Дверь распахивается, Таня и Юра выходят в коридор — раскраснелись, глаза блестят. Таня пристально смотрит на Сашу и говорит, странно растягивая слова:
— Царевич, ты был прав.
Юра самодовольно усмехается:
— А ты сомневалась.
— Не думала, что рабы обожают рабство!
— Значит, американка моя! При свидетелях.
— Твоя! — говорит Таня и вдруг с силой щелкает Юру по лбу.
— За что?
— Щелкан тебе в залог! — Илонина уносится, как вихрь.
— Ну, сумасшедшая...— Юра озадаченно трет лоб.— Пошли!
Всю дорогу домой они идут молча.
30.
Весна в школе ощущается во всем. Малыши на переменах ходят вверх ногами. Раздевалка завалена забытыми сумками, шарфами и шапками. Становится шумнее на уроках. То и дело измученные за год учителя срываются на крик: не вертись! не болтай! не хулигань! В школьной библиотеке очередь за программной литературой — экзамены на носу.
Отгремели первые майские грозы, близится, близится Пушкинская ночь!
Мысль эта пришла Лаптеву давно, он как-то вскользь упомянул о ней в разговоре с Анной Семеновной и посчитал, что официальность соблюдена. Анна Семеновна не придала разговору значения, забыла. Но Лаптев помнил. Съездил в лесничество — ему выделили поляну для костра, поручили леснику заготовить дрова и хворост. Пришлось, конечно, из своего кармана заплатить и за дрова, и за труды леснику.
Поляна оказалась прелестной — в окружении зазеленевших столетних берез, с замшелыми пнями, с вылезающими сквозь пожухлую траву задорными перышками молодой зелени. Земля отходила, источала аромат сырой свежести. Лаптев впервые за год очутился на природе, всем своим существом впивал краски и запахи весны, и что-то оттаивало и в его сердце. Да, здесь может, здесь непременно должно произойти таинство приобщения...
Договорился с лесником, что тот встретит их на станции и проводит сюда — одни, в темноте, они собьются с дороги.
Лаптев побаивался, что Анна Семеновна захочет участвовать,— она могла смутить ребят или, того хуже, создать туристически-бодряческую атмосферу. Но эта угроза отпала: Анна Семеновна охрипла и директриса заставила ее взять больничный: «Чтоб к понедельнику голос —- как у Аллы Пугачевой!» Долгожданное совещание должно было открыться в понедельник в час дня.
В пятницу, за два дня до совещания, Лаптев зазвал в учительскую Шубина и вручил ему для раздачи в классе стопку написанных от руки и под копирку записок к родителям: «Уважаемые родители! Генеральная репетиция Пушкинского праздника состоится в ночь с субботы на воскресенье за городом. Всем участникам одеться потеплее, предварительно поужинать, взять с собой два бутерброда и бутылку минеральной воды. Сбор в 10 вечера на вокзале. Возвращение с первой электричкой в 6 утра. Преподаватель русского языка и литературы А. А. Лаптев».
В субботу кое-кто из обеспокоенных родителей звонил в школу. Но директрисы весь день не было — она выполняла какие-то поручения в связи с предстоящим совещанием. В ее отсутствие никто и никаких разъяснений родителям дать не смел, да и не мог.
В назначенный час класс почти в полном составе собрался на вокзале. Ребята были возбуждены после домашних баталий. Родители сдавались не сразу. Но теперь все чувствовали себя победителями и взахлеб рассказывали друг другу о своих уловках. Кое-кто удрал из дому тайно, инсценировав полнейшее послушание и мирный отход ко сну. Каждый рассказ вызывал взрыв смеха. Лаптев с умилением глядел на свой шумный веселый табунок и был беспечно счастлив.
31.
Потом, на педсовете, эти ночные часы восстанавливали скрупулезно, чуть ли не по минутам.
Езды от города было не более получаса. На платформе, белой от лунного света, одиноко чернела фигура человека. Электричка, мелькая освещенными окнами, с грохотом умчалась. Наступила абсолютная, космическая тишина.
Притихли и ребята. Казалось, луна, и звезды, и эта платформа с застывшей фигурой, и сами они неподвижно зависли в бесконечном пространстве.
Лаптев подошел к человеку на платформе, что-то тихо сказал. Тот так же тихо ответил. И они двинулись к темневшей невдалеке стене леса.
В лесу неожиданно оказалось светло — листва еще не полностью распустилась, и льдистый свет беспрепятственно проливался сквозь ветви. И не было теней! Как в нереальном мире. Но лес уже жил. Какие-то птицы попискивали и посвистывали в невидимых вершинах деревьев. И когда останавливались, поджидая отстающих, слышали хрусты и шорохи лесной жизни.
Вскоре впереди засветился бледный огонек. В центре открывшейся поляны невысокий, коренастый паренек хлопотал у костра. Провожатый махнул ему рукой — тот кивнул и присел в сторонке на пень.
Теперь, вблизи, можно было разглядеть — пареньку лет двенадцать, не более, похож на провожатого: те же мягкие черты лица, улыбающийся в покое рот...
— Сынок не помешает ли? — спросил лесник.
— Нет, нет,— сказал Лаптев,— и вы оставайтесь с нами, пожалуйста.
Лесник тактично отошел к краю поляны, прислонился к березе и замер, слился с ней.
Девочки и мальчики расселись отдельными группами, кто на собственной сумке, кто на пеньке. Переговаривались почему-то вполголоса. Костер Лаптев поручил Саше, и ему отсюда хорошо видны были лица ребят. Вон Юра, сидит прямо, как всегда, невозмутим... Толик и Женька утихомирились — всю дорогу они о чем-то шептались... Таня запрокинула голову, точно прислушиваясь...
Андрей Андреевич вышел к костру. Постоял, подумал. Проговорил, словно продолжая с кем-то разговор:
— Все было так обыкновенно. Может быть, такой же майской ночью. В Москве, в скромном домике у Разгуляя родился мальчик. Как рождаются дети каждый день, каждый час на всей земле. И рос он обыкновенно, как вы: играл, шалил, учился понемногу чему-нибудь и как-нибудь... Но природа дала ему особый строй души. И однажды, в какой-то непредсказуемый миг своей школьной жизни, он услышал еще неясный, далекий робкий призыв... Призывный звук, перевернувший душу, наполнивший его счастьем. Попытался схватить, запомнить, сохранить. Тогда в своей тесной, полутемной лицейской каморке он взял в руку перо.
Я часто думаю, друзья мои, что же это такое — поэтический дар? Почему возникает такая потребность выразить то, что у тебя на душе, стихотворной строкой — сочетанием слов, в котором соединилось все — и музыка, и изображение, и мысль?
И надо было сто раз перечитать одно коротенькое стихотворение Пушкина, чтобы только на сто первый понять: да вот же ответ! Что мне мешало понять раньше? Рассуждения какого-то критика, который писал, что стихотворение это — жалоба на одиночество, на непонимание... Вы знаете это стихотворение: «Эхо».
Ревет ли зверь в лесу глухом,
Трубит ли рог, гремит ли гром,
Поет ли дева за холмом —
На всякий звук
Свой отклик в воздухе пустом
Родишь ты вдруг.
Ты внемлешь грохоту громов,
И гласу бури и валов,
И крику сельских пастухов —
И шлешь ответ;
Тебе ж нет отзыва... Таков
И ты, поэт!
Критик увидел смысл стихов в словах: «Тебе ж нет отзыва...» И столько лет находился я под гипнозом, что тоже видел только эти слова! Но однажды ночью я возвращался домой. Трамваи уже не ходили. Город спал. Тишина стояла полная, как сейчас. И вдруг я услышал: где-то рядом, в доме, плачет женщина. Горько, безутешно... Мое сердце отозвалось на чужое страдание. И тогда мне почудилось: тысячи, миллионы сердец вокруг меня то сжимаются от горя и страха, то обливаются жаром от радости и счастья. Нет, я не стал писать стихи, я только понял... Ритмы, рождающие стихи,— из окружающего мира, их не выдумывают, они существуют независимо от поэта. Ритмы — это биение жизни. Поэт приобщает нас к жизни. Об этом стихотворение «Эхо». «Тебе ж нет отзыва...» — ну что ж, поэт и не ждет отзыва...
