По позднему часу лавка оказалась закрыта, но хозяйка не поленился спуститься из квартиры над ней. И не прогадала: Арехин накупил довольно всего, необходимого для северного путешественника и выбирал товар наилучший, то есть дорогой. Попросил хозяйку сшить два вязаных подшлемника, теменную область же проложить металлической сеткой, которую нужно отпороть от кепки. Работа несложная, хозяйка сделала её в полчаса. Расплатившись золотом, Арехин взял напоследок бочоночек крепкой северной водки. Бочоночек был вёдерный, а крепость водки на севере определяется широтой места, где её готовят, это если не закон, то прочный обычай.

Нагруженный, Арехин вернулся в отель. Ночь была светлая, но из туч лился мелкий дождь, нагоняя сон, и он сну не противился.

Проснулся поздно. Позавтракал коричневым сыром, ржаным хлебом и очень странным кофе. За окном редкий дождь падал на редких прохожих. И среди редких прохожих Арехин разглядел Шихова, спешащего в отель. Но как не спешил Антон Иванович, Арехин успел завершить завтрак прежде, чем Шихов вошел в крохотный холл.

– Срочно отплываем? – спросил Арехин. – То есть отходим?

– Нет, – Антон Иванович огляделся. – Здесь уютно.

– Ради уюта и пришли?

– Я больше для плавности разговора.

– У вас получилось.

– Нет, в самом деле. Тихо, спокойно, а я среди матросов и прочего неделикатного народа.

– Что вам мешало выбрать другое место для ночлега? – спросил Арехин, тоже не сколько из интереса. Больше – для поддержки диалога.

– Нет, это было бы нехорошо. Мы все – одна команда. Кроме вас. И потом… Как вы с ними объясняетесь?

– С кем – с ними?

– Ну, кто здесь живет, финны, шведы… – Антон Иванович неопределенно провел рукой, то ли указывая направление, то ли создавая магическую преграду от туземцев.

– Здесь живут преимущественно норвежцы.

– Тем более. Вы что, норвежский язык знаете?

– Нет. Но в Бергене вполне сносно говорят по‑немецки, во всяком случае те, кто имеет дело с мореходами.

– Да я и немецкого не знаю, – вздохнул Шихов. – «Данке», «битте», вот и всё. И не скажу, что не сёк меня папенька в детстве. Сёк, до третьей крови сёк, а всё равно с немецким языком я не в ладах. К чему, думал я по младости, немецкий язык в Рязани? Местные немцы давно русскому выучились, до пришлых же мне дела не было. А уж что я сам попаду в далёкие места… – он на мгновение задумался, потом продолжил: – Знаете, а ведь чувствовал, сызмальства чувствовал, что ждут меня другие берега. Во сне, в мечтах. И ничегошеньки не делал, немецкий язык даже не выучил, географию знал плохо, историю и того хуже. Воображал, что если суждено, то суждено. И без немецкого языка, и без географии. Явится принцесса индейского племени Тцалепотлачиан, или что‑то вроде этого.

– Ваша мечта, похоже, сбывается, – констатировал Арехин.

– Сбывается… – как‑то невесело согласился Антон Иванович. – А только хотелось бы знать немецкий.

– За чем же дело стало? Понимаю, Рязань, бедное детство, но теперь‑то вы живёте в Риге, где немцев много, и можно найти учителя за весьма скромную плату. Вот вернётесь – и найдёте.

– Я вернусь другим. С иными желаниями, возможностями, целями. Вернувшемуся мне немецкий язык будет ни к чему.

На это возразить было сложно, да и не хотелось Арехину возражать. И потому он решил разговор с гладкой дороги перевести на ухабистую. Долой плавность.

– Полагаю, вы пришли не с целью развлекать меня разговорами.

– Ну да, просто… Просто наш пароход скоро прибудет – Шихов тоже был моряком недельным и путался во всех этих «придет», «приплывет», «прибудет».

– Вы хотели сказать – пристанет. К пристани – пристают.

– Хоть приземлится. Птыцак считает, что вам интересно будет посмотреть на «Еруслана».

– На кого?

– Пароход называется «Еруслан Лазаревич». И он должен подойти к Бергену с минуты на минуту.

– Нужно встретить. Богатыри любят почёт и ласку. Заодно и обновку проверю.

– Какую обновку?

– Увидите, – и Арехин, вернувшись в номер, надел «высокоширотный набор номер один», с вечера приготовленный костюм арктического китобоя. В Москве в нем было бы невыносимо жарко, в Петербурге – жарко выносимо, а в Бергене всего лишь комфортно.

– Эк вы расстарались, – не без зависти сказал Антон Иванович. – В море, думаю, в самый раз будет.

– А у вас что, иной одежды нет? – спросил Арехин.

– Нет. Всё мое на мне. Выдадут на корабле, полагаю. Мне совсем не холодно.

А должно бы: моросящий дождь, порывистый северо‑восточный ветер, Шихов же одет в полотняную тужурочку, и даже фуражка яхт‑клуба вряд ли добавляла тепла.

Днем Брюгген выглядел живописно, как, впрочем, любой квартал ганзейского города. И Арехин в промысловом костюме смотрелся двойственно: костюм был к месту, он – не вполне: вместо красного обветренного лица – белое, едва знакомое с солёным ветром и приполярным солнцем. Зато чёрные очки никого не удивляли: многие иностранцы находили долгое солнце вредным для зрения, особенно сочетание солнца и снега. А то, что готовится высокоширотная экспедиция, утаить было невозможно. Да никто и не утаивал: поглазеть на прибытие ледокольного парохода пришло человек триста, что для Бергена, особенно в будний день, немало. Встречались и газетные люди, журналисты и фотографы. Первые узнавались по большим блокнотам в руках и широким и коротким клетчатым брюкам, вторых выдавали камеры и треноги.

– Вон и наши! – показал Шихов.

Трудно было не узнать: почти тридцать человек, одетых ещё легкомысленнее, чем корреспонденты, стояли наособицу, составляя группу с Птыцаком в центре. Группу не менее живописную, чем ганзейская набережная. С бору по сосёночке – разбитые мятежники, конторские служащие, портной, жестянщик, невероятный профессор… Для портовых городов дело привычное, на то они и портовые.

– Идёмте скорее, – торопил Шихов, всем видом показывая, как не терпится ему оказаться среди наших.

Но Арехина больше интересовал входящий в гавань корабль. Много больше «Вольного Янтаря». Широкий, с высокой трубой. Тащил его буксир – так, как тащит фокстерьер грузного хозяина. Не сколько тянет, сколько направляет движение.

– Вот он, «Еруслан Лазаревич», – Шихов не пошел к Птыцаку, остался рядом с Арехиным.

– Купили?

– Взяли в аренду. А проявит себя хорошо – купим. Так и в договоре написано.

– У кого купите?

– У англичан, у кого же. Благородные англосаксы, образец порядочности. Они, когда из Архангельска бежали, много чего прихватили. «Святогора», «Еруслана», всего не упомнишь. Теперь предлагают опять купить ледоколы.

– Опять?

– «Еруслана Лазаревича» они нам уже один раз продали – в войну. Да и со «Святогором» похожая история. Ну, идёмте же к нашим.

Пароход шёл неспешно, и Арехин решил, что пора бы повидаться с Птыцаком.

Но Птыцак был хмур и неприветлив. И хмурость, и неприветливость касались не Арехина, а общемирового порядка.

– Нам нужно срочно погрузиться на «Лазаревича», – опуская «Еруслана», сказал Птыцак. – Припасы, снаряжение, всякое необходимое…

– У вас под началом тридцать человек. Все – здоровые мужчины. За чем же дело?

– За норвежцами. По их норвежским правилам, погрузка, разгрузка и прочие работы в порту – вотчина местных рабочих. Они и только они могут перенести мешки с картошкой или бочки с солониной.

– Что ж, придется потратиться.

– Да не в деньгах дело. Кстати, и «Лазаревич», и вся экспедиция финансируются государством на совершенно законных основаниях. Нам предписано дойти до поселений ненцев, купить или выменять на товары мясо и доставить это мясо в Петроград.

– Однако…

– Именно так.

– Тогда вообще не понимаю ваших забот. Платите из казенных сумм, получаете то, за что заплатили.

– Норвежцы требуют схемы размещения грузов и сам список грузов.

– Неужели всё так секретно?

– Да нет у нас ничего секретного. Рыба, солонина, овощи, всё, кстати, привезено на «Вольном Янтаре», частью и российское. Наше. Но только списки у нас самые общие, мол, столько‑то тонн продовольствия, а столько‑то снаряжения. Норвежцы же требуют подробный реестр и схему, что куда размещать.