Директриса стала распределять роли: Анна Семеновна расскажет о подготовке Пушкинского праздника, погорячее, позанимательнее — авось начальство подобреет. Завуч расскажет о выполнении программы по литературе...

У двери в кабинет стояла бледная Марья Петровна и на все попытки проникнуть к директору отвечала с видом адъютанта его превосходительства:

— Не до вас, уважаемые, не до вас!

37.

Педсовет. Никакой не совет, а просто судилище над нами и над Андреем Андреевичем. За закрытой дверью. Секретно. Чтоб мы не знали, что там происходит. Чтобы потом можно было рассказывать об этом как угодно и как выгодно. Очевидно, взрослые считают, что лучший способ воспитания детей — не говорить им правду. Все время они хитрят, изобретают и так и этак подъезжают и объезжают, вместо того чтобы говорить правду. А почему вообще они берутся решать, что можно сказать мне, а чего нельзя? Присвоили себе право! Потому что сильнее, потому что у них власть! Ведь справедливость — это в первую очередь правда! А если они лжецы, значит, несправедливы и право их безнравственное и незаконное!

Саша приник к двери учительской. Оттуда доносились невнятные голоса. Разом все стихло. И вот начальственный голос:

— Товарищ Лаптев, поведайте, пожалуйста, присутствующим, что за ночную оргию учинили вы с восьмиклассниками в минувшую субботу?

Оргию? Это он — Лаптеву! Когда пред всеми учителями выставили меня напоказ — вот где была оргия! А я, значит, был у них экспериментом. Не человеком, а лягушкой, которую показывают на уроке биологии. Глядите, детки, если проткнуть ей черепушку, у нее лапки продолжают дрыгаться! Поближе, поближе, пощупайте! Все вместе — и родичи драгоценные, и школа родная, все сговорились — против!

— Мне удивительно и даже приятно такое собрание... Хотя несколько неожиданно. С радостью поделюсь...

Бедный Андрей Андреевич! И кажется, добродушно посмеивается. О, он еще не знает, что это за люди перед ним! Сам как дитя малое.

— Надеюсь, вы произнесли слово «оргия» в прямом смысле?

— Можете не сомневаться, в самом прямом!

— Все же я должен пояснить. Слова теперь утрачивают свой изначальный смысл, и утраты эти обедняют. Оргия в прямом смысле — ночное священнодействие, притом тайное.

— Вы что же, богу молиться в лес повезли детей?

— Да нет же! Литература есть соприкосновение с тайниками души человеческой, вот в каком смысле священнодействие. А вот второй смысл, переносный, возник тогда, когда люди приобщились к хмельному.

— Вот что, уважаемый Андрей Андреевич, вы нам тут лекций не читайте! Мы собрались не для этого!

— Простите, а для чего, собственно?

— Вы что, притворяетесь? Или директор вам не сказала?

— Что сказала? Я приехал за минуту, с семинара...

— Мы пригласили вас, чтобы спросить: как получилось, что вы тайно от всех увезли детей ночью в лес и там, при весьма сомнительных обстоятельствах, одну из учениц кто-то попытался изнасиловать?

За дверью стало очень тихо, будто все там враз умерли.

— Как это понять — в сомнительных? — пробормотал Лаптев.

— Понять так, что подозрительна вся обстановка вашего, как вы выражаетесь, священнодействия.

— Мы читали Пушкина... В чем вы меня подозреваете?

— Начать с тайны вашего действа. Почему вы скрывали от всех, что собираетесь «в ночное»?

— Я не скрывал... От ребят до поры до времени — да, это для них должно быть сюрпризом. Тайна искусства манит...

— Можно попросить, без лирики? Но вы скрыли не столько от ребят, сколько от руководства школы. Их тоже должна манить тайна искусства?

— Да нет, я сказал как-то...

— Кому?

— Классному руководителю, кажется.

— Кажется! Когда? Где?

— Разве это важно?

— По-моему, очень!

— А по-моему, нет.

— Для вас, я вижу, многое не важно. Уважаемая Анна Семеновна, не помните, предупреждал вас Андрей Андреевич о предстоящей ночной вылазке?

— Не помню. Не предупреждал.

— Так как же, товарищ Лаптев?

— Раз Анна Семеновна говорит «нет», значит, нет!

— А уж других — тем паче?

— Да, других тем паче.

— Ну, хоть это мы выяснили. Возмутительное своеволие! И это, так сказать, при действующем завуче, директоре! Дисциплинка в школе! Что ж, вернемся к обстоятельствам происшествия. Кто же может рассказать нам, что там в действительности происходило?

— Да ничего плохого там не происходило! Про какую ученицу вы говорите? Мы возвращались все очищенные, счастливые.

— Ясно, от учителя Лаптева мы правды не узнаем! Предлагаю,— это чей-то незнакомый голос, визгливый, сверлящий,— предлагаю послушать одного из участников, надежного, за которого администрация может поручиться!

Ну нет, Андрея Андреевича в обиду не дадим! Ему не верить, так кому же тогда? Он там один против всех. Даже Анна Семеновна не поддержала... Саше приходит в голову блестящая идея! Пусть они не воображают, что Лаптев одинок и беззащитен...

Из учительской выбегает Анна Семеновна с перекошенным лицом, наталкивается на Сашу, даже не оценивает, что он не на занятиях.

— Какой у вас урок, Шубин?

— Физика.

— Прокопович в классе?

— Где же ему быть!

Она не замечает дерзости, убегает. Теперь — время! Саша идет в кабинет литературы. Достает из шкафа кисть и банку с краской. Лихорадочно ищет лист ватмана, который должен же где-то здесь валяться! Ватмана нет, нет даже захудалой таблицы, на обороте которой можно было бы написать. И Сашу осеняет. Да, это еще лучше. Это будет убедительно! И надолго! Пробует писать на двери... Приходится снять дверь с петель и положить на пол. Готово! А что, если дверь — туда? Как плакат!

Когда Саша вернулся к учительской, из-за двери доносился бесстрастный, ровный голос Юры Прокоповича.

Саша не сразу понял, о чем говорит Юра: не все слова можно было разобрать. О подготовке Пушкинского праздника, о репетициях... Избранные... Какие избранные, о чем он? Репетиции мешали занятиям... Для среднего ученика — лишняя нагрузка. Такие, как Толик и Женя, вообще не привлекались... Как он может? Он же знает, как было с Толиком! О выезде за город... Ну, ну, что он скажет? Учитель обставил все очень таинственно, не позволил рассказывать посторонним... Начальственный голос: «Кто же это посторонний?» — «Посторонние — ученики других классов». Голос начальника: «Пушкинская секта! Кровью не заставляли расписываться?» — «Нет, не заставляли».— «Теперь, пожалуйста, о ночном бдении, поподробнее...»

Сашу стала бить дрожь, неудержимая, неукротимая.

Юра кратко рассказывает о чтении стихов и подробно о том, в каком виде застал Толика и Женьку, что от них разило спиртным. Голос начальника: «Учитель не проверял, что за бутылки везут с собой ученики?» — «Нет, не проверял». Незнакомый визгливый голос: «Отвечай конкретно, кто пытался насиловать Илонину?» Юра отвечает без промедления, словно заранее подготовившись: «Они!» Нет, своими глазами он не видел, но не сомневается. Заметил, что Илонина исчезла. Через некоторое время один из учеников привел ее из леса, как раз оттуда, где были Толик и Женька. Он наблюдал, как она обошла поляну, чтобы вернуться с другой стороны. Голос начальника: «Значит, существует ученик, который все видел?» Теперь Юра отвечает не так быстро: «Существует».— «Кто?» Юра медлит... «Шубин Саша». Голос начальника: «Постой, постой! Не тот ли, кого ты вытаскивал из отстающих, кто тогда в зале стоял рядом с тобой?» Юры не слышно, видимо он кивнул. Голос начальника: «И этот Шубин все знал и никому ничего не сказал!» Незнакомый голос: «Вполне возможно, что этот Шубин сам участвовал в этом?» Юра, еле слышно: «Меня там не было...»

До него доносились голоса директрисы, начальника, завуча, долгая взволнованная речь Анны Семеновны, голоса других учителей — Саша уже ничего не понимал. Он ждал.

И дверь отворилась. Юра! Увидел Сашу, отшатнулся.

Саша успел заметить на бледном лице дрожащие губы и испуганно расширившиеся глаза за стеклами очков. Очки отлетели. Оба свалились, покатились... Стены, пол, потолок — все завертелось, пелена застлала глаза.