— Доброты! — догадалась Софья Алексеевна.
Анна Семеновна поглядела на нее с жалостью.
— Честолюбия, уважаемая мамаша. Честолюбия! Их не пугает двойка в дневнике, позор у доски перед всем классом, провал на экзамене... Все это им безразлично. Вот причина того, что дети сегодня учиться не желают. Главная линия поведения сегодняшнего ребенка знаете какая? Не выделяться! Трагедия в этом.
— Но есть же отличники, есть вожаки...
— Есть. Их крайне мало, но они есть. Те, в ком уже в первые годы жизни воспитано честолюбие — главный двигатель развития человечества, прогресса,— это, если хотите, его опора, его надежда...— Анна Семеновна поймала себя на том, что села на своего любимого конька, повторяет свое недавнее выступление на педсовете, вызвавшее такое бурное обсуждение. Она осеклась.— Ну, сейчас не время философствовать. Что касается вашего сына, то вы согласитесь — честолюбия у него даже тени нет!
— Значит, безнадежно? — упавшим голосом проговорила Софья Алексеевна.
И тут у Анны Семеновны мелькнула идея. Еще смутно, как предчувствие. То ли оттого, что ей стало жалко эту растерянную, симпатичную толстушку. То ли потому, что как раз сейчас это было бы весьма ко времени. Да, да, весьма полезно...
— Что ж,— сказала она,— я готова попытаться. В последний раз.— Ей стало как-то неловко, что Шубина так робко склонилась к ней, ловит ее взгляд.— Но при одном условии: вы будете мне помогать, действовать со мной заодно.
— Конечно, конечно,— залепетала Софья Алексеевна.— Вы научите, мы с мужем... все, все сделаем...
— Я должна все продумать. Я вам позвоню.
— И если он исправится?
— Тогда посмотрим. Не я одна решаю. Возможно, он продолжит в девятом классе...
— Анна Семеновна, я даже не знаю, как вас благодарить... Все, что от нас зависит... Если что-нибудь когда-нибудь вам потребуется... лично...
Этого Анна Семеновна уже не переносила.
— Мне лично ничего не потребуется,— сухо сказала она.— Но, повторяю, исправлять ваши огрехи будем сообща!
Софья Алексеевна шла домой, еле волоча ноги, точно избитая. Радости победы не было, а жег горький осадок. Было чувство вины. Какой? Перед кем? Может быть, из-за этого дурацкого «если вам потребуется лично...». Никогда не умела, не могла так: ты мне, я тебе. Но нет, что-то другое саднит. Мысленно увидела ожидающий взгляд мужа. Нет, домой сейчас — ни за что! Успокоиться, уяснить самой себе... Остановилась перед какой-то витриной, будто разглядывая. Что-то такое сказала эта учительница, какое-то слово... Банкроты! Ух, как зло! Даже зловеще — в этом слове безнадежность. И еще что-то неприятное. Предательство — вот что еще в этом слове. Да, кажется, этот смысл вложила в него Анна Семеновна. И выговорила как-то презрительно, уничтожающе. Банкрот — человек, оказавшийся несостоятельным. Нужно посмотреть у Даля... Несостоятельным в чем? Банкрот — обманувший других в их надеждах... И вдруг все для нее прояснилось во всей громадности смысла. Продолжение рода — это взятие на себя величайшей ответственности не только перед крошечным существом — перед людьми, перед человечеством... за то, что цепь не прервется, что миллиарды открытий и достижений человеческого опыта, обретенного в страданиях и радостях от первого слова до Моцарта и Пушкина, что все это не умрет, а перейдет в будущее через ее сына... «Ну, старуха, поделом тебе»,— подумала Софья Алексеевна и только теперь увидела, что в витрине пусто. Уборщица изнутри протирала стекло. Заметив, что Софья Алексеевна смотрит на нее, уборщица прижала к стеклу свое кирпично-красное лицо и подмигнула. Софья Алексеевна приняла как должное и медленно пошла домой.
4.
Вечером Саша пошел в школу на дискотеку в непривычном одиночестве. Дискотеку раз в месяц проводил преподаватель физкультуры Вячеслав Игнатьевич Кун. Когда Саша вошел в актовый зал, стулья уже были сдвинуты к стенам и Вячеслав Игнатьевич с двумя девятиклассниками устанавливали стереоаппаратуру и прожектора. В зале ярко горели все люстры и было по-праздничному весело. Мальчики и девочки стояли отдельными кучками, оживленно разговаривали. Кое-кто с деловым видом переходил от одной группы к другой. То тут то там вспыхивал смех.
Вошла Анна Семеновна, возле Саши задержалась:
— Твоя мать была сегодня в школе.
— Ну и что? — угрюмо сказал Саша.
— Мы с ней побеседовали.
— Ну и что?
— Все будет зависеть от тебя,— загадочно сказала Анна Семеновна и пошла через зал своей пружинящей походкой.
Ее тут же окружили девчонки. Она оглянулась на Сашу, сказала что-то, очевидно, смешное, ей ответил взрыв визгливого хохота. Кошки проклятые! Саша почувствовал, что жгуче краснеет. Краем глаза продолжал следить за Анной Семеновной. Конечно, говорит о нем. О том, что стоит в одиночестве, брошен друзьями... Лишний на этом празднике!
Обычно они с Толиком и Женькой стояли рядышком, прислонившись к стенке. Молчали — о чем говорить? Глазели. Все было как у других в таких же группках. Пропускали один-два танца. Кто-нибудь из троицы произносил равнодушно: «Побалдеем...» И они входили в толпу и дергались и топтались вместе с другими. Но сегодня... До чего унизительно так стоять одному на виду у других!
Он с видом полнейшего безразличия повернулся спиной к залу — там начинались танцы. На стене лист ватмана, приклеен полосками пластыря. Кому-то влетит, хорошо, если Анне Семеновне, она сегодня дежурит,— директриса терпеть этого не может, от пластыря остаются следы на стене... На ватмане рисунки, сочинения шестиклассников о прочитанной книжке... Он смутно припоминает ее в длинном перечне книг для внеклассного чтения. Рассказики с нравоучениями в конце. Эти нравоучения, выписанные и развешанные в классе, раздражали неимоверно. Они учили, как в обыкновенной жизни нужно готовиться к подвигу. Ерунда! Как будто те, кто совершил подвиг, заранее предвидели это и всю жизнь к этому готовились! Да и не хочет он совершать подвиги, чтобы стать знаменитым после смерти — все герои непременно погибают... Нет, он станет знаменитым при жизни. Даже очень скоро. Вступит в секцию бокса. Уже через неделю тренер ахнет: ну и успехи у этого Шубина! И сразу его в сборную города... страны... Неплохо он провел сегодняшнюю встречу — нокаутировал верзилу Джо в пятом раунде. Рефери даже побледнел, когда считал... А тренер только мешал своими подсказками. Он сделал Джо как надо. Зрители орали, топали, свистели... В раздевалку фанаты внесли его на руках. Потом у выхода толпа, автографы...
— Шубин, а ты почему не танцуешь?
— Не хочу.
Анна Семеновна гипнотизировала его своими темными глазами, никогда не поймешь, что в них — смех или угроза.
— Где же твои дружки Тэд и Жека?
«Смотри ты, и клички знает! Девчонки протрепались».
— Я им не нянька!
— Очень жаль, нянька им нужна. Вы не поссорились?
«Еще и в душу лезет!» Он не ответил.
Тут кончился рок. Вячеслав Игнатьевич, добровольно бравший на себя обязанности диск-жокея, не давая передышки, объявил в мегафон:
— Да здравствует женское равноправие! Белый танец — приглашают девочки!
Загремел вальс, и произошло невероятное: Анна Семеновна ухватила Сашу за шею и закружила по залу. Саша с ужасом почувствовал, что не попадает в такт, путается ногами.
— Живее, живее! — хохоча, кричала Анна Семеновна.
Она вертела его сильно и легко, все мелькало вокруг.
Вдруг она переложила его руки кому-то на плечи, скомандовала:
— Продолжайте! — и растаяла.
Стены, прожектора, лица замедлили вращение, и он увидел перед собой физиономию, которую меньше всего хотел бы увидеть сейчас: кошачьи глаза под выгоревшей челкой, ехидная ямка слева у рта... И его собственные ладони на ее худых плечах.
Они теперь едва переступали с ноги на ногу, почти стояли на месте.
— Что, Цезарь, растерялся? — сказала Таня, запрокидывая голову и жмурясь.
Цвет ее глаз стал изменяться, как на телеэкране. Ямка у рта задрожала.
