В эту навигацию повезло – лед отступил. Обычно в этих широтах не плавание, а бой со льдом. А сейчас ничего, сейчас терпимо. Так сказал капитан. На вопрос Арехина, не связано ли это с жарким летом, Фальц‑Меусс определённого ответа не дал. Погода в Европе – одно, Арктика же живет своей жизнью. Бывает, в Лондоне жара, а льды спускаются низко, а бывает и наоборот.

Но сейчас Арехина беспокоили не льды. Колчак смутно, обиняками говорил о жертве, великой жертве. Возможно, это были пафосные слова о жертве полярников. А возможно и нет. Возможно, жертва – слово буквальное.

И вот теперь он ждал. И, похоже, дождался: к Птыцаку пришли. Хоть и светло, а глубокая ночь.

Через пять минут Дверь каюты Птыцака опять раскрылась.

Выждав пару минут, Арехин пошел следом. На палубу.

Как раз к сроку.

У борта двое дюжих поляронавтов готовились выбросить за борт Дикштейна. Тот сопротивлялся, но очень вяло. Птыцак вместе с профессором стояли чуть в стороне.

– Иван Владимирович, вам не холодно? – громко, чтобы перекричать ветер, спросил Арехин.

А ветер, помимо шума, нес и стынь. Даже одетый во всё норвежское, Арехин дрожал. Или это от возбуждения?

Дикштейн ответил неразборчиво.

– Не мешайте, – потребовал Птыцак. – Идите к себе и спите. Или пейте водку, что вам больше нравится.

– Сейчас, – согласился Арехин. – Только отпустите Ивана Владимировича. В смысле – со мной.

– А если отпущу в море?

– Не советую.

– И только?

– И только, – Арехин показал Птыцаку пистолет. – Наша сила в правде.

– Вы ничего не понимаете, – покачал головой Птыцак.

– Что ж поделать.

– Александр Александрович, вы в самом деле будете стрелять? – спросил профессор. – Чтобы спасти жизнь одного, вы готовы убить двоих?

– Четверых, – поправил Арехин.

– Вот этим пистолетиком‑то?

– В четыре хода, – уверенно сказал Арехин. А о том, что в другом кармане у него парный «Браунинг» – умолчал. Нечего пугать народ.

– Нет нужды тратить патроны и вообще – шуметь, – устало проговорил Птыцак. – Вам нужен этот человек? Пожалуйста, – он махнул рукой, и здоровяки отпустили Дикштейна. – Идите, пейте водку. Только повторю – вы ничего не понимаете.

– Как‑нибудь примирюсь с этим.

– Вам придётся, – он опять махнул рукой, и один из здоровяков перегнулся через фальшборт и бросился в море.

– И не вздумайте поднимать панику, «человек за бортом» и тому подобное. Он не вынырнет, уйдёт на глубину. А если бы и вынырнул, и не попал под винт – всё равно замерз прежде бы, чем спустили бы шлюпку. Не для того он прыгал, чтобы спасаться.

Дикштейн неуверенной походкой, помноженной на качку, доковылял до Арехина.

– Ну, будет, будет, – Арехин взял его за рукав суконного бушлата. – Попереживали – пора и отдохнуть.

Но Дикштейн смотрел вокруг, словно заново на свет родился: ничего не понимая и никого не узнавая.

Бывает.

Арехин потащил его к себе. Усадил. Налил полстакана водки, уже норвежской, крепкой. Отрезал четверть фунта сыра, тоже норвежского. Водкой поить пришлось с рук, но сыр Дикштейн уже взял сам: отпустило.

Сыр он откусывал крохотными кусочками, словно смолянка, приехавшая к тётушке на вакации. Откусывал и долго‑долго жевал, не решаясь проглотить. Проглотив же, не спешил откусывать следующий, а сначала нюхал, осматривал со всех сторон, и лишь затем кусал. Нет, не смолянка, скорее, полуторагодовалый ребёнок.

Арехин дождался, пока Дикштейн доел последний кусочек сыра. Снова налил норвежской водки, теперь уже четверть стакана. Лечение ментального пресса по методу доктора Хижнина: покой и водка.

– Благодарствую, – Иван Владимирович и водку сумел выпить самостоятельно, и даже встал сам, сделал три шага в сторону выхода.

– Решительно нет. И здесь места довольно, – Арехин провел Дикштейна во вторую комнату, к дивану, помог улечься и закрепил штормовым ремнём. А то всякое бывает, можно и с дивана неудачно упасть. Сам же вернулся к столу. Убрал и водку, и сыр, и стакан. Нечего натюрморты устраивать. Пусть считают пьяницей тайным, это ничего. За одного пьющего двух непьющих дают. Или двух с половиной. Знать бы, где дают, разменяться.

Источник Гласа, чем бы он ни являлся, был близко. Сетка на голову помогала, как помогает зонт от дождя: если дождь лёгонький, моросящий, то вероятность остаться сухим велика. А если проливной, да с порывистым ветром, да с грозой – вряд ли. Некоторые даже считают, что зонт притягивает молнию, и потому в бурю лучше обходиться без зонта. Сидеть дома, плотно занавесив окна.

14

– Это многолетний лёд. Ледокол с ним не справится. Да и нужды нет никакой: отсюда, от границы припая до точки, указанной вами – двенадцать миль. Их несравненно быстрее пройти пешим ходом, нежели пробиваться со скоростью три мили в сутки, даже если бы это было возможно.

– Морских миль, или сухопутных? – спросил Птыцак.

– Морских, – ответил Фаль‑Меусс.

– Что ж, морских, так морских. Мы будем готовы высадиться на лед через… – Птыцак посмотрел на карманные часы, – через два часа.

– Сколько человек вашего отряда пойдут к острову?

– Все, – ответил Птыцак. – Все тридцать человек.

– Это немало. И у всех есть опыт передвижения по припаю?

– У всех есть руки, ноги и голова на плечах. К тому же двенадцать миль, двадцать километров… Мы рассчитывали на вдесятеро больший путь.

– Вот как? Что ж, вам виднее. Мои люди помогут вам разгрузиться.

– Разгрузиться? – удивился Птыцак.

– Спустить снаряжение на лёд. Да и самих людей тоже.

Полчаса спустя выяснилось, чему удивлялся Птыцак. Снаряжения, как такового, было мало. Пара саней, несколько тюков, вот и все снаряжение.

Фальц‑Меусс только бровь поднял. И то на четверть дюйма.

Птыцак удивился куда больше, когда обнаружил на льду шестерых лишних.

– Это зачем это? – спросил он Фальц‑Меусса.

– Наши ребята решили сопровождать вас до острова. Люди бывалые, пригодятся.

– Нам они ни к чему.

– Если хотите, к вам они и не приблизятся. Рядом пойдут.

– Но это наша экспедиция.

– Хорошо, пойдут за вами. Никто на лавры не претендует. А прогуляться по льду каждый имеет право. Здесь – международные воды. То есть льды.

– Но у них – оружие. Винтовки.

– Карабины, – поправил Фальц‑Меусс. – Меня удивляет, что вы без оружия.

– Оружие у нас есть, – ответил Птыцак.

– Пистолеты? Против белых медведей?

– Где здесь медведи?

– Будут. Если впереди остров, то медведи непременно будут. Они добычу чуют за десятки миль. И передвигаются быстро. Поверьте, вы будете рады, что рядом с вами – меткие стрелки.

– Ладно, стрелки. Пусть. Каши маслом не испортишь. А это что?

Люди на льду возились вокруг странных экипажей.

– Моторные транспортеры, конструкция Бенхема‑Уайта.

– Зачем?

– Подобные экипажи были у Скотта во время полюсного похода десять лет назад. Тогда они прошли не более пятидесяти миль, но затем транспортёры усовершенствовали, и, полагаю, их хватит на дорогу в оба конца.

– А, – не стал перечить Птыцак. – Транспортеры, так транспортёры. Англичанин мудрец, этого не отнять, – последнюю фразу он сказал по‑русски, адресуясь к Арехину, и даже подмигнул.

К назначенной минуте Арехин был на льду. Среди поляронавтов лишь у него и у Птыцака была меховая одежда. Ещё у десанта моряков с «Еруслана Лазаревича» – слово «десант» напросилось само. Поляронавты же в суконных бушлатах и ботинках‑обмотках на льду смотрелись бедными родственниками. Очень бедными.

Но только издали. Вблизи же – скорее, блаженные, узревшие небесное знамение номер один, и ожидающие знамение номер два. Холод, ветер, морская бездна или медвежьи батальоны – всё это обтекало их, как туман обтекает утёс.

– Неужели не нашлось средств экипировать их получше? – к Арехину подошел доктор Брайн. – Ведь это безрассудно – идти куда‑либо в таком виде.