. Если это вам подходит — добро пожаловать в «Воронов и Ко».

Ефим Григорьевич, посмотрев мне в глаза, легко кивнул и пожал мою руку — крепко, по-солдатски, так что костяшки хрустнули.

— Подходит, Андрей Петрович. Мы служили Отечеству, но Отечество нас забыло после войны. Списали за ранения и старость, земли дали — кому кочку болотную, кому камни голые. Теперь послужим вам. Если вы, как говорит Игнат Захарович, человек чести, а не очередной барин-кровосос.

— Я не святой, — честно ответил я. — Но слово держу. А врагам — прощения не даю. Это про меня.

Казак усмехнулся, и в этой усмешке мелькнуло одобрение.

— Это нам нравится. Мы тоже врагам не прощаем. Кровь за кровь — закон степи.

Я повернулся к строю казаков, окинул их взглядом. Двадцать пять профессионалов. Двадцать пять мужчин, прошедших огонь, воду и медные трубы. С ними баланс сил менялся кардинально.

— Добро пожаловать, братцы, — сказал я громко, чтобы каждый слышал. — Располагайтесь. Игнат покажет барак, где будете жить. Отдыхайте с дороги. А завтра — приступаем к делу. У нас тут гости незваные — некий Хромов с бандой. Двенадцать-пятнадцать человек сидят в лесу, хотят нас ограбить и вырезать. Покажете им, как казаки с бандитами разговаривают.

Казаки заржали, загудели одобрительно, кто-то крякнул с удовольствием.

— Покажем, батько! — крикнул кто-то из задних рядов, молодой парень с серьгой в ухе. — Ещё как покажем! Давно саблю не точили!