— Не робей, Цезарь, танцуешь на медаль!

Так и есть! Высказалась! Таня Илонина — его первый враг в классе. Мало того что она сама круглая пятерочница, ей всегда до всех дело. Кто она в классе? Не староста, не председатель дружины, никто. Но стоит кому-нибудь проштрафиться, первой с обвинениями и поучениями вылезает Илонина. А уж к нему она цепляется, как репей, как смола. Она его прямо-таки ненавидит. Вот вчера, например... Вчера он прогулял урок литературы. Совершенно случайно. Он уже шел с перемены в класс с самыми лучшими намерениями. На лестничной площадке в окно увидел на фоне синего неба черную ворону, весело машущую крыльями. Захотелось тоже глотнуть свежего воздуха. Оказался во дворе. На аллее сплошной ковер желто-красных кленовых листьев. Красотища! Попробовать, как они пружинисто шуршат под ногами... Один разочек до ворот и обратно... И тут раздался звонок. Возвращаться в класс — на виду у всех, под шипение Илониной — поздно! Вот и все. А ему вечно приписывают заранее обдуманные проступки! Ну и конечно, когда он сегодня утром вошел в класс, Илонина у самой двери обрушила на него водопад презрения, точно специально дожидалась:

— Бездельник! Невежда несчастный! Пушкина пропустить!

— А чего! — с вызовом ответил он.— Пушкина я знаю: «Птичка божия не знает ни заботы, ни труда...»

— Вот именно! — Злость из нее прямо-таки била.— Хоть бы скорее убирался в свое пэтэу!

Этим «пэтэу» ему теперь тычут в нос на каждом шагу. А началось с урока географии, когда Петр Иванович задал ему какой-то вопрос насчет столицы Перу... И пока Саша собирался с мыслями, которые вместо названия столицы подсовывали ему увиденные однажды по телеку голубые горы, ритуальную площадку, вымощенную пурпурными плитами, вытесанные из базальта фигуры со страшными лицами, а за спиной зудели и бубнили, заглушая друг друга, подсказки, Петр Иванович, потеряв терпение, стукнул ладонью по столу и сказал:

— Вот что, Шубин, дай подписку, что после восьмого пойдешь в пэтэу, и я тебя до конца года больше ни разу не спрошу!

Потом и другие учителя, словно сговорившись, стали грозить: «Гляди, Шубин, угодишь в пэтэу!» — точно в колонию. В школе все на нем поставили крест.

Зачем же сегодня Анна Семеновна вытащила его танцевать? Да еще подтолкнула к этой зануде? И его осенило: они сговорились посмеяться над ним, унизить перед всеми.

— Что, довольны? — сказал он, усмехаясь. Так стиснул ее цыплячьи косточки, что она вскрикнула.

— Очумел, Цезарь! — стряхнула с плеч его руки.— Грубиян! Не желаю с тобой танцевать!

Он схватил ее за руки.

— Будешь!

— Не буду! — Она стала вырываться.

— Будешь! Нос задираешь... Подлипала! Пойдешь с пэтэушником, пойдешь!

И, не выпуская ее рук, он потащил ее через зал, пытаясь закружить в вальсе. Она вырывалась, молча, закусив губу, побледнела. Они толкали танцующих, наступали им на ноги, опрокинули стул, едва не сбили прожектор.

Музыка кончилась. Они остановились, тяжело дыша. В глазах у нее сверкали слезы.

Не сказав ни слова, Саша круто повернулся и пошел через толпу к выходу.

Сзади, на сцене, Вячеслав Игнатьевич объявил долгожданный брейк. Грянули в зажигательном ритме ударные.

Очевидно, Вячеслав Игнатьевич продемонстрировал первую фигуру — кто-то восхищенно крикнул: «Афигенно!»

Саша с силой захлопнул за собой дверь.

5.

Честолюбие — двигатель прогресса. Эта идея занимала Анну Семеновну давно, еще со студенческих лет. Почему? Кто знает, отчего рождается в душе смутное стремление, которое потом объясняешь себе как идею. Анна Семеновна была честолюбива, знала это и оправдывала. Конечно, вполне возможно, что честолюбие — признак биологический, наследственный, так сказать, фактор естественного отбора... Ведь даже у близнецов, растущих в одинаковых условиях, нередко разные характеры: один активен, напорист, честолюбив; другой пассивен, робок, неуверен в себе... Тогда это фатально? Но Анна Семеновна не признавала ничего фатального, одна мысль о неизбежности чего-либо в ее судьбе возмущала до глубины души. Человек сам творец своей судьбы! Она считала, что для нее уроком стала материнская судьба.

Мама была способным инженером-конструктором, какие оригинальные решения приходили ей в голову! Но они как-то всегда присваивались другими, а постоять за себя она не умела. Муж работал с ней в одном отделе. Но вот там у них появилась яркая женщина, вокруг которой зароились поклонники... Анна Семеновна помнит, как дома у них возникла и поселилась тень этой колдуньи: все разговоры между родителями почти всегда о ней. Мать робко упрекала отца, тот посмеивался и отнекивался. А однажды вечером откуда-то позвонил по телефону. Мама долго молча слушала, все больше бледнея. Потом прошептала: «Хорошо». И положила трубку мимо аппарата. «Папа просит развода»,— сказала она растерянно.

И они уехали — квартира принадлежала родителям отца. Сначала — в заводское общежитие. Вскоре мама перешла на работу в техническую инспекцию профсоюза. Ради того, чтобы не встречаться с отцом, да и ради денег — оклад был большой, и ради квартиры.

Работа в инспекции маму терзала, хоть она и не роптала. О каком-либо творчестве нечего было и думать. Постоянно разъезды, проверки, комиссии, лихорадочное составление справок ночи напролет, отчеты и доклады, перед которыми волновалась до головокружения. Вечная угроза — не успеть, не угодить, не убедить... А если уж где-нибудь случалась авария, мама, даже не имея к этому отношения, каким-то непостижимым образом оказывалась в той или иной степени виновной. Защититься не умела. Только беззвучно плакала дома на кухне. У нее развилась сердечная болезнь, и год назад ее не стало.

Итак, идея забрезжила где-то на втором курсе. Слушая лекции по педагогике, Анна Семеновна впервые усомнилась в аксиоме, привычной и простой, как прямая между двумя точками: в ребенке следует воспитать чувство коллективизма. Зачем? Более совершенного коллективиста, чем мама, она и представить себе не могла. Ведь все определения коллективизма в сути своей сводились к одному: жертвовать личным ради общего. В результате воспитывается неуважение к самому себе, к своему «я», к своей личности. Отсюда и неспособность постоять за себя. Вечный проигрыш! К чему же плодить таких прекраснодушных неудачников, как мама? В конце концов, это ущерб для общества — талантливая личность не проявляется в полной мере, не реализуются ее возможности. И торжествует серость, а значит, и зло!

Придя после института в школу, она убедилась: разговоров о воспитании коммунистической нравственности сколько угодно, но оценивают ученика, или учителя, или школу в целом только по одному показателю — успеваемости. Ибо все остальное неконкретно. Конкретны лишь оценки: кол, двойка, тройка, четверка, пятерка... Простой числовой ряд. Чем больше абсолютное число, тем лучше. Нет, она не собиралась подлаживаться. Она просто хотела воспитать умных, сильных, счастливых людей.

Она сама испытала счастье, когда директриса похвалила ее за хорошую успеваемость по предмету. Уже на второй год ее назвали среди лучших предметников. Она почувствовала себя сильной. И стала думать о том, как упрочить свою репутацию, как заслужить еще больше похвал. Не стеснялась себе в этом признаться, была правдива с собой...

Когда-то человеческая деятельность стимулировалась прямолинейным стремлением выжить. Пища, одежда, кров для себя и своей семьи — такова была цель. А теперь, в нашем социалистическом обществе, в котором элементарные жизненные потребности человека обеспечены? Сознание, что, трудясь на общее благо, трудишься на себя... Слишком опосредованно, чтобы возбуждать жажду деятельности. Человеку нужна реальная цель, близкая, достижимая. Вот он и бросается в погоню за избыточными материальными благами. И теряет человечность. Что же противопоставить этому? Только одно — честолюбие! Самоутверждение, стремление выделиться в духовной, интеллектуальной сфере, стать лидером... Вот качества, которые она должна воспитать в ребенке, доверенном ей обществом. Должна на благо ребенка, на благо государства!