Для чего я привез вас сюда? Да потому, что здесь, в ночном лесу, где ничто мелкое и ложное не отвлекает, вы сможете лучше услышать пушкинские стихи. Помните? «Когда для смертного умолкнет шумный день...»

И началась Пушкинская ночь...

Пять часов пролетели незаметно. Померк лунный свет, и сумрак вокруг сгустился. Смолкли птицы, последним попробовал горло соловей, но оборвал на второй трели — еще не вошел в форму. Негромко потрескивал костер. Иногда с железной дороги доносился неправдоподобно долгий тяжелый перестук товарного состава; после него тишина становилась полнее...

В этой тишине голоса ребят звучали прозрачно и чисто, особенно голоса девочек. Каждое слово жило, волновало. Лаптев останавливал не часто, чтобы не разрушить общее впечатление, только уточнить мысль, определить главное слово.

Потом учитель стал рассказывать о будущем Пушкинском концерте.

Ничто не должно мешать слову. Исполнители в темных тренировочных костюмах. Театральные костюмы? Они будут висеть рядом, помогая зрительскому воображению. Прожектор освещает лицо. Зал замер. И звучит слово...

Лаптев видит внимательные лица, сияющие глаза, и воодушевляется еще больше, и говорит, говорит...

Малолетний сын лесника слушает раскрыв рот. Его отец время от времени бесшумно исчезает и затем возникает в свете костра с охапкой хвороста. Даже Толик и Женька, вечные аутсайдеры, «безнадеги», кажется, слушают.

Андрей Андреевич оглядывает притихших ребят:

— Друзья мои, теперь самые прекрасные и самые загадочные стихи Пушкина:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный...

Лаптев закончил чтение. Никто не пошевелился, несколько минут слушали тишину.

Только теперь все заметили, что ночь на исходе — птицы молчали — и обнаружили, что здорово проголодались. Оказалось, что главный распорядитель — Шубин. Со всех сторон его звали, окликали: «Шубин, давай команду!», «Шубин, дели поровну!», «Шубин! Шубин! Шубин!..». Он растерянно оглянулся на учителя, тот ободряюще улыбнулся:

— Но божество мое проголодалось... Поворачивайся, дружок!

«Дружок!» — это запало ему в душу. Оглянулся на Илонину — слышала ли? Она стояла перед Толей и Женькой и за что-то сердито им выговаривала.

Саша бросился собирать провизию, делить, раздавать. Нашлись добровольные помощники, которые только мешали: путались под ногами и сбивали со счета. Поднялась шумная и веселая суета. И никто не заметил, как кое-кто исчез.

— Парень, слышь, поди-ка сюда!

Саша не сразу сообразил, что лесник обращается к нему. Лесник зашептал ему на ухо:

— Нехорошо. Сейчас девчонку двое потянули вон за кусты.

— Какую девчонку? Какие двое? — переспрашивал Саша. Но глаза его уже лихорадочно обшаривали жующих и хохочущих — не было Тани! Не успел ни о чем подумать, уже продирался сквозь кусты, не замечая, что прутья рвут одежду, хлещут по лицу. В какой-то миг потерял направление, остановился. Услышал: где-то рядом шум.

Бросился туда.

Толик за волосы прижимал Танину голову к земле и заталкивал в рот бутылку. Женька вцепился в ее куртку.

Саша бил остервенело, куда попало. Они расползлись, размазывая по лицу кровь и грязь. От них разило водкой.

— Сволочи! — повторял Саша.— Сволочи!

Таня молча поднялась, прислонилась к дереву. Он взял ее за плечо, тихонько подтолкнул:

— Пойдем.

Перед самой поляной она еле слышно сказала:

— Я обойду с другой стороны. Никому ничего не говори.

Сашу встретил Юра:

— Где пропадал? Собираемся домой.— И словно невзначай: — И Тани не вижу... Как бы не заблудилась.

Но в это время Илонина вышла на поляну с противоположной стороны.

— Ты где исцарапался? — удивился Юра.

— Тише! — сказал Саша.— Только чтоб не услышал Андрей Андреевич!

— Что случилось?

— Там в лесу Тэд и Жека — в стельку.

Юра присвистнул.

— Так это они тебя...

— Возьми ребят, приведите их — они сами не дойдут. Понял?

— Конечно,— поспешно согласился Юра.

Саша даже не заметил, что разговаривает с Юрой властным тоном,— они поменялись ролями!

— Держитесь позади, прикрывайте от Андрея Андреевича — он этого не переживет. Я предупрежу остальных.

Новость передавали друг другу шепотом. И добавляли, как клятву: никому ни слова, ни дома, ни в школе, умереть, но молчать!

Шли к станции под высоким розовым небом. Пели птицы. Впереди всех бодро шагал веселый, счастливый Андрей Андреевич. Всю дорогу он рассказывал очень смешную историю из своего деревенского детства. Саша потом не мог вспомнить ни слова, хотя, кажется, смеялся громче всех.

32.

На двери записка, зашифрованная от взломщиков: «Ключ на месте». Саша достал ключ из-под коврика и вошел. Родители еще спали. Осторожно ступая, прошел к себе, разделся, лег. Ощущая полную опустошенность, понял, что все равно не уснет, что нужно немедленно все обдумать, принять какое-то решение... и провалился.

Когда открыл глаза, рядом в кресле сидел папа и печально глядел в окно — на багровое, закатное солнце. Саша сладко зевнул, с хрустом потянулся. В голове было пусто, на душе легко.

Не поворачивая головы, Григорий Филиппович проговорил:

— Ты подрался...

Саша сразу все вспомнил, ощупал царапину на лбу. Ответил как можно небрежнее:

— На куст напоролся.

Молчали долго. Наконец до Саши дошло: они в квартире одни. В воскресный вечер!

— Мама опять на концерте?

— Опять...— И поспешно добавил: — Я ее уговорил. Такая интересная программа, грех пропустить!

— Моцарт?

Григорий Филиппович услышал в голосе сына странную ноту, глянул на него искоса. Сын смотрел в потолок.

— Нет, не Моцарт... кажется, а этот... как его... Ну, вылетело...

Снова долго молчали.

— Я ушел с работы,— сказал Григорий Филиппович.

Саша повернулся к отцу, глаза его заблестели.

— И хорошо сделал!

— Ты думаешь? — неуверенно проговорил Григорий Филиппович.

— Железно!

— Мне уже два места предложили... И оклад больше.

— Мама знает?

— Нет еще.

Снова помолчали. И вдруг Саша сказал, без всякой связи:

— А этот Станислав Леонардович — хвастун!

Григорий Филиппович благодарно посмотрел на сына.

33.

В переполненном зале областного театра было шумно.

Саша впервые увидел такую массу учителей и в таком несвойственном им качестве: большинство вели себя как школьники — перекликались и переговаривались через головы, приветственно махали руками, перебегали с места на место. Юра, сидевший между ним и Анной Семеновной, выглядел куда солиднее. Его невозмутимость действовала успокаивающе не только на Сашу, но и на Анну Семеновну, которая то принималась лихорадочно листать текст выступления, то в который раз смотреться в зеркальце, то озабоченно шептать Юре на ухо, и он всякий раз понимающе кивал головой.

Но вот на сцене за столом президиума, покрытым зеленым сукном, появились мужчины и женщины в темных костюмах. У всех были озабоченные лица, и, рассаживаясь, они вопросительно смотрели друг на друга, точно опасаясь занять чужое место. Директор вышла на сцену последней и уселась в заднем ряду.

Плотный, породистый мужчина в центре президиума встал, гипнотизирующим взглядом обвел затихающий зал.

— Начальник Главного управления! — прошептала Анна Семеновна и замерла.

Воцарилась тишина.

— Начнемработутоварищи,— произнес он небрежной скороговоркой.— Словодлядоклада Марьматвевнемаруиной.

Начальник еще только объявлял, а докладчица уже выросла на трибуне. Очевидно, она была мала ростом, потому что появилась в два приема: сперва над трибуной показался пучок крашеных волос, а потом скачком и голова — докладчица встала на приступку. Саша запомнил только ее маленький острый подбородочек и неожиданно громкий голос. Уже на второй фразе Саша перестал слушать. Казалось, непрерывно звонит школьный звонок. Под этот звон стал думать о своем. Сегодня на занятия не явились ни Толик, ни Женька. Подлецы! Как же он-то не подумал, что они могут принести с собой водку? Как он подвел Андрея Андреевича! Пили прямо у него на глазах! А он им в это время рассказывал о Пушкине и радовался, что они так внимательно слушают...