Я вновь обратился к судьбе Саши Шубина...

2.

В профессионально-техническом училище случилось чрезвычайное происшествие. Один из молодых мастеров Эдуард Федосеевич Купцов принес директору записку, обнаруженную в шкафчике, где хранилась его рабочая одежда. На листке крупными печатными буквами было выведено: «Первое предупреждение!» Самодельная печать с изображением скрещенных шпаг и подпись: «Народный мститель».

Директор немедленно вызвал секретаря партбюро и зама по воспитательной работе.

Директор, Сергей Николаевич, молча подал записку. Все по очереди рассматривали, качали головами.

— Я давно замечаю в группе организованное сопротивление,— с нажимом сказал Купцов.

Сергей Николаевич попробовал снять напряжение:

— Народные мстители! Печать себе вырезали... Детские забавы! Где-то я это уже видел...

Но Купцов не расположен был шутить:

— Я пришел работать не в детский сад и не в исправительную колонию. У вас, Сергей Николаич, есть зам по воспитанию, пусть она и воспитывает! Создает мне нормальные условия в смысле климата. А нет — уйду! Держаться не за что — вкалываешь с этими бандюгами, а получаешь гроши!

Сергей Николаевич перепугался — с мастерами и так прорыв.

— Эдуард Федосеич, к чему так — ультиматум, угроза... Делаем общее дело: готовим рабочий класс.

— Гегемона! С меня хватит! Я ему слово — он мне десять. Я ему задание — он мне саботирует!

— Эдуард Федосеич, а ты ему ответь,— мягко возражает Мезенцев, второй мастер группы.

— Не лезь, Михаил Иваныч! — огрызается Купцов.— Ты только пришел с производства, нашей специфики еще не знаешь. «Ответь»! У него на каждый ответ три новых вопроса. Так и будем играть в прямой эфир? А я должен дать училищу доход и их на разряд подготовить!

Мезенцев снял очки, протер... и промолчал.

— Вспомнил! — воскликнул Сергей Николаевич.— Анархисты! На их листовках была подобная печать, только не со шпагами, а с топором...

— Веселенькое дело! — протянул Купцов.— Линчевать меня собираются! Ты что же, воспитательница, воды в рот набрала? Антонина Глебовна, твое слово!

— Сегодня же свяжусь с милицией.— Она положила записку к себе в папку.— У меня от них как раз три новых письма насчет наших учащихся. Мелкое хулиганство. Надо обсудить.

— Все же почему именно тебе, Эдуард Федосеич? — спросил Мезенцев.— В чем у тебя с ними конфликт?

— Требую, вот и конфликт. Будешь добренький, все им спускать — и не будет проблем.— Купцов встал.— Я давно предупреждал. Теперь сами убедились.

Наконец подал голос и секретарь партбюро, до того он только выжидательно на всех посматривал:

— Почему же, товарищ Купцов, вы ко мне ни разу не пришли?

— А я беспартийный.

— Что ж, что беспартийный. Газеты читаете, телевизор смотрите — понимаете, какое значение имеет в настоящий момент воспитание молодежи.

Сергей Николаевич поспешно перебил его:

— Да, да, вы правы, нужно бить в колокола, а мы уделяем мало внимания... Кстати, Эдуард Федосеевич, как у нас с заказом по метизам?

Купцов вынул из кармана смятый бланк, и они с директором склонились над ним. Остальные, потоптавшись возле стола, разошлись.

3.

Новый мастер слесарной группы Михаил Иванович Мезенцев сорок лет отработал на металлургическом заводе. Прокатывал сталь. Потом, выйдя на пенсию в пятьдесят пять лет, не захотел сидеть дома и перешел в бригаду слесарей-ремонтников своего цеха. Года три промаялся: чего-то ему не хватало — не было того полного согласия души и дела, как прежде. Раньше, у стана, товарищи по бригаде как одно целое. Здесь же вроде и не ссорятся, и взаимовежливы, а по сути врозь: один что-то вытачивает для стана, другой с вентиляцией возится, третий с машинистом мудрует. Каждому платят отдельно... И было Михаилу Ивановичу одиноко, хотя грех жаловаться, уважали и по опыту, и по возрасту, и просто по-человечески. Сильно тянуло к детям. Внуки есть, но оба сына жили семьями независимо, с родителями виделись от случая к случаю. И однажды, когда в бригаду прислали на практику пэтэушников, Михаил Иванович ощутил в себе радостное возбуждение, какую-то нежную тревогу за этих пареньков. Он бегал с ними по заводу, показывая и объясняя, стараясь передать им то, что испытывал сам к этой громыхающей и огнедышащей громадине, где понятным и близким было все — от проходной до склада готовой продукции. Но ребята брели за ним равнодушной толпой, которая к концу практики истаяла до нескольких человек. Прощаясь, попросил задать вопросы. Ребята долго молчали. Наконец один спросил: а сколько можно заработать на заводе?

Сперва охватил стыд: не сумел раскрыть, показать, заинтересовать. Потом страх: кому все это оставит? Кто встанет на площадку у стана, истоптанную его ногами? Потом — жалость к этим еще слепым котятам... Всю ночь не мог спать, раза два вставал, босиком, чтобы не разбудить жену, выходил в кухню курить в форточку. Утром завтракал хмурый, злой, ни за что ни про что обругал жену.

Из проходной отправился прямо к директору подавать заявление...

...Все трое остановились в коридоре.

— Непонятно мне,— сказал Михаил Иванович,— о чем там предупреждают эти мстители Эдуарда Федосеича?

— Ерунда! — отмахнулся секретарь.— Детские штучки-дрючки.

— Не знаю, не знаю, милиция разберется.

— Антонина Глебовна, стоит ли сразу в милицию? Может, сами?

— Ну уж нет, Михаил Иваныч! Вы еще не знаете, на что способны наши переростки! И на уголовное, и даже на политическое. А я в следователи не нанималась.

— Какие же они уголовники? Если что по дурости...

— За несколько дней до вашего прихода к нам за «дурость», как вы говорите, двоих посадили из вашей же группы.

— Что же они натворили?

— Кондитерский киоск взломали.

— Ограбили?

— Вдвоем четыре торта съели. Весь день потом на занятиях их рвало. Потому и узнали.

— И они сидят?!

— Какое! Директор на поруки взял, он у нас жалостливый. Ему что? Он в кабинете, а с ними мастера да я, лицом к лицу.

— Сергей Николаевич мне, когда оформлял на работу, об этих взломщиках ни словечка.

— Еще бы! Боялся, что испугаетесь и откажетесь. У нас ведь с мастерами ой как трудно! Я вам покажу эту парочку.

— Не надо, сам узнаю.

— Думаете, у них на лбу написано? С виду тихони..

— Просто спрошу.

Антонина Глебовна даже рассмеялась:

— Так они вам и ответят!

— А насчет общественного мнения? Как на этот случай, Петр Дмитрич?

Секретарь, стоявший рядом с безучастным видом, всполошился:

— Нет, Михал Иваныч, меня в это дело не впутывай! Я не освобожденный, у меня своих забот полон рот. У меня на собственную семью времени не остается.

От директора вышел Купцов, внимательно поглядел на беседующих:

— Обсуждаете?

Петр Дмитриевич с досадой сказал:

— Ну зачем ты эту дурацкую прокламацию притащил? Разорвал бы — и в корзину! Теперь заведут карусель.

Эдуард Федосеевич сардонически усмехнулся:

— А потом навешаете на меня собак — скрыл! А у меня все начистоту. Вот так и живем, Михал Иваныч! — И он уставил на Мезенцева такие чистые топазовые глаза, что у того пропала всякая охота выяснять, о чем же предупреждала Купцова записка.— Пойдем, Михал Иваныч, познакомлю тебя с группой.

4.

В группе, где уже год учился Саша, почти все были фанатами — болели за заводскую футбольную команду. Команда недавно получила нового тренера и была на подъеме. Ребята приходили на матчи с транспарантами, свистульками, с горном и учиняли на трибуне ужасающий шум. Купцов, друживший с кем-то из футболистов, передал, что команда благодарна фанатам — поддержка с трибуны ощутимо помогает в игре. Ребята еще больше воодушевились и теперь не только шумели во время матча, но и после дожидались своих фаворитов у раздевалки, провожали до автобуса, выпрашивали автографы. У каждого был свой любимый футболист, превосходивший всех остальных. О достоинствах любимчика спорили порой до драки.