К вечеру ситуация изменилась кардинально. Французы перестали быть осаждёнными, стали осаждающими. Контролировали аэропорт, дорогу, три квартала города. Боевики откатились на окраины, зализывали раны, считали потери. Потеряли больше пятидесяти человек убитыми за день, семерых командиров, технику, позиции. Легионеры потеряли пятерых раненых, одного убитого — пуля снайперская, поймал в шею, умер мгновенно. Повезло, могло быть хуже.

Шрам спустился с вышки к вечеру, когда стрелять стало не в кого. Забрал винтовку, пустые магазины, спустился по лестнице. Ноги затекли от долгого сидения, спина болела, глаза уставшие от оптики. Расстрелял пятьдесят восемь патронов, попал в тридцать два человека — считал примерно, точно не знал. Из них убитых точно двадцать, остальные ранены или контужены. Хорошая работа для одного снайпера за один день.

Дюмон встретил у барака, хлопнул по плечу:

— Охуенная стрельба, Шрам. Видел в бинокль, как ты их косил. Командиров снял чисто, они даже не поняли откуда прилетело.

— Делал что сказали.

— Леруа доволен. Говорит, что твоя работа переломила баланс. Без командования они рассыпались как карточный домик.

Легионер пожал плечами, не ответил. Прошёл в барак, положил винтовку, сел на койку. Вытащил фляжку, напился жадно, вода тёплая, противная, но нужная. Обезвоживание после целого дня на солнце, даже в тени вышки. Достал сигареты, закурил. Руки дрожали немного — не от страха, от напряжения долгого, от адреналина остаточного. Тело сбрасывало нагрузку, мышцы расслаблялись.

Ковальски влетел в барак, довольный, грязный, в саже и крови чужой:

— Мы их разъебали! Видел бы ты, Шрам, как они бежали! Мы прошли их позиции как нож масло!

— Видел, — ответил русский спокойно. — Сверху всё было видно.

— Ты там колдовал чё-то, они падали один за другим. Мы внизу охуевали, думали что у нас целый взвод снайперов работает.

— Один я.

— Ну ты даёшь, браток. Серьёзно.

Поляк плюхнулся на свою койку, закинул руки за голову, улыбался в потолок. Остальные легионеры заходили по очереди — грязные, усталые, живые. Милош с ссадиной на лбу, но довольный. Попеску с порванной формой, ругался по-румынски, но смеялся. Гарсия молился, благодарил Бога за спасение. Малик молча снимал разгрузку, проверял оружие, лицо серьёзное — у него товарищ умер, тот что пулю в шею поймал. Янек сидел молча, смотрел в пол, первый бой настоящий, убил человека в упор, руки тряслись.

К ночи барак обжился снова, но теперь атмосфера другая. Не напряжение осаждённых, а спокойствие победителей. Не страх, а усталость после работы тяжёлой. Легионеры отмылись, переоделись, поели горячего — привезли полевую кухню, сварили суп настоящий, с мясом, не консервы. Сидели, ели, разговаривали, смеялись, вспоминали эпизоды боя, преувеличивали подвиги, врали друг другу без обид.

Шрам ел молча, слушал, не участвовал в разговорах. Ему не нужна была слава, не нужно признание. Он сделал работу, получилось хорошо, достаточно. Завтра будет новый день, новые задачи, может новые жертвы. Пока же можно отдохнуть, поесть, поспать.

За окном город был тихий. Выстрелы прекратились, пожары погасли. Французы контролировали ключевые точки, патрулировали улицы, выставили посты. Вертолёты кружили над городом, подсвечивали прожекторами. Боевики попрятались, зализывали раны, хоронили мёртвых, планировали реванш. Но сейчас, сегодня, победа была за Легионом.

Пьер лёг на койку, укрылся одеялом колючим. Закрыл глаза, попытался расслабиться. Перед глазами всплывали картинки дня — лица в прицеле, тела падающие, кровь на асфальте. Тридцать два человека, может больше. Все враги, все стреляли первыми или готовились стрелять. Все имели выбор — воевать или не воевать. Выбрали воевать, получили пулю. Справедливо. Честно. Легионер не чувствовал вины. Только усталость, тяжёлую, всепоглощающую.

Уснул быстро, провалился в темноту без снов. СВД лежала рядом, вычищенная, смазанная, готовая к следующему дню. Тридцать два человека сегодня, может столько же завтра. Пока патроны есть, пока враги лезут, пока приказ действует.

Приказ есть приказ. Убивать тех, кого надо. Столько, сколько надо. Пока сам не умрёшь или пока война не кончится.

Зачистка началась на рассвете. Третий день после прорыва, боевики откатились на окраину, закрепились в жилом квартале — двухэтажные дома, плотная застройка, узкие улицы. Превратили каждый дом в крепость: баррикады в окнах, амбразуры в стенах, снайпера на крышах. Держались упорно, огрызались, не хотели сдавать позиции. Леруа приказал выбить их окончательно, не оставить никого, взять квартал полностью. Три секции на штурм, артиллерия на подавление, задача — дом за домом, комната за комнатой, пока всех не выкурят или не положат.

Шрам шёл во второй паре штурмовой группы, за Дюмоном и Маликом. FAMAS в руках, предохранитель снят, переводчик на автомате — три выстрела одним нажатием. Экономия патронов, точность выше чем на полном автомате. На разгрузке шесть магазинов, на поясе четыре гранаты — две осколочные оборонительные, две наступательные лимонки. Нож на бедре, пистолет запасной за спиной. Бронежилет тяжёлый, керамические пластины, защита от АК на средних дистанциях. Каска низко на лбу, подбородочный ремень врезался в кожу. Перчатки тактические, чтобы не резать руки об осколки стекла, об острые края металла.

Квартал был мёртвый, опустошённый. Стены домов изрешечены пулями, в саманных блоках зияли дыры от гранатомётов, крыши обвалились местами. На улицах мусор, обломки, трупы — старые, раздутые, чёрные, воняющие. Никто не убирал, не хоронил. Мухи облепляли их толстым слоем, жужжали, поднимались тучами. Запах такой, что хотелось блевать — сладковатый, тошнотворный, въедающийся в одежду, в волосы, в лёгкие. Легионеры шли, не обращая внимания. Привыкли. На войне везде пахнет смертью.

Первый дом — угловой, двухэтажный, окна заложены мешками с песком. Из амбразуры второго этажа торчал ствол пулемёта, не стрелял — ждал, когда подойдут ближе. Дюмон показал рукой: Милош, Попеску — с фланга, Шрам, Малик — с фронта, остальные — прикрытие. Разошлись, заняли позиции. Русский прижался к стене соседнего дома, выглянул из-за угла. Пулемёт повёл ствол, нащупывая цель. Легионер отпрянул, пули прошили воздух там где была его голова секунду назад, били в стену, выбивали куски самана, свистели рикошетами.

— Граната! — рявкнул Дюмон.

Пьер выдернул чеку с осколочной, держал рукоять зажатой три секунды, считал — раз, два, три — бросил в окно первого этажа. Бросок точный, граната влетела в амбразуру, исчезла внутри. Взрыв — глухой удар, стены дрогнули, из окна вырвался дым серый, густой, осыпалась штукатурка. Крики внутри, короткие, болезненные. Секундная пауза. Малик метнул свою гранату в соседнее окно, ещё взрыв, ещё дым. Милош с фланга бросил третью, в дверь, дверь разнесло в щепки.

— Вперёд!

Легионеры ворвались внутри, не дожидаясь пока осядет пыль. Дюмон первый, низко пригнувшись, автомат на изготовку. За ним Шрам, справа Малик, слева Милош. Внутри темно, дым ест глаза, лёгкие, видно плохо. Первая комната — двое боевиков на полу, один без ноги, корчится, орёт, второй лежит тихо, осколки в голову. Русский дал короткую очередь в орущего, три пули в грудь, замолчал. Дальше, не останавливаться, зачистка это движение, остановишься — умрёшь.