Поначалу Саша держался в стороне. Футболом он перестал увлекаться после шестого класса, когда во дворе спортивную площадку застроили железными гаражами и начались посиделки на задах овощного магазина. Он вообще не участвовал в жизни группы. А его угрюмый вид и молчаливость не привлекали товарищей.

Училище находилось в бывшем административном здании завода и примыкало к заводскому забору. Учащиеся в основном из заводского поселка. До Сашиного дома семь трамвайных остановок — никого прежде он здесь не знал. Ребята же знали друг друга с малолетства. И Саша получил то, чего всей душой желал: одиночество.

Слесарное дело нравилось. Особенно полюбил простые операции — через напильник чувствуешь тепло металла, кожу изделия, приятно ощущать, как упруго поддается поверхность и металл оказывается мягким и послушным. И при этом ничто постороннее не лезет в голову. Световой круг, напильник, тиски. Сам с собой. Хорошо!

Начинал, как все, с опиловки молотка. Мастер принял изделие, придирчиво осмотрел, обмерил, буркнул:

— У тебя пойдет, Шубин.

И пошло...

Саша стал замечать, что Купцов то и дело поглядывает на него словно бы испытующе, будто все собирается что-то ему сказать. Вместо этого однажды к нему подошел Шорох из старшей группы. Собственно, по фамилии он был Шерстобитов, и кличка Шорох казалась Саше необъяснимой. Он не бог весть какой здоровяк и росточка среднего, но тем не менее в училище заметен, ребята прислушивались к нему. В голосе его властность, в речи категоричность, от него веяло какой-то подавляющей силой. Саша инстинктивно его сторонился.

Шорох постоял рядом, понаблюдал, как Саша работает. Саша физически ощутил, как тяжелеет рука от этого взгляда.

— Стой! — сказал Шорох.— Эдуард Федосеич дал команду: завтра всем быть на игре.

— Но я никогда не ходил,— удивился Саша.

— А завтра пойдешь. Решающий матч. Усек?

— Чем же я там смогу помочь?

— Что скажут, то и будешь делать.

Саша попытался уклониться:

— В футбол я не играю, правил не знаю...

Шорох — ноль внимания.

— Сбор в пять часов у северной трибуны.— И, не оглянувшись, отошел.

Сперва Саша твердо решил не поддаваться. То, что он видел на экране телевизора — разинутые рты, тысячеголосый рев,— отталкивало. На другое утро еще верил, что не пойдет. Если б Шорох напомнил, наверняка отказался бы. Но никто ему не напоминал. Как раз это и давило и требовало: уверенность других, что он придет. И еще, может быть, маленькая надеждочка на расслабление и отдых души, на растворение в других, ибо все же он нес свое одиночество, как крест.

Ровно в пять он был у входа на стадион.

Удивила пунктуальность — никто из ребят не опоздал.

Стояли тесной кучкой, ждали Шороха, который ушел куда-то за билетами. Вокруг толпился народ, все были возбуждены, громко обсуждали футбольные новости и сплетни. Тут были самодовольные эрудиты, громко, чтоб слышали окружающие, пересыпавшие речь названиями команд и именами звезд мирового футбола. Тут были важные оракулы, нехотя роняющие прогнозы, не подлежащие оглашению. Унылые пессимисты объявляли полное загнивание и гибель отечественного футбола, а громогласные, слегка подвыпившие оптимисты предлагали грандиозные пари на выход нашей сборной в финал ближайшего мирового первенства. Футбольные философы и прорицатели возникали и исчезали в толпе, как грязевые вулканчики. Повсюду спрашивали «лишний билетик». Торговали билетами мальчишки. Услышав цену, люди бранились, стыдили, но покупали.

Саша приметил одного шустрого паренька: продаст, отвернется, достанет из-за пазухи еще билет и нырнет в толпу. Подбежал к мужчине, с равнодушным видом стоявшему у рекламного щита, показал ему что-то на пальцах, мужчина в ответ пожал ему руку, и мальчишка исчез. Почти тотчас же к мужчине сквозь толпу пробился другой продавец. Повторился тот же ритуал, и Саша понял, что мужчина снабжает ребят билетами. Было странно, что этим занимается молодой, здоровый и хорошо одетый человек (о такой японской трехцветной куртке Саша втайне мечтал уже полгода).

Казалось, все вокруг знали друг друга — перекликались, семафорили, о чем-то шутили, о чем-то сговаривались... Незнакомый мир, существующий будто в ином измерении, с иными интересами и законами!

Фанатов окружающие, видимо, тоже знали — на них поглядывали издали с любопытством и опаской, и вокруг них была свободная зона. Чей-то ребенок, оторвавшись от родительской руки, побежал было в их сторону, но мать панически закричала: «Назад, назад!» — и бросилась спасать его, точно из-под поезда.

Шорох принес билеты, раздал. Когда они появились на трибуне, с противоположной стороны засвистели и затрубили.

— Не отвечать! — распорядился Шорох.

Все заняли свои места. Началась игра.

Тот матч запомнился как праздник. Азарт захлестнул сразу. Обе команды рвались к победе, обе то и дело бросались в атаку. Завяжется схватка у своих ворот сердце замирает, остеречь! Эй, оглянись сзади набегает! оглянулся, отпасовал; обводят! обходят! удар! кто-то принял на грудь — отбились! И вот уже свои идут вперед, набирают скорость... Он с мольбой смотрит на Шороха, который дирижирует шумом: ну же, ну! пора! И вот Шорох поднимает руку, и Саша вскакивает и вместе со всеми изо всех сил дует в свистульку, неистово топает ногами и орет упоенно, орет до хрипоты, до полной потери голоса.. На противоположной трибуне болельщики противника. Трибуны затихают и взрываются поочередно. На поле соревнуются в игре, на трибунах — в шуме. На два часа для Саши борьба за мяч сделалась единственным смыслом жизни, гол — единственной целью.

Заводские выиграли. Саша испытывал радость. Шел домой как по воздуху. Всех любил. Душу будто промыло весенним дождем. Подумывал, что хорошо бы все бросить и заделаться футболистом...

Но так было лишь в первый раз. Уже на второй игре стало твориться нечто странное. Саша скучал, хоть и не признавался себе в этом. По команде Шороха свистел, и топал, и кричал, но без увлечения, надсаживая грудь И было непонятно: то ли команда играла вяло, потому что фанаты плохо поддерживали, то ли наоборот.

Заводские проиграли.

С заключительным свистком судьи от Шороха разлетелся по рядам приказ: собраться у главного выхода.

За воротами стояли молчаливой, хмурой кучкой. Саша недоумевал. Выходящие со стадиона бурно обсуждали прошедшую игру, но, завидев фанатов, умолкали и обходили их стороной. Появились болельщики выигравшей команды. Они шли тесно, настороженно и нарочито весело. И тут Саша понял, откуда пошла кличка предводителя он негромко скомандовал: «Шорох!» — и вышел вперед.

Драка началась сразу. Дрались молча, остервенело. У фанатов в руках неожиданно оказались бутылки, обрывки проводов, кто-то подсунул Саше железный прут... На Сашу все лез парень с круглым детским лицом — у него были вытаращенные белые глаза и рассечена губа. Саша ничего не понимал: кто? кого? за что? Пытался выбраться из этой темной, душной каши. Его толкали, валили, пинали, он вскакивал, отбивался кулаками и ногами..

И вдруг все прекратилось. Неподалеку заливались милицейские свистки. А рядом хриплый шепот:

— Рви, Шубин!..

Всю дорогу, пока бежал, слышал за собой тяжелое дыхание и короткие, на удушье, команды: права! лева! прямо!

Сидели в полутьме на трубах, укутанных в бугристую рыжую шубу. С низкого серого потолка капал банный конденсат. Глухо рокотали моторы. Что произошло? Почему он здесь, в этом глухом подвале, среди тревожно молчащих ребят?

— Чего дрались? — шепотом спросил он соседа — прыщавого парня из строительного училища.

— Приказ!

— Чей?

Парень с удивлением посмотрел на него:

— Чей... Хорунжего.

— Кого, кого?

— Оглох? Или по черепушке треснули? Хорунжий приказал.

— Кличка такая?

— Не кличка, а звание. Да ты кто, грызун?

— Ничего не понимаю...

— А ты не понимай, а выполняй — и точка!

Саша не успел больше ни о чем спросить — в подвале появился радостно возбужденный Шорох.