— Я, конечно, не врач, — добавляет она.

Ей нужно, чтобы он знал, что она знает: на необитаемом острове ее профессия никому бы не помогла.

— Я же не спасаю людям жизнь.

Но доктор Харрисон отвечает:

— Можете.

Пайпер хочет рассмеяться, но воздуха не хватает. В груди вспыхивает острая искра злости.

— Только не надо мне льстить, — выдыхает она.

Это вечная проблема ее профессии. Мужчины слышат, что она комик, и у них будто чешется язык — обязательно надо вставить шуточку.

Этот мужчина — с таким лицом, телом, голосом, да еще врач неотложки, да что вообще происходит? — может позволить себе многое. Но никто не любит, когда с ним говорят свысока.

Если он сейчас скажет «смех лечит лучше лекарств», она точно не рассмеется.

Но доктор Харрисон делает шаг назад, и по его лицу видно: его искренне удивил резкий поворот ее тона.

Он хмурится:

— Вы думаете, я шучу?

— Да, — отвечает Пайпер, уже менее уверенно.

— Моя работа… — он делает глубокий вдох, и Пайпер почти слышит, как плохо он спал ночью. — Я отношусь к ней очень серьезно. Но она тяжелая. И морально, и физически. Это груз.

Пайпер кивает. Она просидела в приемном покое долго. Видела матерей, которые часами укачивали плачущих младенцев. Пожилого мужчину, чьи руки дрожали, пока он оформлял свою жену в инвалидной коляске.

Груз? Она не понимает, как он вообще держится на ногах.

— Но я на прошлой неделе выбрался с друзьями — а делаю это редко. — Даже с маской на лице он умудряется выглядеть восхитительно скромным. — И я пару часов сидел с ними в темноте, и вы меня рассмешили. И мне это было нужно.

Он прочищает горло.

— Если бы не вы, я бы даже не понял, насколько сильно.

Он снимает маску — работа сделана. И Пайпер словно впервые замечает совершенство его скул. Господи.

При всей своей любви к словам она не находит подходящих. Она только точно понимает: мысль о том, что может его смешить, делать его легче, ей очень нравится.

В нем есть что-то почти знакомое. Как будто тело помнит запах его зимней мяты. Господи, звучит глупо, даже в ее собственных мыслях.

— К слову, — говорит он, снимая перчатки и нажимая педаль мусорного ведра, — я бы не стал.

— Не стал? — переспрашивает она, не понимая.

— Лизать задницу, чтобы польстить вам.

Пайпер расплывается в улыбке — искренне счастливой.

— Вам вообще можно произносить слово «задница» в присутствии пациента?

— Нет, — самым серьезным тоном отвечает он, и затем выдает самую обворожительную кривую полуулыбку на свете.

Теперь Пайпер придется идти домой пешком — по снегу! — чтобы хоть как-то остудить лицо.

После двенадцатичасовой смены — уже четвертой подряд на этой неделе — Скотт держится на ногах чистой силой воли.

Поэтому, разумеется, едва придя домой и взявшись вынести мусор, он по глупости захлопывает перед собой дверь.

Черт.

Он пишет управляющему, но Крейг в Кливленде у двоюродного брата.

Запасной ключ у Дэнни, но Дэнни с Дез уехали к ее семье в Мичиган — до самого Нового года.

Хватает десяти минут, чтобы убедиться: все, кого он знает, либо уехали, либо держат на праздники гостей и спят на диване.

Скотт смотрит на время. Уже больше половины седьмого. Найти слесаря в Сочельник в такой час невозможно.

В уголке зрения мелькает темно-зеленое — замиокулькас, — и сердце делает резкий толчок: он может написать 3Б.

Он уже открывает чат и набивает «эй, есть шанс, что ты дома?», но потом сдувается. На такое рассчитывать смешно.

Ладно. Теперь он живет в коридоре. Вот что получает Скотт за попытку умерить ожидания на праздники.

Он опускается на пол, прислоняется головой к двери. Он до черта устал.

Живот выбирает этот момент, чтобы напомнить: последний раз он ел гранолу часов десять назад.

Скотт поворачивает голову и встречается взглядом с гусем 3Б.

Ну хоть компания.

Из-за легкого поднятия клюва птица будто смотрит с сочувствием.

Скотт протягивает палец и звенит крошечным латунным колокольчиком на конце его эльфийской шапки.

— Я знаю, ты не босс. Но раз уж по форме ты, как я понимаю, у него в штате… можно оставить пожелание?

Молчание он принимает за согласие.

— Я хочу горячий ужин, теплый душ и спать часов десять–двенадцать подряд.

Похоже, сейчас он не получит ничего из этого.

Вот тебе и праздник.

Скотт долго и громко стонет и это так приятно, что он стонет еще раз, еще громче.

Все равно никого поблизости нет.

— Не волнуйся, — говорит он гусю. — Как бы ни было плохо, я обещаю тебя не есть.

В этот момент открывается дверь справа.

Скотт поднимает глаза на женщину, силуэт которой обведен многоцветной гирляндой. На ней серые спортивные штаны, заправленные в щиколотки, и мягкая футболка с длинными рукавами «Чикаго Файр».

— Пайпер?! — у Скотта первая мысль: он уснул и видит сон. Но вряд ли подсознание стало бы делать ее фанаткой футбола — чересчур прямолинейно. Значит, не сон.

Он вскакивает.

— Доктор Харрисон? — Пайпер делает шаг к нему и чуть скользит в теплых носках со снежинками.

— Почему ты…? — произносят они одновременно.

Много моргания. Много смущенных, растерянных улыбок.

Скотт находит голос:

— Ты здесь живешь?

Он до безумия хочет, чтобы ответ был «да». Он и сам не понимает, как справится, если электричество, которое он чувствует рядом с Пайпер, соединится с ощущением дома, которое у него вызывает 3Б. Но, черт, он хочет узнать.

Она кивает, все еще держась за дверной косяк, растерянная и чуть настороженная.

Да, она же не знает, что он делает в ее коридоре.

Скотт поспешно открывает их переписку и показывает телефон, как доказательство.

— Я из 3A.

— О, — говорит она, щурясь на экран с нахмуренными бровями.

Потом смотрит назад на него и тянется пальцами к пластырю, который он аккуратно наклеил ей на лоб в начале недели.

— О!

— Я умудрился запереть себя снаружи, — объясняет он.

Она переводит взгляд с него на гуся, складывая картинку.

Из ее квартиры раздается звон таймера. Она оборачивается, и теперь Скотт ощущает запах — сладкий, пряный, вкусный.

В камине у нее — настоящий огонь, угли потрескивают весело. У Скотта камин тоже есть — редкая роскошь для чикагской зимы. Но максимум, чего он добился в этом году, — включал ютубовское полено, пока делал упражнения на ковре.

— Не хочу тебя задерживать, — говорит он, изо всех сил скрывая тоску.

Он не знает, что будет делать, когда она снова закроет дверь. Одна тихая слезинка — вариант вполне реальный.

Пайпер хмурится:

— Ты… хотел бы зайти?

— Э… да. Да, спасибо.

Скотт вдруг вспоминает, почему когда-то Рождество было его любимым праздником: иногда получаешь нечто такое хорошее, о чем даже не смел мечтать.

Пайпер совсем не готова к тому, что два ее увлечения вдруг сойдутся в одно ослепительное суперувлечение. А рядом с ней сейчас очень милый, очень заботливый врач, который, как выясняется, ее сосед (можно закричать!) и она не понимает, как с ним обращаться.

К счастью, она услышала в коридоре его четкий перечень желаний: поесть, принять душ, поспать.

Пайпер это по силам. У нее есть все нужные вещи и предметы мебели, чтобы выполнить эти желания. Но нет, только не думать сейчас слово «желания».

Слава богу, в духовке стоит пирог, требующий внимания, иначе она бы так и стояла, таращась на него, словно у нее язык вот-вот выпадет от восхищения.

Она оставляет Скотта (он мягко, но настойчиво просит ее перестать называть его доктором Харрисоном, как только переступает ее порог) в миниатюрной гостиной и, уходя на кухню, бросает через плечо:

— Чувствуй себя как дома.

Обычно она бы смутилась из-за размеров своей квартиры, но он живет в такой же, так что ничего неожиданного.