Ну конечно. Я кладу телефон на буфет:

— Поверь, я не забыла.

Наши взгляды сталкиваются, но мы быстро одергиваем себя и лепим дежурные улыбки.

И тут мама смотрит на нас так, будто что-то почувствовала неладное.

Вот так чудесно. Мы с Эриком не продержались и часа.

Эрик

Мне, наверное, не стоило связываться с ней.

Если есть хоть одна вещь, которую Джулиана терпеть не может, так это даже намек на критику ее привычки ставить работу выше всего остального. Но уговор есть уговор, и если нужен дружеский толчок в нужную сторону, значит, так тому и быть.

Я только хочу, чтобы она поняла: ничего страшного не случится, если однажды она оставит работу на работе.

Меня нисколько не раздражает ее амбициозность; тревожит то, как она к ней идет. Ее работа инженера очевидно тяжелая, но фирма требует от нее слишком многого, не уважает ее границ, кормит пустыми обещаниями о повышении и заставляет работать невыносимые часы. А она тем временем не живет — ни для себя, ни рядом со мной. Мы даже не «корабли, расходящиеся в ночи»; наши корабли стоят в разных гаванях. Она разозлилась, когда я на это указал. Обвинила меня в стремлении контролировать ее. Сказала, что я должен поддерживать ее, а не тянуть назад. В тот момент я понял: если она правда так думает, значит, она не знает меня совсем.

Тяжело смотреть, как человек, которого ты любишь, позволяет себя использовать. Но это ее жизнь, ее выбор. Так же как моя жизнь — мой выбор. Похоже, мы оба выбрали разойтись. Хотя я ее обожаю, она права: расставание — лучшее решение.

И все равно трудно поверить, что мы пришли к этому. Я помню нашу встречу в соседнем кафе так ясно, будто она произошла вчера, а не два с половиной года назад. Я не любитель кофе, но после тяжелой ночной смены мне нужен был заряд бодрости. Я смотрел на аккуратно выписанное на доске меню и не понимал ни слова. Голова была слишком уставшая, чтобы отличить макиато от кортадо или ристретто. И тут я услышал самый мягкий и ласковый голос на свете: «Дыши». Человек за моей спиной спокойно объяснил мне разницу между напитками. Когда я обернулся, чтобы поблагодарить, я застыл — меня оглушило ее невероятное, почти неземное лицо.

Она лукаво блеснула глазами и сказала:

— Не надо благодарить, но если хочешь поднять мне настроение, пошли за тот столик в углу. Расскажешь, почему ты так устал.

Я никак не ожидал такого предложения. Да и ее не ожидал. И хотя мы больше не вместе, я ни минуты не жалею о времени, которое мы провели вдвоем. Жалею лишь о том, что у нас не получилось сохранить это «мы».

К счастью, мать Джулианы спасает меня от ответа на вопрос Тиа Клаудии о детях. Соня кривит губу, глядя на свояченицу.

— Ja chega, Claudia! Nao e da sua conta. Cuide da sua vida. (Хватит, Клаудия! Это не ваше дело. Позаботьтесь о своей жизни.)

Клаудия беспечно машет рукой:

— Успокойся. Я же просто шучу.

— Прости, Эрик, — говорит Соня, качая головой. — Я ей сказала, что это не ее дело, пусть займется собой. Она уверяет, что только поддразнивала.

Самый безопасный и разумный ответ — никакого ответа. Я киваю и перевожу разговор.

— Ладно, так как мы делаем пастелес? Я уже хочу их попробовать.

Соня распределяет обязанности, превращая нас в отлаженную цепочку. Мне достается сворачивать начинку из свинины, и да, я беру лишнюю ложку, чтобы попробовать. Вкусно. Прямо как у моей мамы.

Работа идет ладно: Соня смазывает листья и выкладывает массу, я добавляю свинину, Клаудия заворачивает пастелес, а дядя Марсело связывает узлы. Меня трогает, что семья Джулианы уважает и мои традиции. Если бы еще уговорить их испечь Грейт Кейк в честь моего барбадосского наследия, я был бы на седьмом небе. Подумать бы — хотя нет, будущего года не будет. Я стараюсь не хмуриться: Джулиана уже предупреждала меня не киснуть. Но тяжело.

— Ты в порядке, filho? — спрашивает Соня.

— Все нормально, — отвечаю я, сосредоточенно занимаясь своей частью, лишь бы не встречаться с ней взглядом.

Когда возвращается Джулиана, она откашливается, в глазах пляшут смешинки.

— Mae, посмотри, пожалуйста, на… растение…

— На дерево! — кричит дядя Эноке из гостиной.

— Ладно, на дерево, — говорит Джулиана, удерживая смех.

Соня закатывает глаза:

— Что он теперь натворил?

Все бросают пастелес и бегут в гостиную. Я громко смеюсь, едва увидев дерево: точная копия елки Чарли Брауна — только с двумя игрушками, а не с одной.

— Madre de Deus (Матерь Божья), что это? — восклицает Соня. — Как мы положим под такое подарки? О чем ты думал?

Дядя Эноке разводит руками:

— Там брали только наличные, а это все, что я смог купить на двадцать долларов.

— Ты отдал двадцать долларов за это? — спрашивает его брат. — Тебя же обдурили.

Соня тянет младшего брата за ухо:

— Поставить бы тебя в угол вместо елки на все выходные. Как тебе такая мысль?

— Porra! Para com isso! (Черт! Прекрати!) — взвизгивает дядя Энок. — Прекрати! Ты мне всю прическу портишь!

Мы с Джулианой обмениваемся взглядами, изо всех сил стараясь не рассмеяться.

— Отпусти его, Соня, — говорит Николь. Она мягко отводит Соню в сторону, и они начинают шептаться. Через минуту Николь выпрямляется и хлопает в ладони: — Вот что мы делаем. Джулиана и Эрик, завтра вы отвечаете за елку. Ваша единственная задача — выбрать нормальную. Возьмите пикап, чтобы уместилась в кузов. Самый надежный вариант — рождественский рынок на площади Ветеранов.

— Есть, капитан, — говорит Джулиана, отдав шутливый салют.

— Энок, ты сегодня моешь посуду, — говорит Николь.

— Ладно, — бурчит он.

— И завтра, — добавляет она. — И послезавтра. А теперь, когда все решено, давайте закончим пастелес и начнем семейный вечер игр.

— Это было весело, — говорю я, когда мы с Джулианой поднимаемся на второй этаж.

— Да? — спрашивает она. — Только честно. Потому что мне, например, казалось, что ты вот-вот сорвешься, когда зад дяди Эноке оказался у тебя перед носом в последнем раунде твистера.

— Нет, нет, все нормально, — говорю я, качая головой. — Я просто обомлел от его гибкости. И от того, как он тряс задом. Ему стоит подумать об участии в «Америка ищет таланты».

Джулиана фыркает. От игры она слегка вспотела, и ее кожа кажется мягкой и сияющей. Я не могу отвести взгляд. Именно в такую — открытую, живую, раскрепощенную — я когда-то влюбился.

Но в ее кармане гудит телефон, и момент рушится.

Вздохнув, я ставлю сумку на пол и облокачиваюсь на перила.

— Я уже думал, когда они попытаются до тебя достучаться. И должен сказать, это их новый антирекорд.

Она бросает на меня ледяной взгляд:

— Ты даже не знаешь, кто звонит.

— Ну так давай узнаем.

— Ты мне не начальник, — бурчит она, морщась. Меня раздражает, что я все равно замечаю, как она красива даже в злости.

— Нет. Начальник — твоя работа, — отвечаю я.

— И так и должно быть.

— Но не в одиннадцать вечера накануне Сочельника.

Она вытаскивает телефон.

— Я хотя бы проверю, что это не что-то срочное.

Я скрещиваю руки на груди:

— Джулиана, мы договаривались. Мне стоило понять, что ты сдашься в первые двенадцать часов. Но почему меня так задевает? Это ведь твоя жизнь, не моя. — Я опускаю руки и смотрю на нее так, чтобы она прочла разочарование. — Забудь. Делай, что считаешь нужным.

— Спасибо за понимание… ну, почти, — говорит она и подносит телефон к уху. — Привет, Нейтан. Все в порядке? — Она слушает, ее лицо темнеет. — Подожди. Клиент перенес срок или ты? — Она глубоко вздыхает, ноздри раздуваются. — Нет, я в Мэриленде на праздниках. Я перезвоню, когда устроюсь. — Она запихивает телефон в задний карман и смотрит так, что слова не нужны. — Не смей говорить «я же предупреждал».

Я прижимаю ладонь к груди, изображая обиду:

— Никогда бы.