— Если тебя утешит: в моей семье вихрь, который не замечает ничего, что делаю я. Кажется, везде трава зеленее.

— Я бы с радостью побывал в таком вихре, где никто ничего не спрашивает обо мне.

— Ну… можем прикрыть семьи друг друга, — шучу я, понимая всю нелепость.

Но когда смотрю на него, он вдруг выглядит задумчивым.

— Что? — спрашиваю.

— Идея неплохая, — говорит он, и я чувствую, как одна-единственная порция шампанского пускает по венам пузырьки и ускоряет пульс.

— Какая именно?

— Я помогу тебе выдержать Хануку, а ты отвлечешь моих на Рождество.

Я полностью поворачиваюсь к нему, пытаясь уловить намек на шутку, но в ответ вижу лишь ту самую озорную улыбку — будто эта нелепая затея и правда может быть забавной. А после той тени грусти мне хочется удержать для него это легкое настроение как можно дольше.

— Ты серьезно?

— Я уже заранее представлял, как буду слоняться по Чарлстону с кучей свободного времени. Тебе это поможет, меня развлечет. И потом, я живу в Нью-Йорке. Каждому ньюйоркцу не мешало бы побольше знать о Хануке.

— Первый шаг — понять, что Ханука длится восемь вечеров, а Рождество — один.

— Если ты пойдешь со мной на рождественский ужин и сам день Рождества, этого с лихвой хватит, чтобы компенсировать восемь шумных семейных вечеров.

— Я даже имени твоего не знаю, — смеюсь я.

Он протягивает руку:

— Кэл Дюран.

Я вложила свою ладонь в его и она почти утонула. Это ощущение разливается теплом по всему телу. Может, он и правда как солнце.

— Мириам Броди.

— Ну что скажешь, Мириам Броди?

— Думаю… — я позволяю себе представить: появиться дома с мужчиной под руку, ведь я никогда никого не приводила. С Колом меня уже не начнут нянчить. Да и удивить семью хотя бы раз было бы приятно.

И почему-то я доверяю Кэлу. После одного единственного часа. Каким-то внутренним чувством понимаю: он хороший человек, которому, как и мне, нужен способ обойти скуку и напряжение, которые вызывает семья. Может, нам обоим сейчас нужно немного легкости, праздничного безумия.

— Думаю… я согласна? — говорю я, и его нос забавно сморщивается от радости, словно он ребенок, которому разрешили поиграть. — Но как мне тебя представить? Как моего эмоционального поддерживающего гиганта?

Он снова громко смеется, и я тоже улыбаюсь.

— Просто скажи, что я твой парень, — предлагает он, пожав плечами.

Я не могу отвести взгляд от его губ. Притворяться парой с мужчиной, который мне безумно нравится, внезапно кажется чем-то вроде попытки перебежать дорогу сквозь плотный поток машин — безумно заманчиво и наверняка очень глупо.

Я поднимаю голову, и вижу, что он заметил мой взгляд. Уголки его губ озорно загибаются.

— Нужно установить правила, — прокашливаюсь я.

— Разумеется, — говорит он.

— Ну… ночевок точно не будет.

— И в мыслях не было, — усмехается он.

— Держаться за руки и… ну, какие-то такие мелочи… Видимо, придется. Иначе никто не поверит.

Он кивает:

— Согласен.

— Так просто?

— Ты — квотербек, а я всего лишь прикрываю тебя. Иногда приходится брать кого-то за руку, — говорит он.

— В футболе много держатся за руки?

— Скорее хватают за зад и валят на землю. Так что наш план довольно мирный.

Потом, с той же легкостью, с какой говорили о еде и упаковках, мы переходим к семейным деталям, которые нужно знать: имена родственников, краткие истории, легенду о том, где мы познакомились (конечно, в самолете).

Не успеваю опомниться — мы уже идем на посадку.

Когда мы подруливаем к выходу, он поднимается и собирает волосы в пучок резинкой пыльно-розового цвета. Я невольно пялюсь — это так мило. Он как огромный плюшевый мишка, оживший и ослепительно красивый.

— Не люблю стричься, — говорит он, будто это объясняет, почему я так на него смотрю.

Я тоже поднимаюсь, и мы одновременно начинаем смеяться. Он выше меня больше чем на тридцать сантиметров. Рядом с ним я буду выглядеть как племянница, которую привели на школьный вечер.

Он хлопает меня по макушке — идеально, без слов, легкая шутка.

— Ну что, Мириам, мы правда это делаем?

Он снова смотрит на меня так… тепло. Весело, думаю я. Почему бы и нет, думаю я.

— Сейчас узнаешь: Ханука — праздник чудес, — наконец произношу я.

— И?

— И если тебе удастся хотя бы немного заставить мою семью воспринимать меня всерьез, я, может, и сама в них поверю.

— О боже, ну ты только посмотри на себя!

Я лечу в гостиную на звук восторга в мамином голосе.

До этого мгновения я даже не подозревала, как сильно мне не понравится, когда мама сжимает мужской бицепс.

— Мама? — зову я, и она поворачивается ко мне, сияя. Кэл, к счастью, похоже, забавляется.

— Я познакомилась с твоим парнем, — произносит она таким тоном, будто не ожидала, что он существует в природе, хотя я предупредила ее несколько часов назад (и, если быть честной… да, я его «выдумала»). Она снова поворачивается к Кэлу и радостно принимает цветы. — Я так счастлива, что ты приехал. Джэммин делает брискет, он будет отвратительный, но я хочу услышать все о тебе. Мириам мне ничего не рассказывает. — Она кричит вверх по лестнице: — Джэммин!

Кэл бросает на меня растерянный взгляд.

— Джэммин? — шепчет он.

— Папу зовут Бенджамин. А летом, когда они с мамой познакомились, она была помешана на Бобе Марли и песне Jamming. Так что так она его и зовет.

Он кивает, улыбаясь, и в этот момент с лестницы слетает папа.

— Ну ты и великан, — говорит папа, пожимая Кэлу руку. А мне хочется раствориться в воздухе. Может, это была ужасная идея.

В этот момент врываются мои сестры, Сара и Нина, их мужья, жены и дети, болтая во весь голос, будто постучать в дверь — это непосильное испытание.

— А ты кто? — спрашивает племянник Этан, глядя на Кэла из-под толстых очков.

Все одновременно замечают нового мужчину в комнате и разом разворачиваются. Это правда смешно: все в семье Броди — низенькие. Сейчас они выглядят как жители страны Оз, ждущие, пока Дороти объяснит, откуда взялась.

Но Кэл не теряется.

— Я Кэл. Парень твоей тети. Ты, наверное, Этан, сын Сары и Джереми?

Сара и Нина так резко оборачиваются ко мне, что у них могли бы шеи хрустнуть. Я едва удерживаюсь от смеха. И поражаюсь, что Кэл запомнил все имена, которые я ему назвала.

— Ты Кэл Дюран из Giants, — говорит Джереми, муж Сары, и делает Кэлу кулачок. — Сочувствую насчет колена. Пиво хочешь?

Он хватает Кэла за локоть и уводит на кухню. Кажется, всё даже проще, чем я думала.

Все идут следом — никто в этом доме не тусуется нигде, кроме кухни. Уже хаос. Три племянницы то спорят, то щекочет друг друга. Этан, которому, между прочим, уже десять, снова поднимает руки, чтобы я его подняла. Мои сестры, жена Нины Дженни и мама громко обсуждают гениальную идею Нины начать бизнес по продаже специй:

— Кому вообще нужен целый пакет тмина? Что, если продавать маленькие по тридцать граммов?

Дженни и мама — против, Сара — за.

Никто меня не спрашивает.

Никому не интересно, что я, между прочим, понимаю в том, как запускать продукт.

Я сажаю Этана на табурет к огромному кухонному острову и подтягиваю к нему мамину сырную тарелку. Мы сидим вдвоем, молча жуем сыр — два интроверта под грохот семейного пинг-понга.

Кэла загнал в угол Джереми, чтобы говорить о футболе, но каждые пару минут его взгляд находит мой. Невероятно: у меня появился якорь в море, где я обычно болтаюсь одна.

— Так, дамы и микробы! — говорит папа, хлопая в ладони, пытаясь собрать всех.

— Ты думаешь, что это смешно? Называть нас «микробами» — это грубо, — говорит маленькая Кара.

— В этом случае ты — дама, — серьезно отвечает папа.

— А мы, мальчики, микробы, — шепчет Кэл Каре, и она хихикает.

— Ужин подан, — продолжает папа. — Брискет делал я, извиняюсь заранее. А вот латкес я купил собственноручно, так что они должны быть съедобные.