Ее руки больно сдавили ему шею. Он ощутил щекой ее мокрое лицо. Сразу даже не понял, что она поцеловала его.

— Ну-с, молодые люди, вы готовы? — раздался голос их недавнего провожатого, и тут же между двумя камзолами выставилась его желтая лысая голова.

Саша усердно искал под ногами свою тетрадь. Таня в стороне внимательно рассматривала какое-то платье, и уши и шея у нее были пунцовые.

Прощаясь с ними у выхода, провожатый сказал:

— Вот и все, что осталось от прекрасного театра, в котором я когда-то играл,— костюмерная! — Рот его как-то странно скривился, лицо сморщилось — очевидно, это изображало улыбку.— Впрочем, в костюмах этих связь времен, друзья мои! Так что не все еще пропало! — Он помахал им рукой и захлопнул дверь.

Улица громыхала, скрежетала, голосила. Саша и Таня некоторое время постояли, поглядывая по сторонам.

— Нужно отнести в школу квитанцию... — неуверенно проговорил Саша.

— Ну и неси! — сердито сказала Таня и ушла, не обернувшись.

20.

Учительский съезд вновь отложили. Областное совещание учителей тоже передвинули. Реформа школьного образования провозглашена. Но в официальных документах, в лучших традициях,— одни декларации и призывы, что свидетельствует о полной растерянности безымянных авторов реформы. Скороговоркой упоминается, что конкретные меры разработают соответствующие организации и учреждения. Однако педагогическая академия уже несколько лет на стадии реорганизации — ученым не до реформы. Некоторые изменения в программах проблему не решили: учебная нагрузка по-прежнему велика, эффективность обучения — низка.

Дети не хотят учиться!

Если бы спросили меня, что я думаю по этому поводу, я сказал бы кратко: хватит заседать и разглагольствовать. Сделайте занятия в школе интересными, выбросите из программы бесполезные знания. Устройте детям в свободное время здоровые спортивные игры, эстетические занятия, развлечения. И надейтесь на природу — все образуется!

Так я сказал бы, потому что я не учитель. Потому что не я каждый день вхожу в класс, как в клетку с хищниками, не я лезу из кожи, чтобы увлечь их открытием, что дважды два не всегда четыре, не я тщусь доказать, что «Мцыри» интереснее песенки: «Я люблю милочку, потому что она любит меня». Не на меня смотрят сорок пар глаз, в которых недоверие к каждому моему слову, к каждому поступку...

В общем, это не я, а классный руководитель Анна Семеновна бессонной ночью сидит в кухоньке своей малогабаритной однокомнатной квартиры и в который раз передумывает свои учительские думы.

Сегодня вызвала директор.

— Завтра с утра едешь со мной в ГУНО!

— У меня с утра урок...

— И уложи волосы!

— Урок у меня...

— Слышала. Не твоя забота! И лоб открой! — Больно дернула ее за челку.— Как встрепанная... Начальник этого не любит, учти!

— Да в чем дело-то?

— Расскажешь ему, с чем выступишь на совещании.

— Уже?

— Снова-здорово! Я тебе когда говорила?

— Но до совещания еще столько...

— Нисколько! Совещание готовят заранее. Приедет центральное руководство, пресса...

— Ничего еще не завершено...

— Все, я сказала!

— Нужно как-то... написать...

— Незачем. На словах объяснишь. Выслушаешь замечания, предложения. И без споров! А то я тебя знаю. Молча!

— Но если я буду несогласна?

— Ну что мне делать с этими сосунками? Говорю: слушай и кивай головой. Поучать — их любимое занятие, вот и доставь начальству удовольствие, ему тоже не сладко приходится. А на совещании скажешь что захочешь. Поняла?

— Поняла.

— Иди. Ночку не поспишь — не беда, жизнь впереди — отоспишься.

Она и сидит ночь напролет. И по десять раз обдумывает каждую фразу, которую произнесет перед высоким начальством. От этого зависит многое, почти все. С этого, возможно, и начнется ее восхождение... Да, она жаждет сделать карьеру — у нее есть на это моральное право: ум и порядочность, искреннее стремление принести пользу людям. И уверенность в себе! Нескромность? Неужели благороднее держаться в стороне, уступить дорогу бездарным и бездушным, идущим напролом ради собственного благополучия?

Под утро попыталась заснуть ненадолго — не смогла, мысли не отпускали, мешали бигуди, к которым так и не привыкла...

Директриса встретила ее в приемной начальника, критически оглядела, расправила на ней ворот:

— Могла бы и подрумяниться! В гроб краше кладут...

Начальник вышел навстречу из-за стола, пожал руки.

Усадил в мягкие кожаные кресла, в которых они сразу утонули. У этого высокого, седовласого, представительного мужчины была барственная демократичность, располагавшая к откровенности. И когда он мягко и вместе настойчиво сказал: «Прошу вас!» — Анна Семеновна заговорила легко и раскованно.

Она говорила обо всем, что передумала за ночь. Он должен оценить эрудицию, логику рассуждения, смелость анализа...

Начальник, откинувшись на спинку кресла, слушал, слегка покачивая головой, очевидно одобряя, и она воодушевлялась все больше и больше. Захотелось открыть ему душу, и она стала рассказывать о себе, о маме...

Он посмотрел на часы. Не тайком, не мимоходом — открыто и подчеркнуто. Она сбилась и замолчала.

— Да ты о Прокоповиче скажи! — пришла на помощь директриса.

— Это тот отличник и общественник? — уточнил начальник.

— Ну конечно, в нем же весь гвоздь! Что же ты, Анна Семеновна! — с досадой проговорила директриса.— Жилы мотаешь!

— Молодость! — не то укоряя, не то прощая, сказал начальник.

Ободряюще улыбнулся.

Улыбка стерла с лица начальника интеллигентность. Выставились большие желтые зубы в неприятном оскале. На один миг. Тут же лицо вернулось к прежнему выражению терпеливого благодушия.

Но воодушевление пропало. Коротко, поспешно, с каждым словом увядая, рассказывала Анна Семеновна о своем эксперименте — о Юре Прокоповиче и Саше Шубине, об их родителях...

— Косматые? — вдруг спросил начальник.

Анна Семеновна не поняла и осеклась. Поняла директриса.

— Нет, нет, мальчики стриженые, аккуратные!

— Ну, хорошо! — В голосе начальника заключительная интонация. Анна Семеновна напряглась, как на экзамене в ожидании оценки, предвидя провал и испытывая ужас.— Введение это, философия доморощенная — не нужно, не слушается... А вот пример ярче, выпуклее, образнее, занимательнее, что ли... Мальчики ваши в зале — это уместно, доказательства, так сказать, налицо. Еще прожектором подсветить, а? Не следует бояться красок. Публичное выступление — искусство. Кто-то из знаменитых живописцев, если мне не изменяет память, сказал: искусство — это преувеличение, кстати. Ни в коем случае не призываю что-то выдумывать, упаси бог! Но аудитория у нас...— Он вздохнул.— Что греха таить — серая. Зажечь нужно, зажечь! Согласны?

Анна Семеновна молчала, ошеломленная. Подхватила директриса:

— Конечно, конечно! Над текстом выступления мы с Анной Семеновной поработаем. Не будем вас задерживать, и так вы столько времени нам уделили...

Начальник снова вышел из-за стола, пожал им руки.

— Анна Семеновна, ты иди, я сейчас догоню.— Дождалась, пока за ней закроется дверь.— Ну как ваше впечатление?

— Ничего,— сказал начальник снисходительно,— она неплохо смотрится.— И озабоченно: — Мальчиков подготовьте. Вопросы с мест — теперь это с легкой руки телевидения...

— Все будет в ажуре!

Начальник поморщился — он не любил просторечия.

21.

— Анна Семеновна, ты у него прошла! Когда меня снимут, он о тебе вспомнит.

— Что вы такое говорите!

— Пора мне на печку, пора. Устала на канате плясать...

— Если б не вы, я бы сорвалась.

— Да ну!

— Честное слово, еле сдержалась. Мальчиков — на совещание!

— И родителей, учти!

— При них говорить о них... Ужасно!

— Перетерпят.

— Вести их на казнь... публичную казнь...