«Нюрнбергские законы, в отсутствие толковательных положений», — прокомментировал Норман Эббут, корреспондент газеты The Times в Берлине,

используются для оправдания любого рода унижений и преследований, совершаемых не отдельными лицами, а установленными властями… Возможности, предоставляемые новыми законами, безграничны… Любой может сообщить о том, что его еврейский враг или конкурент был замечен в компании «арийских» женщин, или сфабриковать якобы имевшие место деловые обязательства из прошлого… Если на высоком уровне не будут предприняты попытки обуздать ярость антисемитских фанатиков, евреи будут обречены, так сказать, слепо бегать по кругу до самой смерти. Именно этот процесс и получил название «холодный погром».20

Юридическое определение устанавливало различия между «чистыми» или «полноправными евреями» (Volljuden) и «полуевреями» (Mischlinge), которые были детьми от смешанных браков между немецкими «арийцами» и евреями. «Полноправным» евреем был любой человек с тремя или более еврейскими бабушками и дедушками. «Mischlinge» делились на две категории: (i) первая степень: человек с двумя еврейскими бабушками и дедушками – ближайшие к гражданству Германии, и (ii) вторая степень: те, у кого один еврейский дедушка или бабушка. Обе категории не считались «арийцами», но те, кого определяли как «Mischlinge», особенно те, кто имел первую степень, в основном пережили депортацию и истребление во время Холокоста.21 В смешанных браках еврейские партнеры были защищены от депортации, при условии, что они не разводились и особенно если у них были дети.

Сесиль Хензель, добродушная молодая девушка, родившаяся в 1923 году, жила в небольшом университетском городке Эрланген. Её отцом был известный философ Пауль Хензель, умерший в 1931 году. Среди её предков были Мозес Мендельсон, известный как «Немецкий Сократ», и знаменитый композитор Феликс Мендельсон. Свободолюбивая и открытая, Сесиль росла, мало зная о политических событиях в нацистской Германии. Её либерально настроенный отец говорил ей: «В больших городах есть университет, но маленькие города и есть университет». Сесиль было всего одиннадцать, когда мать объяснила ей Нюрнбергские законы:

Меня воспитывали как христианина в лютеранской вере. Моя мать была арийкой. Я спросила у матери: «Что такое мишлинг?» Она ответила: «Это человек, который больше не вписывается в общество». Все хотят быть частью общества, а я теперь не вписывалась. Эти законы превратили меня в аутсайдера. Помню, как кто-то в школе сказал мне: «Ты еврей». Я ответила: «У меня среди предков был очень известный еврей, Моисей Мендельсон, это правда, но я не еврейка». Потом одна девочка громко сказала мне: «А, его звали Моисей, понимаешь, он был евреем!» Потом меня выгнали из школы. Это было ужасное время. Я всё время сидела дома, как в тюрьме. Просыпаясь утром, я была в ужасе. Ложась спать вечером, я была в ужасе.22

У Доротеи Шлоссер, ещё одной «наполовину еврейской» девочки, родившейся в 1921 году и жившей в Берлине, был очень похожий опыт: «Моё отвращение к Гитлеру началось с замечания директора моей школы. Он сказал: „Есть евреи, есть христиане, но хуже всего — полукровки“». Это меня очень задело… Я много плакала в тот период. Я смотрела на себя в зеркало и думала: „Неужели ты такая ужасная?“»23

После Нюрнбергских законов многие евреи поняли, что их борьба обречена, и бежали за границу. «Одно я помню яснее всего – это день, когда мы покинули Германию в апреле 1936 года», – вспоминает Клаус Мозер, чья семья уехала в Великобританию:

Самое удивительное, что я снова осознаю, – это то, что я, тринадцатилетний мальчик, нес виолончель и ехал в Англию. Это путешествие было знаменательным, хотя мы с братом не знали, что едем навсегда. Это было путешествие в неизвестность. Не думаю, что у меня было ощущение, будто я спасаюсь от смерти. Мне кажется, я чувствовал, что Германия превратилась в ужасную страну. Отвратительную страну. Мы, евреи, – средоточие всех ужасов. Поэтому, хотя мы и не избежали немедленного насилия, мы испытали огромное облегчение, когда уехали.24

Оглядываясь назад, можно удивиться, что большинство немецких евреев не предвидели надвигающейся катастрофы. Женщины, возможно, быстрее осознали опасность, грозившую евреям. «Женщины бурно протестовали дома», – вспоминает одна еврейка:

Они говорили своим мужьям: «Зачем нам оставаться здесь и ждать окончательной гибели? Не лучше ли построить прочное существование где-нибудь в другом месте, пока наши силы не истощились от постоянного физического и психического давления? Разве будущее наших детей не важнее совершенно бессмысленного ожидания?» Все женщины без исключения разделяли это мнение, в то время как мужчины горячо выступали против. Я обсуждала это с мужем. Как и все остальные мужчины, он просто не мог представить себе, как можно покинуть родину.25

Нюрнбергские законы позволили арестовывать евреев за новое преступление: «растление расы» (Rassenschande).26 Они криминализировали сексуальные отношения между евреями и неевреями. Это облегчило доносы в гестапо на евреев за нарушение закона. Поэтому только после принятия Нюрнбергских законов гестапо стало более активно участвовать в преследовании евреев. Нюрнбергские законы распространялись на всех евреев и немецких «арийцев», которые либо имели внебрачные сексуальные отношения друг с другом, либо подозревались в таковых. Еврейские и «арийские» мужчины должны были нести одинаковое наказание. В действительности с евреями, обвиняемыми в этом преступлении, обращались более сурово на допросах. Немецкие «арийские» женщины редко подвергались тюремному заключению, но еврейские женщины часто содержались под стражей в целях защиты. Осужденные «арийские» мужчины получали более короткие сроки, чем евреи, но после освобождения с ними также обращались как с изгоями. Немецкие «арийские» женщины часто теряли опеку над своими детьми после того, как их обвиняли в сексуальных отношениях с евреями.27

Во многих отделениях гестапо были созданы специальные отделы по «растлению расы». В Берлине гестапо часто прибегало к методам провокации. Гестапо завербовало множество девочек-подростков и проституток специально для того, чтобы вовлекать еврейских мужчин в компрометирующие сексуальные ситуации. В других местах гестапо проводило скрытое наблюдение за парами, подозреваемыми в участии в незаконных сексуальных отношениях. В домах пар часто проводились облавы, чтобы застать их в момент полового акта.

В период с 1935 по 1940 год за «осквернение расы» было осуждено 1900 человек. Количество судебных преследований существенно различалось в зависимости от региона. В Гамбурге в период с 1936 по 1943 год перед судом предстали 429 «осквернителей расы». Во Франкфурте за тот же период были осуждены только 92 человека. Средний срок наказания за это преступление составлял восемнадцать месяцев. Осужденные отбывали наказание в обычных тюрьмах или в тюрьмах с каторжными работами. В марте 1936 года гестапо обратилось в Министерство юстиции с жалобой на слишком мягкие приговоры, выносимые судьями за это преступление. Гейдрих потребовал более регулярного применения каторжных работ.28

Гестапо выявляло случаи «осквернения расы» преимущественно по доносам общественности. Исследование историка Роберта Геллатели, посвящённое случаям «осквернения расы» в Нижней Франконии, показало, что 57% таких случаев начинались с доноса рядового гражданина Германии. Как утверждает Геллатели, «без активного сотрудничества всего населения гестапо было бы практически невозможно проводить подобную [антиеврейскую] расовую политику».29 В архивах Дюссельдорфа зарегистрировано 255 подобных случаев, касающихся еврейских мужчин и 137 немцев, обвиняемых в «осквернении расы». Гестапо требовало гораздо более серьёзных доказательств в делах о «осквернении расы», чем в мелких политических преступлениях. Требовалось подтвердить любое обвинение тремя людьми, иначе оно отклонялось со строгим предупреждением и обещанием дальнейшего наблюдения. Это положение позволило сохранить низкий уровень числа дел, доведенных до суда.30