Во втором отделении молодой пианист играл концерт Моцарта. Он казался, а возможно и был, совсем подростком, не старше Саши, с тонкой шеей, кукольно торчащей из чересчур широкого белого воротника с бабочкой. Пианист сидел очень прямо и старательно и осторожно перебирал клавиши тонкими пальцами. И было удивительно, что потом в зале так долго и оглушительно хлопали.

Перечитывая предложенный Лаптевым отрывок из трагедии, Саша, до того ни разу не вспоминавший о концерте, вдруг четко увидел этого пианиста, даже, кажется, четче, чем тогда в зале. И даже будто услышал ту незамысловатую мелодию — рассказ о чем-то светлом, радостном и грустном, что могло быть лишь в далеком детстве, когда еще никому ничего не должен... Они с мамой гостили у бабушки в деревне. Был сверкающий солнечный день. Саша стоял на краю доски над самой водой, темной, глубокой и страшной. Мама протягивала к нему руки и что-то говорила, быстрое, испуганное. А он ее дразнил, что прыгнет в речку, и верил, что прыгнет, и радостно замирало все внутри... Неужели звуки того концерта сохранились в памяти? Он пытался вообразить Моцарта без парика и парадного камзола и видел его таким же, как тот подросток за роялем: Моцарт сидел так же прямо, играл — негромко, сосредоточенно, прислушиваясь...

У Прокоповичей не было пианино. Юра тренькал на гитаре в пределах трех аккордов туристских песенок. Ну и что? Саша не сомневался: стоило Юре захотеть, и он сумел бы даже стать композитором. Он мог все!

16.

— Алло! Полина Георгиевна, здравствуйте! Говорит Анна Семеновна.

— Кто, простите?

— Классная руководительница вашего сына.

— Ах да, конечно. Здравствуйте, Анна Семеновна.

— У вас есть три минуты времени?

— Три минуты... есть.

— Хотелось узнать, как вам понравилась мать Саши Шубина.

— Милая женщина.

— Рада, что вы сошлись.

— Анна Семеновна, вдруг люди не сходятся.

— Нужно время?

— И немалое.

— Собственно, потому я и звоню. Вообще план мой осуществляется успешно. Благодаря Юре, да и вашему содействию, Саша заметно выправляется. Знаете, то, что Юра делает для Саши,— настоящий подвиг. Он отдаст ему столько времени, столько сил. Об этом уже говорят в школе, на днях директриса узнала... Но я все же не вполне спокойна. В их возрасте все так неустойчиво, так зыбко... Алло! Вы меня слышите? Полина Георгиевна!

— Да, слышу.

— Вы молчите...

— У вас есть еще соображения?

— Да, да, конечно, я много об этом думаю. Влияние Юры должно быть закреплено не только в школе, в вашем доме, но и в его собственной семье. А у меня впечатление — может быть, и обманчивое,— у Шубиных какая-то неорганизованная семья, какая-то... Без определенного уклада, режима, что ли... Возможно, даже без каких-то твердых... принципов... Вот вы и ваш муж... вы оба мне очень нравитесь, по-моему, вы — идеальная семья! Разве не так? Алло! Вы меня слышите? Алло!

— Да, слышу.

— Во всяком случае, на родительских собраниях вы всегда вдвоем. А это о многом говорит!

— Разве?

— Конечно! Шубина всегда приходит одна, всегда молчит. Сашиного отца я в глаза не видала. Если родители так мало интересуются жизнью своего сына — какой помощи можно от них ждать? Скажу откровенно: хочу, чтобы положительное влияние вашей семьи на Сашу распространилось на всю семью Шубиных. Алло! Вы меня поняли?

— Нет.

— Мы должны создать единый фронт!

— Но как мы можем повлиять на родителей Саши?

— Примером! Советом! Общими, так сказать, мероприятиями.

— Пикник?

— Вы шутите, а я серьезно. Вот, например, скоро у Саши день рождения. Не сочтите за назойливость... Пожертвуйте вечер — проведите его у Шубиных.

— Вы полагаете, им этого хочется?

— Вас пригласят.

— Я передам ваш разговор мужу...

— Прекрасно! Мы создаем единый фронт, Полина Георгиевна,— в единстве сила! Мальчикам о моем звонке ни слова! Всего доброго!

17.

Поздний вечер. Саша в своей комнате. Сидит на кровати, откинувшись к стене. На коленях раскрытая книга. Завтра Лаптев спросит: почему именно Моцарт и Сальери? что тебя привлекло? что хотел сказать Пушкин и что бы хотел сказать ты? А объяснять Саше смерть не хочется, все равно что при всех раздеваться... Да и как сказать, если у самого нет ясности. Разобрать так, как это сделал Лаптев...

Саша перечитывает сцену и никак не может сосредоточиться — в квартире шумно и тревожно. Папа пришел с работы чем-то расстроенный, лег, ворочается и кряхтит, заставил выключить проигрыватель... В кухне мама шелестит гранками, ворчит на опечатках... Время от времени — ее тяжелые шаги в спальню. Там — возбужденные голоса, звякает чашка, запах валерьянки... Все это раздражает и отвлекает. Почему у Прокоповичей всегда тихо, ходят бесшумно, не повышают голоса, никто ни во что не вмешивается? Взгляд скользит по строчкам, не задерживаясь на словах. Если бы представить, увидеть, прояснился бы смысл этих слов. Но только неясные, отрывочные образы будто колышутся над раскрытой книгой: седой скрипач с седыми космами... рубиновые огни в черном камине... туфля с бантом на качающейся ноге... Почему же именно Моцарт и Сальери? — спросит Лаптев.— Почему?

— Почему ты не потребовал вторую подпись? — сердито говорит мама. Почему?

— Соня, ради бога, оставь меня в покое! — стонет папа.

Постоянно грызутся! Как не надоест?

Он же гений,

Как ты да я..

Это Моцарт сказал о Бомарше.

Что же, Моцарт не знал цену Сальери? Знал! Вон и Лаптев говорил: у Сальери скучная музыка. Зачем же Моцарт льстит? Да вот еще:

Ты для него Тарара сочинил,

Вещь славную. Там есть один мотив..

Я всё твержу его, когда я счастлив..

Ла ла ла ла..

Моцарт напевает мотив Сальери! Андрей Андреевич рассказывал про Толстого... Что-то тот говорил о Моцарте...

— Потребуй вторую подпись, если хочешь, чтобы тебя уважали! — говорит мама рыдающим голосом — это у нее крайняя степень возмущения. Сейчас она выбежит из комнаты и хлопнет дверью.

— И тут же написать заявление об уходе? Этого хочешь?

— Да!

Короткая пауза. Пушечный удар дверью. Тяжелые шаги в кухню. Молчание. Слышно, как папа стучит пузырьком о край чашки.

И вечно из-за пустяков. Подумаешь, подпись! Что значит «вторая подпись»? Так что говорил Толстой? А-а, вспомнил: стоило ему услышать из «Свадьбы Фигаро» мотивчик «Дай руку мне, красотка...», как он начинал улыбаться. И Моцарту требовался мотив Сальери! Непонятно! Тут какая-то тайна...

Тишина в квартире становится все тревожней. Что там в кухне? Ни шелеста, ни обычного маминого бормотания. Саша в одних носках идет на кухню. Дверь открыта. Мама сидит за столом и ревет. Все в порядке.

Саша возвращается к себе.

Представь себе... кого бы?

Ну, хоть меня — немного помоложе;

Влюбленного — не слишком, а слегка —

С красоткой, или с другом — хоть с тобой,—

Я весел... Вдруг: виденье гробовое.

Незапный мрак, иль что-нибудь такое...

Ну, слушай же.

(Играет.)

«Гений», «друг», «приятель»... Что хотел этим сказать Пушкин? Что Моцарт слеп, доверчив, не знает людей, не отличает притворства, любит лесть? Вон как Сальери его превозносит: