Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь...

— Соня! — жалобно стонет папа.— Где у нас горчичники?

Это он подлизывается. Мама не сразу откликается:

— Саша,— говорит она пустым голосом,— возьми и передай горчичники.

Папа встречает его глазами мученика.

— Что она там делает?

Саша пожимает плечами.

— Гранки правит.

— Ну и характер у твоей мамы! — шепчет папа. Саша возвращается к себе. Впервые задается вопросом: как относятся друг к другу родители? Любят? Уважают? Дружат? Или надоели друг другу? Мама цепляется к нему по пустякам. Он: «Ну и характер у твоей мамы!» Стоит ли вместе жить?

Будто в тумане, невысокая, стройная фигура Моцарта... Он поднимает бокал...

                                          За твое

Здоровье, друг, за искренний союз,

Связующий Моцарта и Сальери,

Двух сыновей гармонии.

Из спальни доносятся голоса родителей, и видение исчезает.

— Соня, подложи под горчичник газету — обожжешь.

— Убери руки!

— Ты не представляешь, какая у нас в тресте обстановка.

— Это не дает тебе права грубить мне.

— Ну прости, нервы на пределе...

— Ты знаешь: ненавижу твою черту — сваливать на других свои неприятности. Сам влез в болото, сам вылезай!

— Влез! Никуда я не влезал. Это он выслуживается. В конце концов, он начальник, он отвечает.

— Твоя хата с краю! Зачем же ты мне ныл: стройка не завершена, а платим сполна? Зачем?

— Соня, я мог не знать: закончена — не закончена, я туда не ездил. Акт приемки по всей форме...

— Но ты же знаешь!

— Никто не знает, что я знаю.

— Ты — это никто?! Твоя совесть — никто?!

— Не кричи, ребенок дома.

— Боишься, что он перестанет тебя уважать?

— При чем тут... Ребенок занимается, мы мешаем...

Мама что-то шипит в ответ, и они переходят на шепот.

В квартире воцаряется мир. И тогда наконец в комнату входит Моцарт, живой, разгоряченный, точно с мороза, Саша даже ощущает, как повеяло свежестью. И голос его звучит явственно, где-то внутри Саши...

Истинный друг — это самое большое счастье в человеческой жизни!

Так вот о чем написал Пушкин эту пьесу! Вот почему Моцарт в пьесе по отношению к Сальери так добр, великодушен, чуток, деликатен, мудр, скромен — он ему друг. Друг! И уже не Моцарт, а Юра стоит перед Сашей в его комнате — его друг, его счастье...

Саша захлопнул книгу. Он знает, что ответит завтра Лаптеву.

18.

Почти все организационные дела, связанные с подготовкой Пушкинского праздника, Юра поручил Саше — сам он просто захлебывался в море своих нагрузок. А тут еще в шахматной секции соревнования, в которых он играет на разряд... Праздник был задуман Лаптевым как внутриклассный. Но вскоре о нем стало известно в школе, каким-то образом он попал в какой-то план. Учком потребовал от Юры отчитаться о ходе подготовки. Юра поручил Саше для отчета составить список произведений, исполнителей. Саше было немного обидно, что его не позвали на учком. Но Юра ему подробно все рассказал. На учкоме возникло предложение сделать к вечеру декорации, достать костюмы. Анна Семеновна поддержала — праздник так праздник! — ответственной за костюмы выделила Илонину. И все пошло по накатанной дорожке.

Лаптев ничего этого не замечал. В учительской он, как правило, не принимал участия в общих разговорах и многое пропускал мимо ушей. Поэтому, когда директриса где-то в коридоре, на ходу, бросила ему: «Слушай-ка, Андрей Андреевич, вы там с Пушкиным, смотрите у меня, не подведите — я ведь приглашаю на праздник районное начальство!» — Лаптев онемел.

Когда он опомнился, рванулся, прокричал что-то отчаянное, директриса уже исчезла в своем кабинете, и Марья Петровна встала перед ним грудью.

— Туда нельзя! Там представитель! — И она показала пальцем вверх, пронзая все пять этажей школы.

А ведь он хотел поведать ей свой тайный замысел, который так скоро привел к непредвиденным и даже трагическим последствиям.

19.

— Семнадцатый век. Мушкетеры... Осторожно, девушка, отцепитесь от перевязи, с мушкетерами шутки плохи! Так, идем дальше. Век восемнадцатый. Елизавета Петровна. Веселая царица была Елизавет, поет и веселится — порядка только нет. Ну-с, уважаемые лицедеи, автор вам известен? Нет, конечно! Тем более — граф. Долой графьев! Молодой человек, не зацепите кружева сих пышных платьев...

Провожатый, старый, абсолютно лысый, с желтым одутловатым лицом, балагуря, вел их по узкому проходу между бесконечными рядами вешалок.

Таня и Саша с трудом пробирались за ним; минувшие века хлестали их портупеями, крагами, железными полами кафтанов и камзолов, царапали огромными металлическими пуговицами и жизнеопасными застежками, обволакивали облаками кисеи...

Провожатый наконец остановился, с удовлетворением оглядел их, взмокших и встрепанных.

— Сейчас принесу журнал и оформим вашу заявку. А вы пока подберите костюмы, записывайте номера — они пришиты к подкладке.

Он нырнул под полу какого-то камзола и исчез.

Ребята остались одни.

В просторном помещении, с высокими церковными сводами, грустная тишина. Бесчисленные призраки прошлого обступили со всех сторон, настороже, враждебно приглядываются, прислушиваются. И чудится, что эти двое навсегда затеряны в отшумевших, отстрадавших мирах...

— Шубин, записывай.

— Давай диктуй.

Голоса их звучат глухо.

Таня перебирает мужские костюмы, называет номера. Саша стоит за ее спиной, записывает в тетради. Доходит очередь до Самозванца.

— Ему нужны подлиннее рукава, поуже в плечах...

Саша не хочет сказать ничего плохого, Толик действительно длинный и тощий. Но Таня реагирует молниеносно. Оборачивается к нему, щурит глаза, кусает губы:

— Ваша месть ничтожна!

— Месть? Какая месть?

— Вы сговорились, нарочно подсунули его, вы мстите мне!

Саша не понимает: почему месть, за что? Конечно, Толик в Самозванце ужасно смешон. Вчера он с Таней должен был в первый раз репетировать — это было невообразимо. Стихи он почему-то гнусавит на одной ноте, и сбить его с этой ноты невозможно. Десять раз Лаптев начинал с ним снова и снова, хватался за голову:

— Ты читаешь не стихи, а телефонный справочник! Думай, что говоришь! Говори от себя!

Все было безрезультатно.

Единственно, что Тане удалось вчера прорепетировать, было восклицание: «Царевич!» — ибо, когда в ответ Толик заныл: «Она вся кровь во мне остановилась...» — все вокруг полегли, изнемогая от хохота и вытирая слезы. Таня смотрела на него с ненавистью и была очень похожа на Марину Мнишек. Лаптев хмуро спросил у Толика, почему он взялся за роль Самозванца, что привлекло его в этом человеке? И Толик уже вполне от себя удивленно протянул:

— А чего? Интересно: он же со шпагой...

В общем, дело-то в Толике, а не в них.

— Таня, ну за что мы все решили тебе мстить? Подумай!

Она отвернулась, стала рассматривать розовое платье в блестках. Сказала, не оборачиваясь:

— Все вы терпеть не можете, когда вам правду в глаза говорят. Вот за что!

Он вдруг увидел, что у нее тонкая, слабая шея, что вся она такая худенькая... Стало ее жалко.

— Брось, Танька! — сказал он ей в затылок так близко, что она поежилась.— Не расстраивайся, ребята тебя уважают. Найдется другой Самозванец. Сыграешь свою Марину. В этом платье. Слушай, платье — блеск! Будешь в нем Мерлин Монро.

Она все не оборачивалась. Пальцы ее стали перебирать воланы на розовом платье.

Где-то далеко скрипнула дверь. Послышались приближающиеся шаги.