— Автомат зачем? — спросил Шрам.
— Для защиты! От бандитов! — один отвечал по-французски, ломано, с акцентом жутким.
— От каких бандитов?
— Разные! Грабят, убивают! Нужна защита!
— Значит, стрелял из него?
— Нет! Нет, никогда!
Легионер взял автомат, проверил ствол — грязный, давно не чищен. Затвор заржавел, не работает. Магазин пустой. Может, и правда не стрелял. Может, стрелял давно, потом бросил. Не проверить.
— К остальным, — сказал Пьер, кивнув на группу пленников, человек десять уже, сидели под охраной у БТР.
Двоих отвели. Обыски продолжились.
Пятый дом — мужик старый, за семьдесят, беззубый. Внук рядом, лет десять, мальчишка. Старик сидел на полу, курил трубку, спокойный. Увидел легионеров, не испугался, только кивнул.
— Оружие есть? — спросил Малик по-арабски.
— Нет, — ответил старик. — Я старый. Не воюю давно.
— Воевал раньше?
— Давно. С французами, когда они колонией владели. Потом с соседним племенем. Потом ещё кто-то. Не помню. Старый я.
Малик усмехнулся. Обыскали дом, ничего не нашли. Старика оставили, внука тоже. Ушли.
К полудню обыскали половину квартала. Нашли двенадцать автоматов, пять пистолетов, гранаты, патроны ящиками, три миномёта в подвале одного дома. Склад, значит. Боевики хранили здесь арсенал, среди мирного населения, прятались за женщинами и детьми.
Задержали тридцать мужчин, всех боевого возраста. Часть действительно боевики, часть — непонятно. Сидели под охраной, руки связаны, молчали или молились. Некоторые требовали отпустить, кричали, что они мирные, что у них семьи. Никто не слушал.
Шестой дом — мужик вышел сам, руки поднял. Говорил по-французски чисто, без акцента:
— Я врач. Работаю в клинике. Не боевик. Лечу всех, французов тоже лечил, когда привозили раненых.
Показал документы — диплом врача, удостоверение, фотографию в белом халате. Проверили, позвонили в штаб, подтвердили — действительно врач, работал с французским госпиталем, свой.
— Свободен, — сказал Леруа. — Но оставайся дома, не высовывайся.
Врач кивнул, ушёл в дом, закрыл дверь. Повезло ему.
Седьмой дом — мужик бежал, выскочил из задней двери, побежал по переулку. Янек увидел, крикнул «стой!» Мужик не остановился, бежал быстрее. Янек выстрелил одиночным, попал в ногу. Мужик упал, закричал, держался за бедро, кровь хлестала между пальцев. Подбежали, скрутили.
— Почему бежал? — спросил Дюмон.
Мужик хрипел, не отвечал, от боли или от страха. Перевязали ногу, жгут наложили, перестал истекать. Обыскали — ничего. Посмотрели руки — чистые, без мозолей, без потёртостей. Лицо молодое, испуганное, не воина лицо.
— Испугался, наверное, — сказал Ковальски. — Побежал от страха, а не потому что виноват.
— Или виноват и побежал, — возразил Милош.
Дюмон посмотрел на раненого, подумал.
— К пленным. Допросят, разберутся.
Раненого потащили к БТР, бросили с остальными. Кто-то из пленников врачей знал, перевязывал заново, останавливал кровь.
Обыски продолжались. Дом за домом, комната за комнатой. Нашли ещё оружие, ещё патроны, ещё гранаты. Квартал был насыщен вооружением, боевики хранили везде — в подвалах, на чердаках, в ямах во дворах. Задержали ещё двадцать мужчин.
Восьмой дом — мужик с ножом выскочил, бросился на легионеров. Самоубийственная атака, отчаянная. Шрам встретил его автоматной очередью в грудь, три выстрела, упал сразу. Нож выпал из руки, покатился. Зашли в дом — там женщина и трое дочерей, все изнасилованы, избиты, одна мёртвая, горло перерезано. На стене надпись кровью, по-арабски: «Предатели французов».
— Боевики были здесь, — сказал Малик, глядя на надпись. — Наказали этого мужика за сотрудничество с нами. Изнасиловали семью, убили дочь. Он с ума сошёл, бросился на нас, хотел умереть.
Молчание тяжёлое. Даже видавшие виды легионеры отвернулись. Женщин вывели, укутали одеялами, отвели к медикам. Труп девочки накрыли. Мужика-самоубийцу тоже накрыли. Вышли из дома.
— Вот такая война, — сплюнул Дюмон. — Хуже зверей.
К трём часам дня квартал был прочёсан полностью. Пятьдесят мужчин задержаны, сидят под охраной. Оружие конфисковано, два грузовика забиты. Несколько домов сожжены — там были склады, взрывчатка, уничтожили на месте контролируемым подрывом.
Леруа собрал командиров, показал на пленников:
— Что делать с ними? В лагерь везти — нет места, охранять — нет людей. Допрашивать — нет времени, переводчик один, устал. Отпустить — вернутся к боевикам, будут стрелять в нас.
Повисла пауза. Все понимали, к чему он клонит.
— У нас приказ — зачистить, — сказал Леруа тихо. — Зачистить значит зачистить. Боевики здесь прятались, оружие хранили, с населением смешались. Отделить невозможно. После ночного нападения, после четверых наших убитых — я не буду рисковать жизнями легионеров ради местных, которые, может, боевики, а может, нет.
Тишина. Никто не возражал. Никто не соглашался вслух. Просто молчали.
— Расстрелять подозрительных, — сказал Леруа. — Кто с оружием был, кто бежал, кто со следами на руках. Двадцать человек примерно. Остальных отпустить, но предупредить — если ещё найдём оружие в этом квартале, сожжём всё к чертям.
Отобрали двадцать мужчин. Критерии размытые, субъективные — кто выглядел подозрительно, кто бежал, у кого руки натёртые, у кого взгляд злой. Может, половина из них действительно боевики, может, меньше, может, больше. Не узнать без долгих допросов, а времени нет, желания тоже.
Отвели за дома, в пустырь, где никто не видит. Поставили к стене ямы старой, может, когда-то фундамент копали. Двадцать мужчин, разного возраста, от двадцати до пятидесяти. Некоторые плакали, молились, просили пощады. Некоторые молчали, смотрели с ненавистью. Один плевался, орал проклятия.
Взвод легионеров, двадцать человек, выстроились напротив. Автоматы на изготовку. Шрам был среди них, в дальнем конце шеренги. Смотрел на пленников без эмоций. Видел лица — испуганные, злые, смиренные. Все разные, все живые пока. Через минуту будут мёртвые.
— Прицелиться! — скомандовал Леруа.
Двадцать стволов поднялись, нацелились в грудь, в голову.
— Огонь!
Залп. Сорок выстрелов одновременно, грохот, дым, стена исчезла в облаке пыли. Тела дёрнулись, упали, свалились в яму. Некоторые сразу мёртвые, некоторые корчились, хрипели. Добивали одиночными выстрелами в голову, чтобы не мучились.
