— Вам плохо? — спрашивает Скотт. Он не может выключить свою врачебную часть, даже если бы захотел.

— Все в порядке. Вышла подышать. — Она делает слабую, вынужденную улыбку и снова отворачивается.

Он слышит, как она берет себя в руки: медленный вдох через нос, пауза на тот же счет, затем выдох через рот — раз, два, три, четыре.

Дыхание по квадрату.

Значит, не первый раз.

Скотт остается на минуту, хотя тут ледяной холод, он хочет убедиться, что ей стало легче. Но держит дистанцию, прижимается к кирпичной стене, чтобы она не чувствовала давления.

Она снова оборачивается, замечает, что он не уходит, и приподнимает голову.

— Просто…

— Да?

Он мельком замечает, что она красивая — большие карие глаза с густыми темными ресницами, высокие скулы, раскрасневшиеся от холода, но мысль не успевает закрепиться: он все еще переживает, удалось ли ей остановить приступ.

Женщина подносит к зубам большой палец и прикусывает его.

— Ты когда-нибудь сомневаешься… ну, во всех своих жизненных решениях?

Скотт смотрит вниз — серьезно, это на нем написано?

Ему еще никто из незнакомцев не задавал вопрос настолько прямой и большой.

— Да, — говорит он. Быстро, с удивительным облегчением. А потом, смутившись своей искренности, добавляет: — Иногда.

— Правда? — Женщина щурится, будто не верит. — Ты выглядишь человеком, у которого все под контролем.

— С чего ты так решила? — Скотт, при всей усталости, польщен. Недаром Бет постоянно называет его занудным отличником.

Незнакомка наклоняет голову, изучая его.

— Думаю, дело в твоих чинос.

Скотт не сдерживается: смеется. Смех отдается эхом в пустом переулке, где из мусорного бака торчит пластиковый олень, а его красный нос мигает все реже — батарейка доживает последние секунды.

И, возможно, Джейсон был прав: будто паутину в груди продувает.

От любого другого такой комментарий бы задел. Но у этой женщины в голосе нет осуждения, только внимательность.

— Думаю, к концу года все поневоле становятся чуть-чуть задумчивыми, — предлагает он.

— Наверное, так. — Она кивает. — А еще Рождество само по себе грустное.

— Серьезно? — Скотт притаптывает, чтобы согреть ноги. Они точно об одном и том же празднике?

— Ну, не полностью, конечно. Есть же хорошие вещи. Украшения, музыка, — она загибает пальцы в варежках нежно-зеленого цвета. — Все сладости. Подарки, если повезет. Но ставки слишком высокие. Слишком много шансов разочароваться. Слишком легко все рушится.

— На праздники в неотложке всегда ад, — признается Скотт.

— Да! — Она хлопает по бедру. — Я тоже об этом читала.

Он улыбается. Ее дыхание стало ровным и спокойным.

— Поэтому тебе нужна влюбленность.

— Прошу прощения? — Скотт подается вперед, не веря, что расслышал верно.

— Ох. — Она заправляет прядь за уши, отворачивается. — Это всего лишь рабочая теория.

— Я хочу услышать.

— Правда? — Она снова смотрит на него, улыбаясь с сомнением, словно спрашивает разрешение.

Скотт отходит от стены, опускается рядом с ней.

— Очень. Мне нужно знать.

— Ладно, — говорит она, приободренная его вниманием. — Видишь ли, Рождество — худшее время года, чтобы быть одному.

— А День святого Валентина?

— Нет. — Она категорична. — Это распространенное заблуждение. День Валентина — сплошное поле для случайных встреч. Просто фонтанирует ими. Куда ни пойдешь — можешь столкнуться с будущей любовью всей своей жизни. Пекарня? Цветочный? Керамическая мастерская? Ооо, автобусная остановка, когда вы оба попали под дождь?

Она поцелует кончики пальцев, как повара.

Скотт окончательно, бесповоротно покорен.

— Но если ты одна на Рождество? Забудь. — Она вскидывает руки, едва не задевая его по носу. — Случайная встреча тебя не ждет. Все закрыто! У всех планы. Держись до новогодней ночи. Даже в приложениях тишина. Спасение только в влюбленности.

— Звучит очень убедительно.

— Благодарю. — Она чуть поднимает подбородок, кажется, довольная.

— У меня есть своя теория. — Это не то, чем он обычно делится. Но Скотту слишком нравится этот разговор, чтобы заканчивать.

— Правда? — Она продолжает смотреть на него так, будто он не совпадает с ее ожиданиями.

Ему нравится ее удивлять. И, неожиданно, себя тоже.

— Я игнорирую Рождество. Считаю обычным днем. Нет ожиданий — нет разочарований.

— Логика ясна, — признает женщина, но по ее нахмуренному лбу видно, что она не так легко поддается убеждению. — Но все равно ведь тянет, правда?

Она поворачивается к нему, и Скотту уже незачем делать вид, что он не замечает, как она хороша. Теперь он следит уже за собственным дыханием.

— Представь, что просыпаешься утром двадцать пятого и рядом именно то, чего ты хочешь.

Скотт трясет головой, будто в тумане. Наверное, от холода.

— А если я не знаю, чего хочу?

Это признание шире, чем сам праздник и конец года. Он впервые вслух говорит, что почти дошел до цели, к которой стремился всю жизнь — стать врачом-специалистом, и не представляет, что будет дальше.

— Знаешь, — говорит незнакомка уверенно, не оставляя места возражениям. — Надо просто быть честным с собой. Ответ появится.

Скотту хочется спросить, как ее зовут. С кем она пришла. Хочет спросить, чего она сама хочет на Рождество.

Но позади открывается дверь; порыв ветра с такой силой бьет ее о стену, что они оба вздрагивают.

Скотт не заметил, как они наклонились друг к другу. Когда он отстраняется, холод обрушивается на него сразу, зубы начинают стучать.

— Пайпер? — женщина в гарнитуре, стоящая в дверях, зовет ее. — Ты выходишь через пять минут, дорогая.

— Что бы это ни было, — шепчет его незнакомка — Пайпер — почти у самого уха, кладя ладонь ему на плечо, когда поднимается, — надеюсь, ты это получишь.

И исчезает в темноте, как раз когда динамики, сипло, просят зрителей занять места.

Скотт сталкивается с Джейсоном и Эмили в коридоре, они вышли его искать.

— Что случилось? — спрашивает Джейсон, когда они садятся в третьем ряду. — Ты пропал на целую вечность.

— Заблудился, — признается Скотт.

Сердце у него колотится весь разогрев перед началом. И вот она выходит на сцену — в… он сглатывает… черном укороченном топе вместо пуховика. Ведущий объявляет: «Дамы и господа, Пайпер Сэдлер», а она машет рукой и берет микрофон.

И если бы Скотт не видел ее пару минут назад с быстрым, сбивчивым дыханием, он бы ни за что не поверил, когда она начинает рассказывать историю о том, как случайно вскрыла чужую посылку, а внутри оказался секс-игрушка, что Пайпер хоть раз в жизни нервничала.

— Кто такой 3Б?

Судя по всему, поход на то стендап-шоу на прошлой неделе настолько укрепил Джейсона в их дружбе, что теперь он спокойно читает сообщения Скотта через плечо, пока тот заходит с ним в комнату отдыха.

— Соседка, — отвечает Скотт, не поднимая головы. Он ведь даже имени ее не знает. Да и не стал бы рассказывать его Джейсону — тот цепляется к любому намеку, пока не вытащит из тебя все.

Но Скотту неловко. Она въехала в квартиру рядом в начале года, и он совершенно упустил момент, когда можно было бы по-человечески постучать и представиться.

Ему искренне стыдно, особенно теперь, когда они переписываются куда чаще.

Она: На всякий случай: машинка в подвале окончательно сдохла!!

Он: Я разбросал сухой лед на ступеньках, но будь осторожна, когда войдешь, мало ли.

Это мило. По-соседски. Что-то, чего Скотт не знал, что ему не хватает. Он любит личное пространство после того, как вырос в трешке, где жило шестеро. Но только с появлением 3Б понял: его ощущение дома — это и такие крошечные моменты заботы или солидарности.

— И что она пишет? — Конспиративно поднятая бровь Джейсона подсказывает Скотту: на лице у него еще и глуповатая улыбка осталась.

А Скотт как раз пытается разобраться. Он хранит телефон в шкафчике во время смены. Всегда приходится разбирать десяток уведомлений спустя двенадцать часов.