Всё это, разумеется, решаемо, и более того, «высокий» французский попаданца, делает его, в глазах окружающих, несомненным представителем едва ли не аристократии… но здесь могут возникнуть другие сложности, так что Иван, он же Ежи, он же Жорж, предпочитает отмалчиваться, не претендуя на высокий социальный статус…

… хотя это не всегда помогает.

Услышав звук колокольчика, попаданец не сразу понял, что это, должно быть, приглашение на ужин. Усевшись на кровати, он задумался…

Есть, откровенно говоря, не хочется, и, хотя в его желудке найдётся достаточно места для плотного ужина, в иное время он бы, пожалуй, не стал спускаться. Но сейчас…

— А они ведь всё на свой лад поймут, — процедил он сквозь зубы, обулся, и решительно вышел за дверь, идя, кажется, не на ужин, а на бой!

— Мадам… — едва заметно поклонившись старой грымзе, сидящей по главе стола, он подошёл к своему месту, — месье…

Не зная имён присутствующих, он просто склонил голову.

— Месье Ковальски, — важно кивнула мадам Шерин, изо всех сил изображающая из себя вдовствующую королеву, что у неё, мещанки даже не во дворянстве, откровенно говоря, получается из рук вон плохо, — Вы, кажется, знакомы с вашими соотечественниками?

В голосе старухи прозвучала нотка предвкушения… или это только кажется?

— Не имею чести, — несколько поспешно отозвался чернобородый на дурном французском, и тут же побагровел, так двусмысленно это прозвучало, — Не имею чести знать этого… месье.

Мадам Шерин на мгновение прикрыла глаза морщинистыми веками, улыбаясь, как она полагала, тонко…

… ах, эти интриги!

Ванька несколько запоздало понял, что, кажется, к ужину он спустился совершенно зря.

— Месье Давыдов, — соизволила она представить чернобородого, и месье Васильев.

Русские склонили головы с самыми кислыми выражениями физиономий, даже не пытаясь проговорить обязательную в таких случаях радость от знакомства.

— У вас, должно быть, много тем для разговоров, — хозяйка дома плеснула масла на эту охапку русско-польских отношений…

… и всё-то она, старая карга, понимает!

— О да, — тоном провинциального трагика произнёс чернобородый Давыдов, возя по пустой тарелке ножом с таким видом, будто он представляет на ней Ежи, — Это спор славян между собою, домашний, старый спор, уж взвешенный судьбой[v]…

Попаданец на это лишь улыбнулся — так ядовито, как только мог…

… ибо кто, как не он, знает о судьбах Империи!

Сказать, что ужин прошёл в напряжённой обстановке, не сказать ничего, но наверное, выражение «Как на пороховой бочке» можно назвать в этом случае более чем уместным.

Пища, тщательно пережёвываемая, падала в желудок, царапая пищевод, и ложилась там, по ощущениям Ежи, цементными глыбами. Вкус… был, но странный, всё то слишком кислое, то отдаёт желчью.

А мамам Шерин, сука старая… На кой чёрт ей это понадобилось, гадать можно бесконечно — может, на старости лет остатки здравого смысла, прихватив под руку память, неспешно ушли прочь, по дороге из жёлтого кирпича, а может…

Вариантов, на самом деле, много, но главное — за ужином она, не скрывая рептильих эмоций, старательно стравливала гостей. Давыдов несколько раз дёргался было, бросая столовые приборы и бормоча что-то нелестное, но товарищ одёргивал его вовремя.

Прочие постояльцы, судя по всему, ситуацию восприняли как этакий спектакль, разыгрываемый к их вящему удовольствию мадам режиссёром. Понимать это было мерзко, да так, что и сама мадам, и падальщики-пансионеры, в его глазах изрядно расчеловечились, став этакими тварями, натянувшими свежесодранные человечьи кожи на склизские, чешуйчатые рептильи морды.

' — Как это всё нелепо, — несколько отстранённо подумал он, запивая еду крохотным глотком совершенно безвкусного вина, — всё идёт не то чтобы к скандалу, а пожалуй, что и к дуэли! Неужели это всегда так?'

Память услужливо подкинула нечастые, но бывшие в Петербурге на слуху дуэли, и, чуть покривившись, он признал, что этот, пожалуй, выйдет ещё не самым дурацким! Если по меркам Петербурга, разумеется.

Как с дуэлями обстоят дела здесь, во Франции, он не знает толком…

… и собственно, только поэтому сдерживается. Поэтому, да, пожалуй, потому, что не знает, кому он больше хочет заехать по физиономии массивным бронзовым подсвечником, стоящим на столе — хаму Давыдову или старой суке мадам Шерин?

Страха как такового нет, а вернее, нет страха перед русскими дворянами, сталью или свинцом… но есть не то чтобы страх, но опаска — перед французским правосудием.

— … если бы ваш батюшка был дворянином, — шипит Давыдов, — я бы…

— О… — язык у попаданца опережает мозги, — батюшка у меня из дворян, не сомневайтесь! А ваш?

Давыдов так резко и так сильно подался вперёд, что стол проскрежетал по полу, а посуда частично слетела со стола. Мятая салфетка полетела в лицо Ежи…

— Дуэль! — каркнул Давыдов, выплёвывая слова и эмоции, — Насмерть!

[i] Генгет — Развлекательное заведение на открытом воздухе, где подают еду и напитки, часто с музыкой и танцами.

[ii] Османизация Парижа — градостроительные работы под руководством барона Османа (Хаусмана) при Наполеоне Третьем.

[iii] Брасери — Заведение, предлагающее более плотное питание, чем кафе, но с менее изысканным меню, чем ресторан. Часто работают целый день и подают блюда традиционной французской кухни.

[iv] История Жиля Бласа из Сантильяны — плутовской роман, написанный Аленом Рене Лесажем с 1715 по 1735 г. Считается последним шедевром плутовского жанра.

[v] А. С. Пушкин. «Клеветникам России». Одно из тех произведений, которое ему не могут простить поляки, да и не только они, и зная его контекст, понять их можно. Помимо всего прочего, стихотворение было написано Пушкиным в Царском Селе накануне или во время осады Варшавы (Ноябрьское восстание 1830 — 1831 гг.). Внешним поводом к написанию стихотворения явилось выступление некоторых депутатов во французской палате с призывом вооруженного вмешательства на стороне поляков в военные действия между русскими и польскими войсками.

Отвернув чуть в сторону лицо, и едва заметно прикрыв усталые глаза тяжёлыми, набрякшими веками, Валевский слушал конфидента, едва заметно покачивая начищенным до нестерпимого блеска носком ботинка. Человек, скверно знакомый с министром иностранных дел Французской Империи, посчитал бы это за равнодушие, и жестоко ошибся! В те моменты, когда полное лицо непризнанного бастарда Наполеона принимает сонное, равнодушное выражение, в его голове происходят самые активные процессы.

Опытный чиновник и дипломат, не понаслышке знающий о нравах Русского Двора, он как никто постиг науку лицемерия, и отыграть, притом отменно, без единой нотки фальши, может любую роль. Если он посчитал нужным не тратить ресурсы мозга на то, чтобы удерживать на лице хотя бы привычную, ничего не значащую приятную улыбку, значит, информация, которую он слушает, крайне важна.

Сидящий напротив неприметный, весь какой-то усреднённый чиновник, невеликий чин которого не отражает его реального влияния в МИДе Франции, спокойно и методично, несколько сухо, но очень наглядно рассказывает о положении дел в русском стане. Речь у него поставленная, грамотная, с отменно выверенными лаконичными формулировками, выдающая не только немалый интеллект и эрудицию, но и привычку к чтению лекций, и как бы не к университетской кафедре.

Закончив говорить, он, не вставая с кресла, поклонился едва заметно, и замолчал. На какое-то время в просторном кабинете воцарилась тишина, которую с полным на то правом можно назвать оглушительной.

Звуки, доносящиеся с улицы, эту тишину не нарушают, а существуют как бы отдельно, в некоем параллельном мире. Не нарушает её и бестолковая весенняя муха, с жужжанием бьющаяся в стекло распахнутого настежь окна. Глядя на эту муху, можно было бы сочинить неплохие аллегории и провести параллели между насекомым, бьющимся о стекло в распахнутом окне, и людьми, но иногда муха, это просто муха.